Лев Прозоров - Святослав Страница 44

Но первое было слишком уж общим местом. Почему же оно отражено именно и только в этой былине? Талмудические же ритуалы были таинством, на которое просто не могли допускаться язычники.

Однако вернее всего будет сказать, что после встречи общения с кошерищами славянину просто очень хотелось как следует отмыться. Почему — ярче всего отражено в былине. Г. К. Честертон как-то сказал, что если бы ему дали прочесть одну-единственную проповедь, он посвятил бы ее греху гордыни. Бьющая через край гордыня делала еще отвратительней то, что не могли не знать о каганате его соседи. Нечеловеческая жестокость наемников каган-бека. Голодные матери, продающие своих детей. Возведение в основы государства того, что язычники всегда презирали — ростовщичества, работорговли, наемщины. И над всем этим полыхал сернисто-желтым нимбом ореол бесовской гордыни хазар…Стоит ли удивляться, что соседи-язычники отвечали на нее почти физиологической брезгливостью? Попытайтесь просто представить себе человека, действительно и всерьез считающего себя лучше всех. Не надо даже добавлять, что он сутенер и убийца, одного этого хватит для отвращения. Хотя тот, кто считает себя лучше всех, рано или поздно сочтет себя выше чужой чести — и станет сутенером, выше чужой жизни — и станет убийцей. Он не сможет ни одуматься, ни раскаяться — ведь он выше всех… Бессмысленно пытаться пересказать великолепную проповедь Честертона, тем более — в нескольких строках. Моя задача сейчас не показать, как «самоутверждение» и «формирование индивидуальности» превращают человека в чудовище. Я просто хочу сказать, что они делают это; с одним человеком или с целым народом, что они сделали это с хазарами. Даже у нас, испорченных веками цивилизации, вызывает тошноту народ, одобряющий бомбежку чужих роддомов, и визжащий, как о величайшем в истории злодействе, о взрыве двух своих торговых центров. Вспомните кликушество 11 сентября 2002 года — и вы испытаете тень тех чувств, которые испытывали к кошерищам наши предки. Для них каганат был населен чудовищами — в самом прямом смысле слова. С этими чувствами можно сравнить лишь чувства древних римлян к Карфагену. Точно то же физиологическое омерзение людей Чести к людям Выгоды (а гордыня и культ выгоды неразделимы), что звучало в неистовом Esse delendam, «Должен быть разрушен!» Катона.

Именно это, при всей очевидной выгодности союза с бронированными орлами каган-бека и торговли с пухнущими роскошью городами, отталкивало славян от общения с былыми союзниками. Как там у Стругацких: «Мерзость, не прикасаться!». Но общаться приходилось. Кошерища упорно и очень настойчиво навязывали соседям свое общество.

2. Сказание о дани

За Почай с детьми угоняют мать,

И толпою — жен, и гурьбой — сестер!

За Почай, за Почай все, что можно взять,

А что взять нельзя — то в костер!

Не так давно археологи открыли цепь белокаменных крепостей на высоких мысах правого берега Дона, Северного Донца, Оскола. Археологи уверенно полагают, что цепь эта продолжалась и далее, возможно, до Днепра, но граница незалежной и самостийной Украйны стала и границей этого научного открытия. Одну твердыню от другой отделяли 10-20 километров — можно сказать, стояли они почти вплотную. Под стенами крепостей нашли могильники — кладбища наемников каганата. Среди воинских погребений нашли немало женских. В армии каган-бека, как в сегодняшней израильской, служили и женщины. И у них, и у мужчин талии охватывали пояса в серебряных бляшках. Каганат был щедр к наемникам, среди которых можно распознать выходцев из черных болгар, печенегов, мадьяр и прочих степняков.

Но что они делали на правом, западном и северо-западном берегу рек? Оберегать хазарские пределы было гораздо удобнее на другом берегу, превратив сами реки в дополнительный, естественный оборонительный рубеж. На правом же берегу место не защитной заставе, а форпосту натиска, боевому прикрытию и для переброски войск на вражеский берег, и для отступления.

На кого наступали хазары?

«Вплотную к этой линии, — пишет археолог С.А.Плетнева, открывшая хазарские укрепления. — с севера и запада подходили поселения славян». Мы же скажем по-иному — это цепь хазарских крепостей вплотную подходила к славянским землям, стояла на них. Из них совершались разбойные рейды небольших шаек служилых кочевников, а в случае большой войны они прикрывали переправы армад бронированной конницы.

Идриси, восточный автор того времени, сообщает: мадьяры, вассалы хазар, регулярно ходили в набеги на славян и угоняли множество пленных. Их потом продавали грекам на крымских рынках. Базой таких налетов и были крепости на хазарской границе.

Вот так, и никак иначе, каганат «защищал» славян от набегов кочевников, создавая из последних военные поселения на славянских границах. Хазария действительно прекратила набеги, превратив их в регулярный террор бронированных орд. Разумеется, никакой «набег» никакой кочевой ватаги не может оказаться настолько разрушителен, как многолетний, целенаправленный, расчетливый, регулярный грабеж силами огромного государства. Теперь кочевники не уходили зимовать к морю, не тратили времени и сил на длительные кочевья туда и обратно. В любой день года ворота любого из разбойничьих гнезд могли распахнуться пастью тьмуглавого гада, и извергнуть на селения славян несущую разрушение, смерть и рабство живую лаву. Не отсюда ли легенды о чуде-Юде? Даже если бы сильное славянское княжество сумело бы срубить одну голову — то есть осадить одну крепость, — гарнизоны соседних немедленно могли прийти на помощь осажденным. На месте одной головы вырастало три.

Откуда у степняков умение строить крепости? Что за «огненным пальцем» отращивал себе головы чудовищный гад? Отчасти — еще хорезмийское наследие, вывезенное эмигрантами-рахдонитами. Но было и другое. В IX веке в каганат прибыл с дружественным визитом византийский инженер в чине спафарокандидата, патриций Петрона из знатной семьи Каматиров. Именно Петрона Каматир спроектировал печально знаменитую Белую Вежу — Саркел, и ряд других хазарских крепостей. Так славяне Приднепровья впервые близко познакомились с достижениями византийской цивилизации.

Русские былины сохранили память о хазарском нашествии:

Из этой из земли из Жидовския,Проехал Жидовин могуч богатырь.

Со восточной было стороныОт царя было иудейского,От его силы жидовскияПрилетела калена стрела.

«Ветры злые с восточной стороны» из знаменитого «То ни вечер…» дуют из тех, давно минувших веков. А «калена стрела» — один из символов объявления войны, вроде копья, которое метнул в древлян маленький Святослав.

В былинах отразилась победа над каганатом в Х веке, победы Олега Вещего и Святослава Храброго. Но было и иное. От «каленой стрелы» до крушения Хазарии прошло полтора столетия.

Полтора столетия хазарской дани.

Поляне заплатили дань мечами. По преданию, хазарские мудрецы истолковали эту дань, как предвестие грядущего поражения каганата в борьбе с киевскими князьями. Любопытно, что и историки желают видеть в летописном сказании некую аллегорию. Между тем дань оружием в раннем Средневековье была обычнейшим явлением. Канут Великий, король Дании, брал с Норвегии дань секирами. Варины, предки варягов, платили королю остготов, Теодориху, дань мечами, как и поляне кагану.

Но стократ тяжелей, — даже если помнить, чем был меч для воина-язычника, — стократ тяжелей и страшнее легла дань на другие славянские земли: Северу, Вятичей и Радимичей.

В Лаврентьевской и Ипатьевской летописях записано, что хазары брали от «дыму» (не то от дома, не то от родовой общины) «по беле веверице». Историки долго спорили, как понимать эту запись. Не то по «беле (серебряной монете) и веверице (белке)», не то «по белой веверице». Сошлись на том, что первое маловероятно.

Но в XV веке в Московском княжестве, в землях тех самых вятичей, штраф за синяк составлял пятнадцать беличьих шкурок. То есть русский с русского, и не с дома, не с общины, а с одного человека, и не в качестве дани, а в уплату за синяк брали в пятнадцать раз больше. А ведь и лесов, и белок за полтысячи лет стало меньше, и цена их меха должна была, соответственно, возрасти. Зная то, что мы знаем о хазарах — можно ли вообразить такую мизерную дань?

Но сохранилась другая летопись, Радзивилловская. И написано в ней иное. Такое, что поневоле понимаешь других летописцев. Так и представляешь, как монах в келейке неверяще глядит на древние строки, и переправляет по своему разумению — на ту самую «белую веверицу».