Александр Боханов - Правда о Григории Распутине Страница 48

Эта схема казалась «логичной», «обусловленной», но на самом деле являлась совершенно беспредметной. Оставался один вопрос, который все время муссировался, но который так и остался без ответа: кто стоял за Распутиным? Ведь, признавая, что этот мужик «темный» и «грязный», надо было объяснить исходную вещь: как ему удалось вознестись?

Ссылки на его «хитрость» ничего не проясняли по существу. Определенного же ответа никто так и не дал; все ограничивались намеками и аллегориями. Несмотря на это, как-то само собой возобладало мнение, что Распутин, «несомненно, ангажирован» врагами России. Называли и революционеров, и еврейских финансовых воротил, а когда в 1914 году началась Мировая война, то во весь голос затрубили о «германских антрепренерах».

Еще на заре «распутинского бенефиса» опасное для будущего России направление развития этой темы предвидел П. А. Столыпин. Позже сменивший его на посту премьера В. Н. Коковцов в беседе с хозяином влиятельной столичной газеты «Новое время» М. А. Сувориным очень точно предсказал, что «газетные статьи с постоянными упоминаниями имени Распутина и слишком прозрачными намеками только делают рекламу этому человеку, но, что всего хуже, играют на руку всем революционным организациям, расшатывая в корне престиж власти Монарха, который держится главным образом обаянием окружающего его ореола, и с уничтожением последнего рухнет и самый принцип власти».

Поразительно, почему такую опасность не осознавали другие, те, кто уверял всех в своем монархизме, но которые на деле оказались в одной упряжке с откровенными противниками режима и монархоненавистниками. К этой группе политических слепцов и относились «монархисты» А. И. Гучков и М. В. Родзянко.

Александр Иванович Гучков происходил из среды старого московского купечества. По окончании историко-филологического факультета Московского университета много лет работал в системе московского городского управления. В период революции 1905–1906 годов становится политической фигурой общероссийского масштаба.

Гучкова с ранних пор отличала темпераментность натуры, которая была нетипична для представителей купеческих семейств. Он сам себя называл «человеком шалым». Причину необычного темперамента некоторые усматривали в особенностях семейного родословия: матерью Александра была француженка.

Купеческий сын ещё со студенческих лет живо интересовался вопросами общественной жизни, а со временем политика стала для него главным и важнейшим занятием. Его любимым историческим персонажем был «покоритель мира» Александр Македонский, он еще в молодости хотел походить на него и мечтал «умереть красиво».

Вторым «великим» московский Александр не стал, да и умереть «красиво» не пришлось. Он окончил свои дни старым и беспомощным эмигрантом на больничной койке после длительной и изнурительной раковой болезни. Знать своё будущее смертным не дано; не знал его и Александр Гучков. В молодые лета воображение рисовало грядущее совсем иначе, чем то, которое ему было уготовано в действительности.

Он проиграл свою жизнь по всем статьям, слава Богу, не дожив до своего последнего вселенского позора: его единственная «законная дочь» Вера (Сувчинская-Трейль) вступила во Французскую компартию, сделалась агенткой НКВД, став любимицей кровавого сталинского подручного Николая Ежова. После смерти А. И. Гучкова в 1936 году «душка Керенский» опубликовал в парижском журнале «Современные записки» некролог, где признавал, что покойный «в 1915 году примкнул к революции» и «слился с освободительным движением». Думается, что это «слияние» фактически произошло еще раньше…

Возглавив в 1906 году партию октябристов, купеческий сын быстро вошел в число тех в России, кого ныне принято называть политической элитой. Гучков и его партийное объединение несколько лет поддерживали реформаторские усилия Петра Столыпина, что давало повод противникам называть октябристов клевретами. У лидера партии первое время существовали близкие, можно даже сказать, доверительные отношения с главой правительства. Однако постепенно они сошли на нет. Причины охлаждения в значительной степени вызывались не мировоззренческими разногласиями, а особенностью натуры поводыря октябристов.

Азартный игрок по натуре, он и в политике был сторонником рискованных ходов. Естественно, что никакой ответственный политик, а П. А. Столыпин был как раз из числа таковых, не мог идти путем импульсивных и непродуманных экспериментов. Он и не шел. Александр же Иванович, напротив, всё время старался побудить своего высокопоставленного партнера «дать бой», «свести счеты». В конце концов он сам решил «бросить перчатку» власти.

Амбициозный, неуживчивый, темпераментный, легко возбудимый Александр Иванович не раз попадал в громкие истории. Чего стоили только его дуэльные эскапады, гремевшие на всю Россию. До поединков дело доходило шесть раз, хотя вызовов было куда больше. В 1908 году произошел случай из ряда вон выходящий: лидер октябристов вызвал на дуэль главу другой ведущей российской партии — конституционно-демократической (кадетской) — Павла Милюкова. Перспектива подобного «выяснения отношений» вызвала ужас в среде партийных функционеров, которые сделали всё возможное, чтобы не допустить своих лидеров до барьера.

Не довольствуясь малыми дуэльными триумфами, Александр Гучков решил «дать бой» Царю и Его окружению. Повод был весьма «весомый»: Александр Иванович не любил Царя. Различные эпизоды политической повседневности убедили его, что «Царь не тот». Правда, он так и не пояснил, каким же должен быть «тот». Наверное, таким, который «внимал бы мудрым наставлениям» эксцентричного москвича. Но Царь ничего «выдающегося» в Гучкове не видел.

Выступая с речью при своем избрании главой Думы в 1910 году, Гучков среди прочего сказал: «Мы часто жалуемся на внешние препятствия, тормозящие нашу работу. Мы не должны закрывать на них глаза: с ними придется нам считаться, а может быть, придется и сосчитаться». «Программа» была уже сформулирована: надо было претворять ее в жизнь и свести счеты со всеми «неугодными».

«Убежденный монархист» почти десять лет вел скандальную кампанию «разоблачения» власти, начав ее еще тогда, когда имени Распутина никто и не слышал. В этой «праведной борьбе» Гучкову все средства представлялись допустимыми. Начав с малых выпадов, купеческий сын постепенно превратился в одного из самых непримиримых критиков не только политики правительства, но и самого Николая II и Его семейной жизни, став личным врагом Царя и Царицы.

В одном из писем супругу Александра Фёдоровна не сдержала эмоций и воскликнула: «Ах, если б только можно было повесить Гучкова!». Много позже на вопрос одного из своих собеседников-эмигрантов, почему убитая Царица так люто ненавидела его, Гучков ответил, что не знает. Но объяснение существует.

У Александры Фёдоровны было много недоброжелателей и хулителей, но, пожалуй, с особой страстностью Она ненавидела именно лидера октябристов. Это чувство было вызвано не только тем, что Гучков первым публично, с трибуны Государственной думы огласил наличие «связи» между Распутиным и Царской Семьей.

Существовала еще одна важная причина ненависти: именно Гучкова считали человеком, который тиражировал апокрифические письма Царицы Распутину, письма, которые смертельно оскорбляли уже не только Царицу, но и Ее женскую честь. На такое, как не сомневалась Александра Фёдоровна, был способен лишь отъявленный мерзавец.

Знал эту причину Гучков или нет — неизвестно, но одно достоверно с абсолютной несомненностью: нигде и никогда по поводу своей причастности к тиражированию писем Императрицы к «дорогому Григорию» Гучков не проронил ни звука. Этот грязный сюжет затемнял светлый «рыцарский образ» нашего героя и навсегда «выпал» из его памяти.

«Урожденный текстильщик» полагал, что публичная борьба с «камарильей» и «распутинской шайкой» есть его «долг перед Россией и народом». Об этом своем «долге» он и поведал всему миру с трибуны Государственной думы в начале 1912 года. Давая свои показания летом 1917 года приснопамятной ЧСК, экс-председатель и экс-министр не обошел стороной тот давний эпизод, составивший «славу» его политической карьеры.

«Я внёс в Думе запрос о Распутине и деятельности тёмных сил, после чего мне один из министров передавал, как Высочайше заявлено ему было, что „Гучкова мало повесить“. Я тогда на это ответил, что моя жизнь принадлежит моему Государю, но моя совесть Ему не принадлежит, и что я буду продолжать бороться».

Какая патетика, какое самообладание, какое самопожертвование! Всё было бы именно так, если бы так и выглядело в действительности. На самом же деле всё обстояло совершенно иначе. Никакого «высочайшего повеления», процитированного выше, не только не было, но и не могло быть. Никогда ничего подобного из уст Монарха не звучало. Александра же Фёдоровна «высочайших повелений» отдавать вообще не могла и не отдавала, да и с министрами подобного рода бесед никогда не вела.