Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура Страница 43

В наши дни почти невозможно по достоинству оценить роль религии в политической, социальной и экономической истории. Мы на это не способны, поскольку сами не религиозны. Религия перестала быть неотъемлемой частью нашей жизни, в всяком случае в той мере, в какой она была до начала ХХ в. Но ХХ век — дитя XIX, и если в ХХ в. Англия предприняла восстановление Израиля в Палестине, то только потому, что век предыдущий был по большей части религиозно мотивированным. В качестве четырех популярных героев века Тревельян выбрал самого Шефтсбери, премьер-министра Гладстона, генерала Гордона и доктора Ливингстона, потому что все они рассматривали жизнь как религиозный экзегезис. Стрэчи, признает он это или нет, на роль четырех самых значительных викторианцев по тем же причинам выбрал кардинала Мэннинга, Флорес Найтинджел, доктора Арнольда и генерала Гордона. И у Гладстона, и у Мэннинга были евангелистские корни, и хотя один закончил приверженцем «Высокой церкви», а другой — римско-католической, оба вдохновлялись идеями Шефтсбери. Мэннинг даже назвал его главным представителем эпохи.

«Я евангелист из евангелистов», — заявил лорд Шефтсбери и, как подразумевает название движения, оно было миссионерским. Оно твердо намеревалось привести всех к единой вере, дабы они могли разделить одно общее спасение, и особенно это касалось евреев.

Поскольку евреи оказались центральным винтиком пророчества, без них не могло состояться второе пришествие. Они служили средним членом нерушимого силлогизма евангелистов: библейское пророчество = обращенный в христианство и восстановленный Израиль = второе пришествие. Разумеется, если позволить рационализму, разрывающему мистическую связь через пророчество между Ветхим и Новым Заветом, оставляя связь только историческую, взломать силлогизм, все распадется. Следовательно, рационализм необходимо обуздать. Это лорд Шефтсбери достаточно хорошо понимал. «Даруй мне и моим, о Боже, — молился он, — обуздать ужасное продвижение нахального рационализма». Тридцать с чем-то лет спустя он все еще не видел пользы от новой «науки», которую люди пытались поставить вровень с Богом. Особенно он не терпел тех апологетов Библии, которые пытались примирить ее с наукой. В одной дневниковой записи за 1871 г. говорится: «Откровение обращено не к разуму, а к сердцу. Богу мало дела до человеческого разума и великое дело — до его сердца. Две крохи веры и любви бесконечно ценнее для Него, нежели целая сокровищница мысли и знания. Сатана правит в мыслях, Бог — в сердце человека».

Эти удивительные фразы отражают суть доминирующей религиозной философии первой половины Викторианской эпохи. Они объясняют, как для евангелистов стало возможным тратить столько сил и доброй воли на заблуждение, будто они смогут обратить евреев в христианство. Если бы они прислушивались больше к разуму, чем к душе и чувствам, то осознали бы сомнительность своего проекта, но, как сказал бы Шефтсбери, усомниться — значит пустить на порог Сатану. А потому евангелисты не сомневались. Напротив, Чарльз Саймон, религиозный глава евангелической партии, считал обращение евреев, по словам его биографа, «самым горячим чаянием своей жизни»6.

Изо всех евангелических обществ, возникших на рубеже XIX века, самым популярным многие годы оставалось Лондонское общество за распространение христианства среди евреев7. Список его благородных патронов пестрел фамилиями аристократов, политиков и ученых. Краеугольный камень при строительстве здания часовни и школы Общества был заложен в 1813 г. герцогом Кентским, братом короля и отцом королевы Виктории. Великий деятель евангелического просвещения Бэзил Вуд называл Общество «своим любимым учреждением»8 среди роя групп, претендовавших на то, чтобы включить его в ряды своих членов. Его престиж грозил затмить престиж Миссионерского общества англиканской церкви, проповедникам которого вменялось взять своим текстом «Только ли Он Бог одних евреев?»9.

Еврейское общество, как его фамильярно называли, стало главной трибуной, с которой лорд Шефтсбери и его собратья-энтузиасты велеречиво рассуждали на любимую тему: о создании англиканского епископства в Иерусалиме и реставрации англиканского Израиля на земле Палестины. Основанное в 1808 г. на волне евангелического энтузиазма, плодами которого стали Британское и Иностранное Библейское общество, Общество религиозных трактатов, Миссионерское общество и многие другие, Еврейское общество взялось выполнять свою заявленную задачу «показательными проповедями» по вечерам среды и воскресенья, целью которых было доказать, что Иисус был еврейским мессией. У французских протестантов была арендована церковь, которую переименовали в Еврейскую часовню. Была создана бесплатная школа в надежде, что еврейские семьи настолько привлечет шанс на бесплатное образование, что они будут посылать туда своих детей. Уже через три года школа могла похвастаться почти четырьмя сотнями учеников, и только наиболее придирчивые указывали, что евреев среди них было менее двадцати процентов.

За пять лет существования Еврейское общество обзавелось списком из двух с чем-то тысяч патронов, чьи фамилии заполняют пятьдесят страниц мелким шрифтом и чьи пожертвования варьировались от нескольких шиллингов до сотни фунтов. Также Еврейское общество обзавелось собственной недвижимостью: вокруг площади, переименованной в Палестинскую (Пелейстин-плейс), были отстроены часовня, школы и Иудейский колледж для миссионеров. Оно выпускало собственный ежемесячник «Еврейские сведения». К 1822 г. его репутация была такова, что ежегодное собрание устроили в Мэшн-Хаус и на нем председательствовал лорд-мэр Лондона. К 1851 г. в списке его патронов значились имена архиепископов Кентерберийского и Йоркского и еще двадцати трех епископов, или «почти всей епископальной скамьи парламента», также там появилось имя одного герцога, целого ряда маркизов, графов, виконтов, преподобных и прочих титулованных особ. К 1850 г. у Еврейского общества имелось 78 миссионеров, трудившихся в 32 отделениях от Лондона до Иерусалима, и его расходы доходили до 26 тысяч фунтов.

В ежегодных отчетах Еврейского общества, откуда взяты эти гордые цифры, единственно скромным выглядит число новообращенных, иногда о нем вообще стеснительно умалчивают. В 1839 г., после тридцати лет деятельности Еврейское общество собрало в целом всего двести семь взрослых новообращенных в Лондоне, то есть приблизительно по 6–7 человек в год. Что до зарубежных отделений, то из Багдада, например, сообщалось: еврейская община начитывает 10 000 человек, миссионеров — 3, новообращенных — 2. Или из Смирны: еврейская община — 1500 человек, новообращенных нет, миссия закрыта. Разумеется, Общество имело большой успех, но не в глазах тех, ради кого было основано. Его благонамеренные патроны продолжали распространять христианство среди евреев, руководствуясь максимой святого Павла, что без них церковь во веки веков останется неполной, и не отдавая себе отчета в том, что самим евреям до этой перспективы нет дела.

И действительно поражает, какой оптимизм проявляли работники Общества на ниве, на которой столь явное поражение потерпели величайшие миссионеры и проповедники. В оправдание своих трудов они постоянно цитировали Послание святого апостола Павла к евреям, но как будто никогда не задавались вопросом, почему его собственный народ отказал ему в успехе, который позднее ждал его у язычников, и почему после почти двух тысяч лет притеснений со стороны христиан евреи вдруг должны счесть аргументы Общества более убедительными, нежели аргументы апостола Павла. Однако ничто не дает повода усомниться в искренности и серьезности сотрудников Общества. К наиболее ярким примерам следует отнести преподобного Александра Маккола, исполнительного главу Общества, отвечавшего за миссионерскую деятельность, и профессора иудаизма в Кигс-колледж в Лондоне, который был не только величайшим иудаистом Англии своего времени, но и человеком, который любил евреев, работал в еврейских общинах России и Польши и по собственному опыту знал иудаизм — редкое исключение для того времени. А Льюис Уэй, состоятельный юрист, который пожертвовал свое состояние Еврейскому обществу и которому воздают должное как человеку, «придавшему первый большой импульс делу евреев», был снедаем сходной верой в то, какую пользу всему миру принесет в конечном итоге успех его трудов10.

Приход Уэйя в Еврейское общество может служить типичным примером экзальтированного, иррационального духа евангелизма. Согласно легенде, пересказываемой на каждом ежегодном собрании (хотя позднее оспариваемой), он однажды выразил свое восхищение великолепной дубовой рощей, мимо которой проезжал, направляясь из Эксмута в Эксетер, и спутник рассказал, что владелица земли, на которой стоит роща, некая Джейн Парминтер, распорядилась в своем завещании, чтобы деревья не срубали до тех пор, пока евреи не будут возвращены в Палестину. Пораженный столь эксцентричным завещанием, Уэй вернулся домой перечитывать Библию и настолько подпал под влияние пророчества, что бросил юриспруденцию, взялся за изучение теологии, принял сан, пожертвовал миллион триста фунтов, чтобы спасти Еврейское общество от долгов, и с тех пор оставался главным его финансистом. Он финансировал издание Библии на идише и текстов англиканской литургии на иврите, он добился аудиенции у русского царя и прусского короля, чтобы заручиться их влиянием на благо трудов Общества.