Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура Страница 44

Приход Уэйя в Еврейское общество может служить типичным примером экзальтированного, иррационального духа евангелизма. Согласно легенде, пересказываемой на каждом ежегодном собрании (хотя позднее оспариваемой), он однажды выразил свое восхищение великолепной дубовой рощей, мимо которой проезжал, направляясь из Эксмута в Эксетер, и спутник рассказал, что владелица земли, на которой стоит роща, некая Джейн Парминтер, распорядилась в своем завещании, чтобы деревья не срубали до тех пор, пока евреи не будут возвращены в Палестину. Пораженный столь эксцентричным завещанием, Уэй вернулся домой перечитывать Библию и настолько подпал под влияние пророчества, что бросил юриспруденцию, взялся за изучение теологии, принял сан, пожертвовал миллион триста фунтов, чтобы спасти Еврейское общество от долгов, и с тех пор оставался главным его финансистом. Он финансировал издание Библии на идише и текстов англиканской литургии на иврите, он добился аудиенции у русского царя и прусского короля, чтобы заручиться их влиянием на благо трудов Общества.

Как раз собирая библиотеку литературы на иврите, Уэй познакомился с Макколом, в то время студентом, изучавшим иврит в Тринити-колледж в Дублине, и убедил его, что обращение евреев представляет собой «величайшее благо для еврейского народа, а через него и для всего человечества». К негодованию дублинских преподавателей, которые возлагали на талантливого молодого человека большие надежды, Маккол бросил учебу в университете, чтобы отправиться в Варшаву миссионером среди евреев. Как рассказывает в своих мемуарах его дочь, по пути туда он тринадцать раз прочитал Послание святого апостола Павла к евреям, а его стремление стать знатоком еврейского письма было столь велико, что все свободные часы он до конца жизни переписывал от руки Пятикнижие и оставил поле себя восемь таких рукописных копий11. Следует ли удивляться, что его дочь, родившаяся в Варшаве, выучила иврит в три года, читала Библию и говорила на немецком и идише в четыре, а в двенадцать лет уже преподавала иврит в миссионерской школе на Палестинской площади.

По возвращении в Лондон в 1831 г. Маккол был назначен президентом Миссионерского колледжа при Еврейском обществе и принял активное участие в попытках донести до английской общественности тяготы положения евреев, однако англичане, по словам его дочери, «мало о них знали и еще меньше они их заботили»12. Стараясь подстегнуть нерадивых жертвователей, Маккол начал выпускать еженедельник «Древние пути», где развивал тезис о том, что христианство было и остается логическом продолжением веры Моисея, тогда как труды средневековых раввинов на самом деле отошли от Закона Моисея. В своих мемуарах его дочь вспоминает бурные собрания в кабинете отца по воскресеньям, когда джентльмены-евреи приходили говорить о делах веры, а она (ей тогда было восемь лет) и ее младший брат подслушивали у приоткрытой двери. Эта юная леди, которая впоследствии обосновалась в Иерусалиме, став женой британского консула, и рука об руку с мужем трудилась, чтобы заново открыть Святую землю для ее «законных владельцев, еврейского народа»13, была живым звеном между Шефтсбери и Бальфуром. В пятнадцать лет она в подарок отцу переписала на «кремовой бумаге с золоченым обрезом» историческое письмо Шефтсбери Палмерстону, где предлагалось, чтобы англичане стали спонсорами возвращения евреев. Она скончалась в 1921 г. в возрасте девяноста шести лет, и ей довелось увидеть, как Британия принимает Палестинский мандат.

Невозможно не восхищаться ученостью, преданностью и доброй волей таких людей, как Маккол и Шефтсбери. Последний, став в 1848 г. президентом Еврейского общества, на протяжении тридцати семи лет, до своей смерти присутствовал на каждом его ежегодном собрании и даже брал уроки иврита у своего друга «ребе Маккола». Однако нельзя не удивляться чудовищной несоразмерности затраченных трудов и их мизерного результата. Внушительное здание было возведено на песке и, в том что касалось «содействия распространению христианства среди евреев», было посвящено цели не более материальной, чем мираж в пустыне.

Критики Еврейского общества с самого начала говорили о своих сомнениях. В ежегодном отчете Общества за 1810 г. признается, что Общество подвергается насмешкам «за глупые и утопические ожидания» и обвинениям в «энтузиазме». И в самом деле факт членства в Обществе упоминался в качестве свидетельства об умопомешательстве по делу, представленному на рассмотрение Комитета по умопомешательству в 1863 г. «Вам известно, милорд, что она состоит в Обществе по обращению евреев?» — «Известно, — согласился судья, не кто иной, как лорд Шефтсбери, — а вам известно, что я председатель этого общества?»14.

Также критики считали, что если евреи будут обращены, то только посредством чуда, в результате какого-то божественного вмешательства, вроде того, что спасло их от фараона, и что человеческие попытки его предвосхитить — самонадеянны (кстати, то же самое возражение выдвигали ортодоксальные евреи). Критики ворчали, мол, столько времени и денег лучше было бы потратить не на мечту об обращении евреев, а на благо христианской церкви. Наиболее гневным из всех был преподобный Генри Хэдли Норрис, который в 1825 г. опубликовал целую книгу, порочащую Еврейское общество и его труды на 690 страницах яростных нападок. Этот джентльмен, известный как «делатель епископов», был, кстати сказать, капелланом отца Шефтсбери, шестого графа Шефстбери, сурового старого тирана. Отношения отца с сыном были более чем прохладными, поэтому вполне возможно, как раз из-за этого отчуждения сын с таким жаром воспринял точку зрения, противоположную отцовской.

В ответ защитники Общества напоминали о долге загладить давнее зло, причиненное «древнему народу Божьему». Они убедили себя, что обращение евреев в христианство каким-то образом является актом воздаяние за гонения со стороны этого самого христианства. Определенно свою роль сыграло и подспудное чувство вины за то, что христиане так дурно отплатили за дар Евангелия. К примеру, историк Еврейского общества, достопочтенный У. Е. Джидни разбирает все упоминания в хрониках Иосифа Аримафейского или одного-двух других апостолов, проповедовавших Евангелие в Британии, и утверждает, что, поскольку первоначальная весть о спасении пришла от «еврейских христиан», Британия из благодарности должна вернуть дар христианства сегодняшним евреям.

На самом деле задача Общества была двоякой. С одной стороны, оно должно было убедить евреев в «абсурдности и нелепости их нынешних заблуждений»15, а с другой — убедить подозрительных христиан, что евреи, пусть и являются упрямыми людьми с черным сердцем, погрязшими в безнравственности и пребывающими в черством неведении Евангелия, они тем не менее не только достойны спасения, но и играют жизненно важную роль в надежде на спасение самого христианства. К этому апологеты общества пришли благодаря своего рода логическому отрицанию, которое позволяет миссионерской мысли подняться над логикой. Апостол Павл сказал: «В отношении к благовестию, они враги ради вас; а в отношении к избранию, возлюбленные Божии ради отцов»16[68]. В основу проповедей евангелистов лег старый забытый факт, что послание Иисуса было адресовано его «родичам по плоти». В своей проповеди 1818 г. Чарльз Саймон удивил слушателей, напомнив им, что «это еврей сейчас заступается за нас по правую руку Господа»17. Ради Него следует относиться к евреям как «самому интересному изо всех народов и под Богом величайшему благодетелю всего рода человеческого». Сходным образом на праздновании юбилея Общества в 1858 г. каноник Эдвард Хоур поздравил членов как тех, «кто любит еврейскую нацию, и превыше всего христиан, которые чтят царя иудейского».

На самом деле вовсе не «любовь к еврейской нации», а забота о душах христиан двигала всеми этими добрыми и серьезными людьми. Они хотели лишь принести евреям дар христианства, которого евреи не желали, зато гражданской эмансипации, которой евреи желали, они упорно и стойко сопротивлялись. На протяжении первой половины XIX столетия Билль об эмансипации, позволяющий евреям избираться в парламент без обычной клятвы «истинной верой христианина», дебатировался многократно, пока не был окончательно принят в 1858 г., и всякий раз против него выступал лорд Шефтсбери на том основании, что отказ от клятвы идет вразрез с религиозными принципами. Не евангелисты с их любовью к «древнему народу Божьему» настаивали на статусе полноправных граждан для евреев, а менее благочестивые либералы. Не лорд Шефтсбери, опиравшийся в своих доводах на пророчество о восстановлении Израиля и приходе Мессии, а лорд Маколей, опиравшийся на историю, выступил с красноречивой речью в защиту эмансипации, в которой напоминал, что, когда Британия была «столь же варварской, как Новая Гвинея… у евреев были обнесенные стенами города и дворцы из кедрового дерева, великолепный Храм и школы учености»», и если сегодня они ввергнуты в нищету, «не должно ли нам считать это стыдом и позором для нас самих»18. (В скобках следует добавить, что Шефстбери невозмутимо принял эмансипацию, когда в конечном итоге билль бы проведен в обеих палатах, и тут же предложил удостоить титула пэра сэра Мозеса Монтефиоре. «Славный день будет в Палате лордов, — писал он Гладстону, — когда имя этого великого старого иудея войдет в список наследственных законодателей Англии». Палата лордов с такой точкой зрения не согласилась. Лорд Шефтсбери, как всегда, повел себя нетрадиционо.)