Александр Боханов - Правда о Григории Распутине Страница 49

Когда Гучков делал свои лживые признания ЧСК, наступило «время бурной истории» — революция, надо было «предъявить народу» свои революционные заслуги, вот их Гучков и сочинял. Причем этому «монархисту» показалось недостаточным ограничиться лишь клеветническим пассажем.

В своем шельмовании поверженного и арестованного Царя он пошел значительно дальше, выказав твердую уверенность, что убийство Петра Столыпина отвечало видам «реакционных сил», которые сначала «отстранили его от влияния на ход государственных дел», а затем «устранили его и физически». Хотя имя самого Императора в этой связи ни разу Гучковым не было произнесено, но кто же тогда не знал, что «главой реакции» был именно Он?

Такой тезис очень пришелся ко двору в советские времена. Десятилетиями «знатоки истории» упражнялись в спекуляциях на эту тему и уже открыто писали, что убийство премьера «отвечало желаниям Николая II». Естественно, что никаких подтверждающих документов добыто не было, да они и не требовались. Инспиратор же этой легенды, а подобные намеки он начал делать уже вскоре после убийства Столыпина в сентябре 1911 года, тоже никаких доказательства так и не привел.

…Прошли многие годы, канули в Лету и Временное правительство, и ЧСК. В стране, над которой некогда реял Двуглавый Орел, давно уже развевалось красное знамя. Гучков же коротал свои безрадостные эмигрантские дни в Париже, симулируя общественную деятельность. Из этого почти ничего путного не получалось, но старый дуэлянт не сдавался. Многие его современники из числа бывших «звезд первой величины» на небосклоне российской политики писали мемуары, выступали со статьями и лекциями по поводу дней давно ушедших.

Гучков не выступал и мемуаров не писал. Это был редкий случай в кругу политиков, уцелевших в стихии революционного смерча. Прожив более полутора десятков лет в эмиграции, он так и не удостоил потомков своими поздними откровениями. Несмотря на это, книга его воспоминаний существует. Это не очередной продукт фальши, а действительные признания человека, оставившего отпечаток в русской истории первых двух десятилетий XX века.

В данном случае нет возможности, да и надобности восстанавливать систему оценок и представлений, которые почти на краю могилы исповедовал человек, в марте 1917 года принимавший отречение Императора Николая II. Остановимся лишь на некоторых важных моментах, касающихся напрямую распутинской истории.

Предварительно поясним упомянутую странную на первый взгляд историю с мемуарами, которые автор не писал. Это действительно так. Воспоминания Гучкова были составлены из стенограмм его бесед в Париже в 1932 году с Н. А. Базили (1882–1960), заведовавшим в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве дипломатической службой.

Бывший дипломат в эмиграции вознамерился написать воспоминания и с этой целью начал опрашивать некоторых эмигрантов по поводу различных эпизодов бурной истории России последних лет Монархии. Так начались его встречи с Гучковым, которого Базили давно знал. Эти беседы стенографировались и позже были опубликованы в виде отдельной книги.[41]

Собеседники не прошли мимо распутинской темы. Гучков подробно рассказал, как он столкнулся с «тёмными влияниями», персонифицируемыми личностью Распутина. Оказалось, что ненавистнику «грязного Гришки» глаза на его истинный облик открыл управляющий землеустройством и земледелием, а затем министр земледелия А. В. Кривошеин (1858–1921). Хотя тот сибирского крестьянина никогда даже в глаза не видел, но был уверен, что всё в стране «вершит Распутин».

Гучков почему-то сразу в это поверил и решил «начать битву». Он имел беседы по поводу скандальной личности и с другими должностными лицами. Министр внутренних дел в 1911–1912 годах А. А. Макаров (1857–1919) на вопрос о Распутине ответил: «Но это чисто личные, семейные вопросы мистики Царской Семьи. Я вмешательства Распутина в государственную жизнь не чувствую».

Процитировав убитого министра, «рыцарь справедливости» счел необходимым заметить, что «ирония этой беседы заключалась в том, что Макаров должен был уйти по интригам Распутина». Это была очередная ложь. Гучков обязан был знать правду, которую можно почерпнуть из множества опубликованных к тому времени документов. Но правда не требовалась. Она перечеркивала весь смысл, сводила на нет «историческую монументальность» той «великой борьбы с темными силами», которую так одержимо вел Гучков.

Сам Гучков с Распутиным не встречался и предложение баронессы Варвары Икскуль фон Гильденбанд устроить такую встречу отверг с негодованием. Он не желал себя «компрометировать», но в то же время «хотел иметь объективную оценку, что это за явление». Где можно было получить подобную «оценку»? Ну конечно же, у «знатоков».

С этой целью Гучков обратился к специалисту по сектантству В. Д. Бонч-Бруевичу и попросил того дать свое заключение. В изложении Гучкова дальнейшее выглядело следующим образом: «Через несколько недель Бонч-Бруевич мне пишет, что ему всё ясно. Конечно, его (Распутина. — А. Б.) нельзя зачислить в какую-нибудь определенную секту, он одиночка, но у него есть родство с хлыстовщиной, духоборством». Далее эксперт якобы пришел к выводу, что «это не только проходимец, который надел на себя маску сектантства, а сектант, в котором было известное проходимство».

Подобные бессвязные тексты оглашал один из самых известных отечественных политиков, который во имя своего исторического самооправдания вынужден был беспардонно лицемерить. В действительности Бонч-Бруевич ничего подобного не писал. Он сделал совершенно иное заключение, которое им и было опубликовано в столичном журнале «Современник» весной 1912 года в статье «Како веруеши?». Там он признавал, «что Г. Е. Распутин-Новых является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом».

Мнение «специалиста» Гучков не услышал; ему были нужны не истинные знания, а козырные карты в борьбе с властью. Натура Гучкова не могла существовать без популярности, которую ему приносили только скандалы. И Распутин стал поводом для одного из самых громких.

Именно лидер октябристов начал публичную кампанию по «разоблачению темных влияний». 25 января 1912 года за его подписью от имени октябристской фракции был сделан запрос правительству о Распутине. Поводом к нему послужило вышедшее накануне распоряжение московских властей о приостановке на семь дней издания газеты «Голос Москвы» за публикацию резкой статьи, где Распутин был назван «растлителем», «обманщиком», «хлыстом», «эротоманом» и «шарлатаном». Газета «Голос Москвы» издавалась братьями Гучковыми, так что вся эта акция была хорошо продумана.

Сама же статья принадлежала перу М. А. Новоселова, который был известен в Москве как толстовец, публиковавший статьи по вопросам религиозной жизни. Он в этот период сочинял разоблачительную книжечку о Распутине под красноречивым названием: «Григорий Распутин и мистическое распутство», выдержки из которой и стали основой упомянутой статьи.

Еще раньше он поместил в московской либеральной газете «Русские ведомости» две статьи, где в разухабистом тоне беспощадно клеймил Распутина как «сектанта». Самое интересное здесь состоит не в том, что Новоселов никогда с Распутиным даже не встречался, а в том, что этот эпигон антицерковных воззрений Льва Толстого обличал кого-то в отходе от Православной Церкви!

Александр Гучков воспользовался случаем с запрещением газеты и решил раздуть скандал. Он выступил в Думе с речью, полной гневных обличений и прозрачных намеков. Так как речи думцев не цензурировались, в считанные часы монолог «правдолюбца» стал достоянием широкой публики, принеся ему столь желанные «дивиденды популярности». В своей парижской беседе с Базили Гучков не обошел этот «незабываемый эпизод» своей политической карьеры. «Я произнес очень сдержанную речь, только говорил о том, что власть не свободна, что есть какие-то влияния… имя Распутина упомянуто не было, но ясно было».

Действительно, «ясно было» многое, в том числе и неуклюжие ухищрения Гучкова переиначить ход и суть событий. Он, очевидно, надеялся на короткую память своего собеседника. Приведем же часть его исторической речи по думской стенограмме.

«Какими путями достиг этот человек этой центральной позиции, захватив такое влияние, под которым склоняются внешние носители государственной и церковной власти? Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собой и смену направлений, и смену лиц, падение одних, возвышение других?.. Но Григорий Распутин не одинок: разве за его шиной не стоит целая банда, пёстрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары?»

Эта эмоциональная и эффектная тирада прогремела на всю Россию. Вполне очевидно, что никакой «сдержанности» тут нет и в помине. Распутин в этом монологе предстаёт чуть ли не полновластным хозяином России.