Гарун Тазиев - На вулканах Страница 49

Весь второй день путники шли через великолепный лес, покрывавший склон Этны. Они не уставали восхищаться его красотами и признавались, что еще нигде не приходилось им встречать столь роскошные деревья, а такое признание многого стоит, например, для англичан, привыкших гордиться своими парками с их вековыми деревьями. Глаз радовало многообразие пород - здесь росли и дубы, и сосны, и каштаны, и березы... Одно дерево, дожившее до самого конца XVIII в. вошло в легенду: его окрестили "каштаном ста коней", и каждый, кто мог себе это позволить, делал крюк, чтобы взглянуть на сию достопримечательность. Оно имело у основания примерно 16 м в обхвате, а внутри ствола было выдолблено небольшое помещение с печкой для жарки каштанов.

Этот лес был не столь необитаем, как казалось вначале. Нередко здесь попадались дровосеки, ибо деревья шли на строительство, а вывоз бревен и деловой древесины составлял один из источников дохода местных жителей. На лесных полянах и лугах паслись волы, считавшиеся лучшими во всей Сицилии. Да, преддверие Этны вовсе не напоминало адские врата, и казалось, что вулкан заключил перемирие с людьми... Хотя порой и облагал их данью, которая неизменно оказывалась не под силу тем, кто был вынужден ее платить.

Через лес верхом на муле надо было ехать пять часов. Мало-помалу лес переходил в непосредственно прилегающую к вершине полосу, безлюдную и пустынную, характер которой определялся как недавним возрастом лав, так и большой высотой. Здесь, как в северных странах, растут лишь низкие деревца да хилые растеньица. Ни постоялого двора, ни приюта - одни голые склоны вулкана. Прямо под боковым конусом, под скалой или в гроте приходилось ставить палатку, разводить костер, готовить пищу, потом заворачиваться в плащ и пытаться уснуть, превозмогая тревогу. На всем пути к вершине путешественники наблюдали, как из кратера поднимаются дымки, а теперь кратер был совсем под боком. Темнота обостряет все чувства: откуда этот усилившийся запах, заползший внутрь палатки? Не вздрогнула ли земля, предвещая скорое пробуждение вулкана - или это просто повернулся во сне с боку на бок попутчик? Гул, свист, ветер? Или?.. Скорей бы ночь прошла...

Еще затемно пускались в путь, чтобы успеть на вершину к рассвету. Последний переход в ледяной тьме был особенно труден. Путешественники были зажиточными горожанами, и одеты они были так, как одевались зажиточные горожане, а если кое-кто и догадывался сменить свои изящные туфли с пряжками на горные башмаки, то вышитый жилет и кружевная сорочка с жабо вовсе не защищали от пронизывающего до костей ветра.

Приходилось брести через заснеженные пространства, припорошенные пеплом. Накануне солнечные лучи растопили снег с поверхности, но ночная стужа покрыла его опасно хрупкой ледяной корочкой. Порой карабкались через застывшие реки свежей лавы, острые неустойчивые камни, впадины, бугры, откосы, обрывы... Ободряли друг друга возгласами, взмахом руки. Бывалые помогали новичкам, рассеивали их опасения, подбадривали своим смехом. Беспокоила необычная подвижность воздуха, внушали страх запахи серы, порывы ветра порой вынуждали с размаху бросаться плашмя, дабы не быть опрокинутым...

Наконец подходили к подножию верхнего, последнего конуса. Прохлаждаться было некогда: небо уже просветлело, с минуты на минуту взойдет солнце. Но склон становится невозможно крутым, и земля буквально уходит из-под ног: шаг вперед и отступить, перевести дыхание, не хватает воздуху... К счастью, гид хорошо знал, как надо двигаться по этой предательской почве, он показывал, как следует ставить ногу, подсказывал, что кое-где лучше подняться наискось, пройти лишних несколько шагов, чем упрямо топать вверх по склону.

После особенно выматывающего перехода между бездонной пропастью и крутым подъемом, когда от внезапных фонтанов газа с резким запахом серы становилось нечем дышать, когда казалось, что все силы на исходе, неожиданно приходила награда - оказывалось, что неустрашимый путник все-таки добрался до манящего кратера. Усталость и страхи куда-то отлетали, и взор перебегал с места на место, не зная, где остановиться: погрузиться ли в дымный провал кратера или блуждать от края до края громадного горизонта, открывшегося отсюда на сотни миль?

"Вскоре после того, как мы расположились на высочайшей вершине Этны, взошло солнце, и взорам нашим предстала сверкающая картина, которую невозможно описать словами. Горизонт светлел постепенно, и мы видели большую часть Калабрии, вплоть до удаленного ее побережья, маяк Мессины, Липарские острова: вершина Стромболи, казалось, дымится у самых наших ног. Мы обозревали целиком всю Сицилию, с ее реками, городами, гаванями, словно у ног наших была расстелена географическая карта".

Вдоволь наглядевшись на чудесный бескрайний пейзаж, путешественники обращали свои взоры на кратер. Часто на дне воронки все было тихо, только летели по ветру кудрявые струйки дымков. Находились смельчаки, которые даже наклонялись вниз, к ужасу проводников, опасавшихся резкой перемены ветра, или ослепляющего фонтана паров, или внезапного извержения, сопровождаемого брызгами.

Перед тем как идти вокруг кратера, для безопасности обвязывались одной веревкой. Вскоре начинала кружиться голова, подкашивались ноги: разреженный воздух высоты, кислотные испарения, холод, пронизывающий ветер, волнение, вполне объяснимое в этом непривычном мире, оказывались сильнее, чем отвага, двигавшая путешественниками. Второпях собирали они какие-то образцы, наспех записывали показания барометра и термометра и, повернувшись спиной к смрадной бездне, торопились спуститься по склону к менее враждебным и более привычным местам.

Укрывшись наконец от ветра, усевшись в относительном комфорте и ожидая, когда вскипит чайник, они лихорадочно заносили в дневник свои наблюдения, еще свежие впечатления, эмоции. Пытались описать, как умели, окружающую красоту, но слова казались им грубыми и неуклюжими. Вернувшись в Катанию, они все это перепишут набело, уснащая свой рассказ более или менее философическими или учеными отступлениями, которые, увы, лишат их повествование всякой свежести и утяжелят чаще всего неуместной демонстрацией широты собственных познаний.

Если бы не чувство жажды, спуск мог показаться пустячной прогулкой, но до ближайшего источника надо было терпеть еще несколько часов... А путешествие к адским вратам иссушило небо и сделало неповоротливым язык. Однако каждый считал своим долгом посетить Башню Философа, которая тогда еще стояла на месте, сложенная из кирпичей, там и сям прикрытых мраморными плитами, и побродить между конусами, усеивавшими верхние склоны Этны. Перебирались через широкие потоки, свежие или старые, "покрытые, или, лучше сказать, ощетинившиеся осколками, в беспорядке наваленными друг на друга, а кое-где вздымавшимися подобно грозным уединенным башням, образующим непреодолимые препятствия". Набивали мешки образцами, всматривались, сравнивали.

Наконец решали, что пришла пора расстаться с этим неземным миром, чарующим и высокомерным, застывшим в камне и одновременно подвижным, и спускались в объятия цивилизации, желанные настолько же, насколько рискованным представлялось ранее только что проделанное путешествие.

Вытерпев краткий набег юрких и дерзких муравьишек, возжелавших получить ответы на свои вопросы, Этна вновь замыкалась на недели, месяцы или годы в свое дикое уединение.

Это было еще до начала эпохи массового туризма.

Глава десятая,

в которой рассказывается о зиме на верхних склонах Этны, о шерпах, без которых занятия вулканологией в сложных условиях были бы невозможны.

Зима на Этне, зима в горах, лето на бескрайних ледниках Аляски, лето на высоких склонах Антарктиды - несравненная чистота застывших просторов под глубоким синим небом. Меня, любителя одиноких блужданий, ничто так не привлекает, как места, где красота мира сочетается с холодной враждебностью: в них есть что-то колдовское.

Зимой на Этне можно встретить только тех, кого трудности не отталкивают, а притягивают, для кого риск - удовольствие, а не источник страха. За последние тридцать с лишним лет, услышав о начале извержения вулкана, я каждый раз при малейшей возможности старался организовать зимнюю экспедицию.

Зимнее восхождение на Этну несет в себе массу удовольствий. Хорошо идти по плотному снегу в сиянии дня. Но не менее приятно идти под луной: пробовали ли вы брести зимой по снегу, залитому лунным светом, пешком или на лыжах? Если пробовали, то вы меня поймете. Если не пробовали, откройте для себя это чудо.

Второе удовольствие - отсутствие экскурсантов, для которых вы тут же превращаетесь в любопытную достопримечательность - на вас пялятся, вас одолевают вопросами, вас фотографируют без всякого стеснения. В-третьих, зимние условия обеспечивают хороший подбор научных работников: с вами соглашаются идти только морозоустойчивые. И это обстоятельство само по себе создает особый, живительный климат.