Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир Страница 44

Немногие большевики (официально партия игнорировала «контрреволюционное сборище») повели себя сдержанно: сказалась боязнь новых обвинений, связанных с «немецкими деньгами». Со стороны Д. Б. Рязанова (делегированного профсоюзами) не прозвучало обычных заявлений о «диктатуре пролетариата», о «пролетарски-крестьянской революции». Но, судя по репликам, сочувствующих большевикам хватало.

В конечном счете, цензовики и революционная демократия продемонстрировали готовность к единству, символически закрепленному рукопожатием А. А. Бубликова и И. Г. Церетели. При этом правые, соглашаясь на коалицию, не брали на себя никаких обязательств. В целом совещание вылилось в поток обвинений в адрес революционной демократии в присутствии последней. Тем не менее в заключительном слове А. Ф. Керенский заверил, что было «достигнуто большое уважение друг к другу». При этом он сетовал: «Нам трудно, потому что мы знаем силу человеческого невежества, невежества не элементарного… а невежества в вопросах государственных и в вопросах управления». Примечателен один из последних пассажей Керенского:

Мне часто говорят, что я слишком верю и много мечтаю. Сегодня, члены Государственного Совещания и граждане земли русской, я не буду больше мечтать. Я попробую меньше верить, – ведь часто эту веру, которая не имеет пределов, веру в человека, в его душу, в его совесть и разум ставят в вину власти, – ставят в вину, что она недостаточно управляет, так как управляет без веры, в подозрении, в сомнениях в честности ко всем и в борьбе за власть во что бы то ни стало. Этого не будет.

Характерно, что эти слова, как и вся речь, вызвали наибольшее одобрение слева. В целом создавалось впечатление, что Керенского, как и зал, больше беспокоила угроза справа.

Совещание заседало три дня, было произнесено 90 докладов и речей. У некоторых, однако, возникал вопрос: «Каким путем от „речей“ возможно будет перейти к „делу“?»

По иронии судьбы, завершение работы Государственного совещания совпало с началом заседания Поместного собора Русской православной церкви. Обыватели связывали эти события: «Молиться нужно, а не совещаться, не речи красивые говорить. Ни Керенский, ни сотни гениальных людей нам уже не помогут». Все говорило о том, что демократии осталось надеяться только на «генерала на белом коне». «Мы какие-то политические травоядные», – считала А. В. Тыркова, добавляя, что «гнием на корню», а потому «дождемся диктатора». И тут же приводила слова А. И. Шингарева: «Вылезает социальное чудовище, и на него всегда приходится отвечать выстрелами. В этой сшибке красных и черных мы будем раздавлены». Шингарев словно предчувствовал свою скорую смерть. В общем, и либералы, и социалисты запутались в паутине собственных страхов, выпутаться из которых тщетно пытались с помощью тех или иных доктринальных заклинаний.

Тем временем в стране с лета до осени проходили выборы в местные органы власти – прежде всего муниципальные и районные. Выявилась определенная тенденция: избирателей приходило все меньше, удельный вес голосов, поданных за большевиков, становился все больше. Так, 25 июня на муниципальных выборах в Москве первенствовали эсеры (57,9% голосов), за ними шли кадеты (17,2%), большевики заняли 4‑е место (11,3%). Однако 24–26 сентября на выборах в районные думы Москвы большевики получили 51,5% голосов, обойдя кадетов (26,3%) и эсеров (14%). Было очевидно, что некогда привлекательные «соглашательские» лозунги социалистических партий «вымывались» из общественного сознания, их лозунги не удовлетворяли, все больше привлекали «люди дела».

В Егорьевске в августе городским головой был избран большевик И. И. Горшков. Накануне выборов рабочими был убит его предшественник Хренов. Вина последнего состояла в том, что он не обеспечил город продовольствием. Вряд ли он мог спасти положение: закупленная для города мука застряла на железнодорожных станциях.

Нарастание общественного пессимизма по-своему передал Ю. Зубовский в «Новом Сатириконе»:

ПРИЗРАК ВОЕННОЙ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Политическая атмосфера сгущалась. Создались условия, в которых «случайный» неловкий шаг с любой стороны мог ускорить развитие событий. История «мятежа» Верховного главнокомандующего генерала Л. Г. Корнилова связана с недоразумением, хотя акция справа ожидалась. Еще 23 июля 1917 года столичный инженер И. Д. Кротченко предложил П. Н. Милюкову «создание Правительства Спасения Отечества» по «соглашению Государственной Думы с генералами Алексеевым, Брусиловым и Корниловым с пребыванием в Ставке». Во главе новой власти «должен стать один из названных генералов в роли военного министра; остальные министерские посты должны быть заняты лучшими силами партии народной свободы; должен быть привлечен Гучков». Керенский и прочие социалисты в расчет не брались. Подобных предложений было немало. Позднее газеты писали: «Разумеется, Милюков ни на минуту не допускал, что Россию спасет Корнилов. Кадетский лидер слишком для этого умен и слишком хорошо знает историю». Но многие были убеждены, что «спасителя России» следует искать среди генералов.

Тем временем «Огонек» опубликовал характерный набор фотографий: Женского батальона национальной обороны, Первого петроградского батальона Женского военного союза, Ударного батальона увечных георгиевских кавалеров. А в номере, посвященном Государственному совещанию, на обложке был помещен портрет Л. Г. Корнилова. Выглядело многозначительно, но едва ли убедительно. Идейно-политический центр ожидаемой контрреволюции не просматривался.

Наиболее активной контрреволюционной организацией считался Союз офицеров армии и флота. На деле это было довольно беспомощное объединение, созданное скорее с профессионально-оборонительными целями. Его руководители, как и офицерская масса в целом, постоянно колебались. Им было чего пугаться. Когда 1 мая командующий 9‑й армией П. А. Лечицкий выступил на армейском съезде с призывом к выполнению долга, собравшиеся солдаты в ответ стоя пропели «Интернационал». Между тем генерал от инфантерии Лечицкий еще в апреле подавал в отставку, к июню он уже был на гражданской службе (позднее он перешел к большевикам).

Некоторые офицеры опасались собственно союза, считая, что он «принесет только вред». В Ставке полагали иначе и настаивали на том, чтобы Союз во всеуслышание объявил свое политическое «кредо»: «возврата к прежнему нет». С другой стороны, за Союзом пристально наблюдали подозрительные солдаты. Таким образом, офицеры были заведомо стеснены в своем выборе. Как результат, около половины участников Союза склонялись к поддержке Временного правительства, другие отдавали предпочтение Советам. Тем временем Керенский, привычно «вдохновляя» солдат, пренебрежительно отзывался об офицерах. Последние начали подозревать в нем «заблудшего демагога самого худшего пошиба».

Союз офицеров нуждался в вожде. Поначалу склонялись к фигуре Л. Г. Корнилова, затем решили привлечь А. М. Крымова. Похоже, дальше разговоров дело не пошло: Крымов в успех выступления не верил. На вопрос: «Что делать в случае неудачи?» – он ответил: «Умирать». Между тем работа офицерской организации в Петрограде протекала «вяло и неумело», ко времени выступления Корнилова она «ничего не могла сорганизовать». Тем не менее после Государственного совещания левая пресса не прекращала пугать читателей военной диктатурой.

Обстановка накалялась. В адрес Временного правительства поступало множество писем и телеграмм в поддержку Корнилова. Это осложнило его взаимоотношения с Керенским. Тем не менее они смогли договориться о подчинении Петроградского военного округа непосредственно главнокомандующему. Это был шаг к военной диктатуре. Правда, неуверенный: оставалось неясным, в чьем непосредственном подчинении окажется столица. Керенский не мог не нервничать, опасаясь остаться не у дел.