Сергей Голицын - Сказания о земле Московской Страница 45

Тохтамыш принял обоих княжат милостиво и повелел им находиться при своей особе, то ли гостями, то ли заложниками.

Подошел он с войском к рубежам рязанским. Встретил его столь же перепуганный князь Олег Иванович со своими боярами и, низко кланяясь, поднес ему подарки, молил его не разорять Рязанской земли.

Хан и тут не собирался задерживаться, он спешил вперед, на Москву.

И все же ему не пришлось подойти к земле Московской внезапно. Нашлись в Орде, кто дал знать Дмитрию. Но слишком поздно узнали в Москве о страшном нашествии. Опять, как перед Куликовской битвой, разослал Дмитрий гонцов по всем уделам. Говорили гонцы: «Идет на Москву сила несчетная, собирайте рати как можно скорее».

А князья жаловались на оскудение своих земель, доказывали, сколь мало у них уцелело воинов, убеждали, что в столь краткий срок не сумеют собрать полки.

Понял Дмитрий — пришла на Москву беда. Одной Москве придется встречать супостатов. А войска у него под руками о ту пору оказалось совсем мало.

Пошел он в глубоком раздумье и тревоге вместе со своим другом и двоюродным братом Владимиром Андреевичем серпуховским вдоль белокаменных стен кремлевских. Солнце сверкало на белых башнях и храмах, на золотых куполах и крестах… И рассуждали они промеж себя: выдюжат ли могучие башни, ворота и стены долгодневную осаду? В Кремль — в погребцы, в амбары, в подклети храмов спешно свозилось продовольствие, оружие, недавно привезли «от немец» и втащили на башни двенадцать грозных тюфяков с огненным зельем (порохом), к ним же обтесали из камня ядра.

И решили оба брата: выдюжит Кремль любую осаду. Поехал Владимир Андреевич со своими воеводами на запад набирать одно войско, а Дмитрий с воеводой Боброк-Волынским направился на северо-восток, сперва в Переславль-Залесский, оттуда в Ростов, оттуда — за Волгу, в костромские земли набирать другое войско. Уезжая, сулил он жителям московским вернуться елико возможно поспешнее, обещал вызволить родной город из беды.

Жену свою Евдокию, со дня на день собиравшуюся родить, он оставил в Москве, а верховную власть над осажденными передал митрополиту Киприану.

4

атаилась белокаменная столица в ожидании и в тревоге. И тут прилетела грозная весть: татары близко! Серпухов взяли! Значит, через три дня подойдут к Москве! Узнали о лихе на посадах, зазвонили в набатные колокола, и люди со всех улиц устремились ко Кремлю. Мужчины, женщины, дети, старики захватили пожитки, какие смогли унести на себе, толпами протискивались сквозь все пять кремлевских ворот.

Среди бояр и духовенства начался переполох. Первым собрался бежать митрополит Киприан.

Звонили колокола. Сбегался народ на площадь.

Собралось вече. Давно, очень давно не бывало на Москве такого, чтобы сам народ собирался на вече решать дела. Было оно бурным, как разбушевавшаяся в непогоду Волга. «Бяху людие смущени, яко овца, не имуще пастуха, гражанстии народи (горожане) възмятошася и въсколебашася…» Люди шумели, надсаживались, старались перекричать один другого.

— Чего татар бояться! Не те времена! Не отдадим Кремля! — раздавались гневные голоса.

Митрополита Киприана не пустили бежать из Москвы. А бояре — какие успели «дать плеща», какие попрятались по своим теремам и не выходили на площадь. В едином пламенном порыве слились сердца горожан московских. Люди были отважны, даже безмерно отважны, готовились жизни свои отдать за Москву. Митрополит оказался трусом, никто ему не собирался подчиняться. Кто же возглавит московское народное ополчение?

Только на следующий день вызвался быть военачальником молодой литовский князь Остей, внук Ольгердов, случайно оказавшийся в Москве.

Он восстановил кое-какой порядок, а то сыскались было охотники пограбить дворы беглых бояр. Насмерть перепуганный Киприан наконец смог выехать из Москвы. Митрополичий возок провожали градом камней. Выехала также великая княгиня Евдокия со своими боярынями и детьми, отпустили и столь же перепуганных бояр.

Чтобы неприятелю не оставлять никакого укрытия, горожане подожгли все посады, начали спешно поднимать на стены бочки со смолой, подтаскивали котлы для ее кипячения, подкатывали к тюфякам каменные ядра, бочки с порохом, раздавали оружие.

К вечеру 23 августа показались передовые отряды врагов. Они переправились в мелких местах через Москву-реку и встали за речкой Неглинной; отдельные всадники закружили вокруг Кремля, видно, высматривали, некоторые приблизились к стенам. Один из них на ломаном русском языке спросил:

— Где коназ Дмитр?

Ему отвечали с бранью, с насмешками:

— Нет его тут! Уходите, злодеи, откуда пришли!

Осажденные решили: подошло все войско ордынское, выходит, нечего опасаться врагов, не так уж их много.

А наутро увидели москвичи с кремлевских стен, что на лугу, на той стороне Москвы-реки, появились новые тумены. Как лесной пожар, как вода, прорвавшая плотину, они надвигались тремя потоками, переправлялись через реку тремя бродами, растекались вправо и влево и, подобно чудовищу-змею, сжимали белые стены Кремля в страшное живое кольцо. И подходили, и подходили, и казалось, нет конца их полчищам…

К полудню подскакали к Фроловским воротам два воина. Именем великого хана Тохтамыша они потребовали сдачи Кремля. Вместо ответа с надвратной башни в них пустили стрелы. Воины ускакали прочь.

Тохтамыш, зная, что Дмитрия в городе нет, предвидел, что московский коназ в любой день может внезапно нагрянуть с войском. Значит, Москву надо взять спешно, ни дня не медля, взять не измором, а приступом. Но стенобитных орудий, какими в свое время воины Бату-хана разбивали стены городов, у Тохтамыша не было. По крайней мере, ни одна русская летопись о них не упоминает.

Со стороны Великого посада ринулись враги на Кремль. Записал летописец, что осаждающие «створше лествицы и прислоняюще я, лазяху на стены. Гражане же воду в котлех варяще кипятню и льяху на ня (на них)… стрелами стреляху с заборол, овии же камением шибаху на ня, друзи же тюфяки пущаху на них, а инии самострелы напрязающе (натягивали)…».

С отвагой беззаветной сражались московские посадские. Среди них почти не было искушенных в бою воинов. Не слишком опытный воевода князь Остей руководил битвой. Те, у кого были умелые руки на разные ремесла, стали ратниками, бились крепко, шестами отбрасывали концы лестниц, спихивали тех врагов, кто успевал влезть на верх стен. Старики, женщины, дети подносили расплавленную смолу и кипяток.

Один потрепанный тумен отступал, Тохтамыш бросал на приступ другой, не давал осажденным ни часу на отдых. А по ту сторону рва стояли с натянутыми луками самые меткие ордынские воины. Их стрелы не позволяли осажденным высовываться из-за прикрытия заборов…

В первый день приступ был отбит, во второй день приступ был отбит, в третий день приступ был отбит… К Фроловским воротам подъехал богато одетый всадник. Летописец пишет:

«Гражанин московитин, суконник, именемь Адамь, иже бе над враты Фроловськими, приметив… едина татарина нарочита (знатного) и славна, иже бе сын некоего князя ордынского, напряг стрелу самострелную, юже испусти напрасно (внезапно), ею же и унзе (пронзил) и в сердце гневливое, въскоре и смерть ему нанесе. Се же бысть велика язва (горе) всем татаром, яко и самому царю (Тохтамышу) стужити о семь».

В одном персидском сказании говорится, что убитый ханский всадник был племянником Тохтамыша и будто бы, стоя над умершим, в ярости хан воскликнул:

— Да будет мне свидетелем великий Аллах! Москва дорого заплатит! За каждую каплю твоей крови я отниму жизнь у одного неверного!

Все свои силы бросил Тохтамыш на четвертый приступ. Волна за волною с неистовым воем подбегали ордынцы к стенам, подставляли лестницы, лезли наверх. Москвичи терпели большой урон от метких стрел противника, однако сражались мужественно, отбрасывали лестницы, лили сверху кипящую смолу.

И этот приступ также был отбит.

Солнце в багровом мареве клонилось к закату. В стане врагов все стихло, зажглись костры. С кремлевских стен увидели, что осаждавшие принялись готовить пищу, собираться к ночлегу… Осажденные стали считать, сколько их уцелело, многих не досчитались…

Ночью была тишина…

5

тром ко Фроловским воротам в сопровождении ордынских всадников подъехали двое русичей в доспехах. Они сняли серебряные шлемы, и их тотчас же узнали. Это были нижегородско-суздальские княжата, братья Семен и Василий — шурья великого князя, то есть братья его жены; раньше они нередко приезжали в Москву гостить к своей сестре и зятю.

Они подъехали к самым воротам и от имени хана объявили, что великий повелитель Золотой и Белой Орды Тохтамыш ищет Дмитрия и его воевод, а на москвичей зла не имеет. Пусть москвичи отворят ворота и встретят хана достойно, хлебом-солью. И будет тогда всем пощада. И еще сказали братья-княжата, что от Дмитрия спасения Москве не ждать, ибо другие рати великого хана разбили его войско близ Костромы, а сам он бежал на Белоозеро. Напоследок, чтобы доказать, что не лгут, княжата поцеловали крест.