Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 1 Страница 45

здесь. Все-таки село, в котором я нахожусь, — районный центр, а это на данном этапе — очень много.

Лиленька, мне нужно всё что возможно из имеющегося в моих вещах тёплого, кроме того нужны простые чулки, майка и футболка, рейтузы, совершенно необходимы акварельные краски и кисти (акварельные же) и если возможно — гуашь. Нужны карандаши, необходима бумага писчая и рисовальная, конверты. Очень нужна пара алюминиевых кастрюль и немного пластмассовой посуды, с посудой здесь очень неважно. Если можно, пришлите пластмассовых пуговок повеселей, обязательно вязальные спицы и что возможно из моих шерстяных остатков — клубков, мотков и просто всякой дряни, здесь шерсти нет никакой, а мне она очень нужна, у меня нет ни рукавиц, ни носков, ничего из необходимого здесь. Телогрейку куплю себе здесь...

Родные мои, простите за все поручения, как ужасно, что я до сих пор ничем не смогла вам помочь и всё вам приходится. Ради Бога напишите, жив ли Мулька? Целую всех.

Ваша Аля

' Ада Александровна Шкодина (урожд. Федерольф, 1901-1996), отбыв лагерный срок (1937-1947), поселилась в Рязани, где была повторно арестована. Знакомство, а затем дружба с А С. Эфрон начались в камере рязанской тюрьмы,

Б.Л. Пастернаку

26 августа 1949

Дорогой Борис! Всё - как сон, и всё никак не проснусь. В Рязани я ушла с работы очень вскоре после возвращения из Москвы, успев послать тебе коротенькое, наспех, письмецо. Завербовали1 меня сюда очень быстро (нужны люди со специальным образованием и большим стажем, вроде нас с Асей2), а ехала я до места назначения около четырёх месяцев самым томительным образом. Самым неприятным был перегон Куйбышев - Красноярск, мучила жара, жажда, сердце томилось. Из Красноярска ехали пароходом по Енисею, что-то долго и далеко, я никогда ещё в жизни не видела такой большой, равнодушно-сильной, графически чёткой и до такой степени северной реки. И никогда не додумалась бы сама посмотреть. Берега из таёжных превращались в лесотундру, и с Севера, как из пасти какого-то внеземного зверя, несло холодом. Несло, несёт и, видимо, всегда будет нести. Здесь где-то совсем близко должна быть кухня, где в огромных количествах готовят плохую погоду для самых далёких краёв. «Наступило резкое похолодание» — это мы. Закаты здесь неописуемые. Только великий творец может, затратив столько золота и пурпура, передать ими ощущение не огня, не света, не тепла, а неизбежного и неумолимого, как Смерть, холода. Холодно. Уже холодно. Каково же будет дальше!

Оставили меня в с. Туруханское, километров 300-400 не доезжая Карского моря. Все хибарки деревянные, одно единственное здание каменное — и то — бывший монастырь, и то — некрасивое. Но всё же это — районный центр с больницей, школами и клубом, где кино неуклонно сменяется танцами. По улицам бродят коровы и собаки лайки, которых зимой запрягают в нарты. Т. е. только собак запрягают, а коровы так ходят. Нет, это не Рио-де-Жанейро, как говорил покойный Остап Бендер, который добавлял, подумав: «и даже не Сан-Франциско». Туруханск — историческое место. Здесь отбывал ссылку Я.М. Свердлов, приезжал из близлежащего местечка к нему сам великий Сталин, сосланный в Туруханский край в 1915-17 гг. Старожилы хорошо их помнят. Домик Свердлова превращён в музей, но никак не могу попасть внутрь, видимо, наши со сторожем часы отдыха совпадают. Работу предложили найти в трёхдневный срок — а её здесь очень, очень трудно найти! И вот в течение трёх дней я ходила и стучала во все двери подряд — насчёт работы, насчёт угла. В самый последний момент мне посчастливилось — я устроилась уборщицей в школе с окладом 180 р. в месяц. Обязанности мои несложны, но разнообразны. 22 дня я была на сенокосе на каком-то необитаемом острове, перетаскала на носилках 100 центнеров сена, комары и мошки изуродовали меня до неузнаваемости. Через каждые полчаса лил дождь, сено мокло, мы тоже. Потом сохли. Жили в палатке, которая тоже то сохла, то мокла. Питались очень плохо, т. к., не учтя климата, захватили с собой слишком мало овсянки и хлеба. Сейчас занята ремонтом - побелкой, покраской парт и прочей школьной мебели, мою огромные полы, пилю, колю — работаю 12—14 ч. в сутки. Воду таскаем на себе из Енисея — далеко и в гору. От всего вышеизложенного походка и вид у меня стали самые лошадиные, ну, как бывшие водовозные клячи, работящие, понурые и костлявые, как известное пособие по анатомии. Но глаза по старой привычке впитывают в себя и доносят до сердца, минуя рассудок, великую красоту ни на кого не похожей Сибири. Не меньше, чем вернуться, безумно, ежеминутно хочется писать и рисовать. Ни времени, ни бумаги, всё таскаю в сердце. Оно скоро лопнет.

Бытовые условия неважные — снимаю какой-то хуже, чем у Достоевского, угол у полоумной старухи. Всё какие-то щели, а в них клопы. Дерёт она за это удовольствие, т. е. за угол с отоплением, ровно всю мою зарплату. Причём даже спать не на чем, на всю избу один табурет и стол.

Я сейчас подумала о том, что у меня никогда в жизни (а мне уже скоро 36) не было своей комнаты, где можно было бы запереться и работать, никому не мешая, и чтобы тебе никто. А за последние годы я вообще отвыкла от вида нормального человеческого жилья, настолько, что когда была у В.И. Инбер3, то чувствовала себя просто ужасно подавленной видом кресел, шкафов, диванов, картин. А у тебя мне ужасно понравилось и хотелось всё трогать руками. Одним словом, я страшно одичала и оробела за эти годы. Меня долго, долго нужно было бы оглаживать, чтобы я привыкла к тому, что и мне всё можно, и что всё моё. Но судьба моя - не из оглаживающих, нет, нет, и я всё не могу поверить в то, что я на всю жизнь — падчерица, мне всё мечтается, что вот - проснусь, и всё хорошо.

Вернувшись с покоса, долго возилась с получением своего удостоверения и наконец смогла получить твой перевод. Спасибо тебе, родной, и прости меня за то, что я стала такой попрошайкой. Просить - даже у тебя - просто ужасно, и ужасно сейчас тут сидеть в этой избе и плакать оттого, что, работая по-лошадиному, никак не можешь заработать себе ни на стойло, ни на пойло4. Кому нужна, кому полезна, кому приятна такая моя работа? Я всё маму вспоминаю, Борис. Я помню её очень хорошо, и вижу её во сне почти каждую ночь. Наверное, она обо мне заботится — я всё ещё живу.

Когда я получила деньги, я, знаешь, купила себе телогрейку, юбку, тапочки, ещё непременно куплю валенки, потом я за всю зиму заплатила за дрова, потом я немножечко купила из того, что на глаза попалось съедобного, и это немножечко всё сразу съела, как Джек-лондо-новский герой5. Тебе, наверное, неинтересны все эти подробности?

Дорогой Борис, твои книги ещё раз остались «дома», т. е. в Рязани. Я очень прошу тебя — создай небольшой книжный фонд для меня. Мне всегда нужно, чтобы у меня были твои книги, я бы их никогда не оставляла, но так приходится. Очень прошу, пришли то своё, что есть, и стихи, и переводы Шекспира, и я очень бы хотела ту твою прозу, если можно. И «Ранние поезда»6. Ещё, если можно, пришли писчей бумаги и каких-нб. тетрадок, здесь совсем нельзя достать.

Я счастлива, что видела тебя. Я тебе напишу об этом как-нибудь потом. Как хорошо, что ты - есть, дорогой мой Борис! Мне ужасно хочется получить от тебя весточку, скорее. Расскажи о себе. Здесь облака часто похожи на твой почерк, и тогда небо - как страница твоей рукописи, и я бросаю коромысла и читаю её, и всё мне делается хорошо. Целую тебя, спасибо тебе.

Твоя Аля

’ То есть арестовали.

А.С. иносказательно говорит о том, что повторно арестовывают людей, которые подобно ей и А.И. Цветаевой, уже отбыли лагерный срок по 58-й статье.

3Вера Михайловна Инбер (1890-1972) - русская советская поэтесса.

Публикаторы «Новооткрытых писем Бориса Пастернака к Ариадне Эфрон» Е. Пастернак и М. Рашковская отмечают, что «отголоски этих лошадиных метафор попали в письмо Пастернака Фадееву, где он просит помочь изданию сборника его переводов <...>. Объясняя Фадееву, что ему необходимо денежно поддерживать вдову расстрелянного Тициана Табидзе или дочь и сестру Марины Цветаевой, он прилагал их телеграммы с просьбами помощи. «Отчего эта несчастная дочь Цветаевой должна заменять лошадь в местах, откуда пришла телеграмма, и, перетаскав на себе сотни центнеров сена, не иметь даже обеспеченного лошади стойла и корма...» (Знамя. 2003. № 11. С. 162).

5 Герой рассказа американского писателя Джека Лондона (1876-1916) «Воля к жизни».

6Пастернак Б. На ранних поездах. М.р 1943.

Е.Я. Эфрон u З.М. Ширкевич

6 сентября 1949

Дорогие Лиля и Зина! Сегодня я получила вторую вашу посылку, отправленную Нютей: там был сахар, сухари, баночка молока, пластмассовая посуда, чудная кастрюлечка, три блокнота, мыло детское и хозяйственное, нож, вилка, три ложки, чеснок, кажется, всё перечислила. Спасибо вам всем, дорогие мои. Я просто в отчаяньи от ваших хлопот и расходов, да ещё и пересылка стоит 30 с лишним руб. - это ужасно. Я знаю, как вы сами всегда перебиваетесь, как нуждаетесь в питании и отдыхе и как вы всё это отрываете от себя ради меня. Я всё же надеюсь и верю, что хоть в этих краях я в недалёком будущем наконец стану на ноги и буду в состоянии хоть немножко вас поддерживать. Знаю, что пока что эти слова звучат смешно и нелепо при 180 р. заработка, но я почему-то уверена, что всё будет к лучшему. Впервые за много лет у меня такая уверенность, впрочем, пока что, к сожалению, ни на чем реальном не основанная. Работаю пока что на прежнем месте, устаю зверски, настоящая замарашка - но меня радует, что кругом столько ребятишек, шуму, нелепых прыжков, пронзительных криков на переменах. Очаровательны все эти северные пионеры и пионерки в красных галстуках. Сквозь закрытые и приоткрытые двери я слышу, как срывающиеся от волнения голоса рассказывают о прошедшем, настоящем и будущем человечества, и о том, как Магеллан снова сел на «пароход» и отправился открывать новые земли, и о том, что горизонт — от того, что Земля круглая, и о многом другом. Маленькая девочка со смуглым плоским личиком и блестящими узкими глазками спокойно доказывает учительнице, что «дер эзель» по-немецки обезьяна, а «дер аффе» - осёл»1. Время от времени по неизвестным причинам летят вдребезги стёкла, падают доски, ломаются парты, а на дверях и стенах возникают надписи, гласящие о том, что Вова - дурак, класс 5-й - плохой, Клава - задаётся, а учительница астрономии — беременна.