Олесь Бузина - Союз плуга и трезуба. Как придумали Украину Страница 49

В новый центр

В своих мемуарах Скоропадский не скрывает, что отправиться в Берлин его вынудили трения с новым руководством немецкой оккупационной армии. 30 июля 1918 г. в Киеве был убит генерал-фельдмаршал Эйхгорн, с которым у гетмана сложились прекрасные отношения. Погибшего старика сменил на посту командующего группой армий «Киев» генерал граф Кирбах. Но в «мать городов русских», ставшую в одночасье столицей Украины, новый хозяин не поехал, засев в литовском Вильно.

Зато, как вспоминает гетман, он «привык распоряжаться, не считаясь ни с каким местным правительством». Немцы стали запускать руки туда, куда раньше не совались. Особенно Скоропадского раздраконила бумага от Кирбаха, которая предлагала все проекты законов, «имеющих существенное значение», направлять предварительно ему на рассмотрение. «Это была вещь недопустимая, — пишет Скоропадский, — я решительно протестовал».

Немецкий посол барон Мумм, которого тоже раздражала дуболомная прямолинейность генералов собственной страны, поддержал Павла Петровича. Он считал, что с Украиной следует обращаться мягче, не унижая прогерманское украинское правительство.

Мы помним выражение советских времен «съездить в центр», означавшее на бюрократическом жаргоне путешествие по служебной надобности из Киева в Москву. Избавление от руки «центра», зажавшей власть в кулак, было одним из лозунгов эпохи провозглашения независимости в начале 90-х. Но понятие «центр», символизировавшее подчиненное положение Украины, существовало задолго до эпохи брежневского застоя. Рассказывая о своей поездке в Берлин, гетман пишет: «Мне казалось, что раз я побываю в центре, то это не повторится, со мной уже так свободно действовать не станут. Они будут считаться с тем, что в центре я могу всегда найти поддержку». В 1918 г. Скоропадский повторил тот же прием, который задолго до него применяли казацкие гетманы. Только те ездили на поклон в белокаменную, а для Павла Скоропадского «центром» стал Берлин.

Хлопоты по линии немецкого посольства завершились успешно. В конце августа Мумм шепнул гетману, что император Вильгельм II готов принять его 5 сентября. Правда, оставалось еще решить вопрос о форме управления, как пишет гетман, «в случае моей смерти, серьезной болезни или временного отъезда за пределы Украины».

Но и с этим легко разобрались. Так как Скоропадия была государством простым, беспарламентским, то соответствующий закон разработали прямо в гетманской канцелярии. И гетман его утвердил. Согласно ему, если бы главу Украинской державы шлепнули по дороге в Берлин или он подцепил бы инфекцию, полностью подрывавшую его дееспособность, власть до избрания нового гетмана переходила к Верховной Коллегии из трех лиц.

Имена этого триумвирата хранили в тайне, запечатав в особые конверты, дабы не смущать умы прежде времени. Один из них спрятал митрополит в Софиевском соборе, второй — держали в Сенате (высшем судебном органе), и третий — у председателя Совета министров. Гетман не без удовольствия повествует: «Я торжественно устроил передачу этих конвертов, пригласивши митрополита, Сенат и Совет министров к себе. Предварительно я обратился с речью к собравшимся, в которой указал идею, которую я этим хочу провести. Старая история Украины вся наполнена всевозможными осложнениями именно из-за того, что со смертью гетмана власти не было и начинались партийные раздоры из-за выбора нового гетмана, выборы которого обычно приводили к анархии».

Произнося эту речь, Павел Петрович, по-видимому, казался себе очень мудрым государственным деятелем, задумавшимся даже о том, что ждет Украину в случае его преждевременной кончины. А задуматься об этом следовало, ибо путь в Берлин пролегал через места дикие и опасные, где уже пошаливали местные повстанческие атаманы, плевавшие и на гетмана, и на немцев, но с первобытной жадностью взиравшие из своих лесных «схованок» на проносившиеся мимо них в Германию эшелоны с украинским салом и хлебом.

В конце лета, когда Скоропадский подписал свой закон о престолонаследии, на Киевщине уже вовсю разгоралась партизанщина в самых колоритных и грубых ее проявлениях. Как докладывал еще в августе киевский губернский староста Чарторыжский, «до настоящего времени в Звенигородском, Таращанском, а также в частях Каневского и Уманского уездов Киевской губернии, прилегающих к Звенигородскому, не восстанавливаются порядок и нормальные условия жизни… Вся северная часть Звенигородского уезда и большая часть Таращанского находятся в руках повстанцев. Ведущаяся в настоящее время германскими военными властями с большим напряжением борьба с повстанцами, к сожалению, не достигает цели».

Повстанцы захватывали пароходы на Днепре и катались на них в свое удовольствие, перерезали телеграфные линии и нападали на отряды гетманской полиции. Гульня шла на всю губернию! Сводки киевского губернского старосты только успевали отмечать размах этого разгула: «По Уманському повіту. 15 липня загін партизанів в м. Буках заарештував надсмотрщика Іваньківської поштово-телеграфної контори, який виїхав для праці на лінію. Надсмотрщик з-під аресту втік, інструменти і телеграфний дріт партизани забрали з собою і заборонили всяку працю на лінії, загрожуючи всім службовцям пошт Буків і Іваньок разстрілом… По Радомишльському повіту. Настрій населення в Повіті спокійний, за винятком Коростишівської волості, де появилась озброєна банда в кілька сот чоловік і були випадки перестрілки з германськими солдатами і державною вартою». А сводка за 20–28 июля 1918 г. гласила, что антигетманские «отряди мають гармати, кулемети та обоз, строга дисципліна, є офіцери-отамани. Повстанці населення не граблять, кажуть, що йдуть проти німців та пана гетьмана».

И вот через эти бандитские дебри предстояло ехать в Берлин его ясновельможности! Однако поездка прошла не без пользы. В Украине любят дурить начальство хорошими новостями. Дескать, все в порядке — спите спокойно. Дурили ими и Скоропадского. У гетмана был министр путей сообщения — большой украинский патриот Бутенко. И гетман думал, что, кроме министра, он имеет еще и пути сообщения. Но только по дороге в Германию, ознакомившись на практике с состоянием своих железных дорог, гетман узнал, что они скоро станут. Кончалась смазка. До революции в Украине ее не производили — ввозили из других мест Российской империи. Но так как в тех местах теперь сидели большевики, смазка стала важным государственным вопросом. «Во время путешествия до Голоб, пишет гетман, — меня сопровождал Кирилович, начальник Юго-Западных железных дорог. Я довольно долго беседовал с ним и узнал от него многое, что до меня не доходило раньше. Я лично мог убедиться, проезжая по линии, что передвижение почти прекратилось из-за недостатка смазочных веществ. Это было у меня записано как один из особенно важных вопросов, о которых нужно было особенно хлопотать в Германии».

Что же касается других вопросов, то гетмана предупредили, что с императором не стоит говорить о делах, так как никакого значения это иметь не будет. «Я это намотал себе на ус, — вспоминал Павел Петрович, — и совершенно не старался говорить о тех вопросах, которые меня в то время интересовали». Поэтому сначала главы государств поболтали о здоровье немецкой императрицы, некстати захворавшей, потом о службе гетмана во время войны с Германией в бытность генералом царской армии. Наконец, адъютант кайзера принес футляр с орденом Красного Орла, и Вильгельм II «с большой серьезностью» сам нацепил его ленту на гетмана.

Потом отправились завтракать. «Император очень много говорил о лошадях и охоте», — запомнил Скоропадский. А после завтрака вся компания вышла на террасу дворца, где «сейчас же появился кинематограф, и нас снимали во всех видах». Эти снимки обошли немецкие и украинские журналы. Каждая сторона преследовала свои пропагандистские цели. Гетман убеждал своих врагов в Украине, что он «круто стоит» в Берлине и трогать его не стоит. А Германия демонстрировала миру явные признаки своей победы на Восточном фронте, результатом которой стало возникновение нового вассального государства. В условиях продолжающейся войны с Антантой это тоже выглядело нелишним.

Самым интересным моментом из беседы с кайзером был разговор о расстрелянном большевиками Николае II. Это случилось 16 июня. В Киеве вскоре после этого были отслужены панихиды по царской семье. Но в смерть царя и царицы никто не хотел верить. Немецкому кайзеру о екатеринбургском расстреле было известно не больше, чем Павлу Петровичу. И тогда гетман сказал, что император, может быть, «рано отказался от власти, раз почти все войска были не тронуты». «Я считаю, — сказал гетман, — что царь может лишь тогда отказаться от власти, когда все средства уж исчерпаны, а что до этого он не имеет права этого делать».