Иван Ладынин - История Древнего Востока Страница 5

В действительности при объяснении взглядов и представлений людей древности нет необходимости прибегать к теории о некоем особом типе мышления. Достаточно вспомнить, что и для нас основным критерием объективности и репрезентативности опыта является его независимость от усилий нашего воображения. Древние тоже вполне логичным и рациональным образом расценивали свои яркие эмоционально-ассоциативные впечатления как объективный опыт по главному критерию такового – независимости соответствующих впечатлений от сознательной воли воспринимающего субъекта. Человек древности создавал свою картину мира на интерпретации такого «опыта», причем изучал его точно таким же аналитически-сопоставительным, логико-эмпирическим путем, как современный физик – показания своих приборов. Основным отличием духовного мира древности от современного является то, что носители архаических культур воспринимали сильные эмоциональные импульсы, видения и интуитивные ассоциации (переживаемые, например, при исполнении магических обрядов) как некие «показания приборов», по которым можно с полным правом судить об окружающем мире.

Коренное отличие картины мира, разрабатываемой древним сознанием, от нашей состоит в том, что границы «объективного» опыта люди архаики проводили совсем не так, как мы. Сегодня эти границы кажутся самоочевидными; все ощущения принято делить на три группы: 1) так называемые объективные (проверяемые различными органами чувств, не зависящие от усилия нашей воли и подтверждаемые показаниями других носителей и фиксаторов ощущений, будь то люди или приборы); 2) «подсознательно-субъективные» (доступные только нам и неулавливаемые вовне, однако появляющиеся независимо от нашей воли, как бы сами по себе – например, сны); 3) «сознательно-субъективные» (субъективные и при этом измышленные нами сознательно – например, образ, который мы вспомнили, вообразили или представили себе, ощущая затраченное на это усилие разума и воли). При этом к «объективному» опыту сейчас относят исключительно первую категорию ощущений. Но человек первобытности и древности не подозревал о существовании субъективно-подсознательного мира и тем самым был вынужден относить к «объективному» опыту и первую, и вторую из только что названных категорий. Таким образом, люди архаики последовательно рассматривали свой подсознательный субъективный опыт как опыт объективный, эмпирический.

Итак, в качестве прямого источника достоверной информации о мире древние использовали любые образы и ощущения, независимые от их разума и воли, т. е. все образы и ощущения, не «придуманные», не вызванные к жизни осознаваемым усилием воображения, а приходящие к наблюдателю как бы сами по себе, помимо сознательных усилий его разума.

Древний жрец, спонтанно испытывая сильнейшее эмоциональное потрясение при обряде вступления в контакт с божеством, считал само это потрясение верным знаком того, что он в самом деле вступил в контакт с божеством – иначе откуда явилось это потрясение (ведь он не вызывал его специально?). Если человек исполнял магический ритуал или обряд, в котором он поражал далекого врага или воплощал некоего бога, то в процессе этого обряда он мог на какое-то время устойчиво и ярко ощутить себя действительным победителем врага или воплощением бога, причем подобное ощущение приходило к нему «само», без усилий воображения. Это расценивалось им как надежное свидетельство того, что он действительно нанес в тот момент удар врагу или сливался с соответствующим богом – иначе как к нему пришло подобное ощущение, коль скоро он не вызывал его усилием собственной воли? На этом эффекте основаны все магические ритуалы: ведь их суть – имитируя какое-то действие, вызвать «сквозь время и пространство» его осуществление, а условием этого является переживание тем, кто совершает обряд, имитации как реального действия. Не случайно магическое действо стараются осуществлять в состоянии наивысшего эмоционального подъема или транса, т. е. отключая или ослабляя собственную волю и сознание: это помогает человеку бесконтрольно и полно пережить имитацию как реальность – и тем самым, по мнению древнего человека, действительно сделать ее реальностью.

Основные концепции так называемых религий архаики – магия, богообщение, представление о загробном мире – были созданы, по-видимому, именно таким путем. Например, яркое и четкое сновидение должно было рассматриваться как достоверное доказательство того, что увиденное во сне происходило с личностью спящего на самом деле (иначе откуда бы могло взяться само сновидение), но поскольку с его физически наблюдаемым телом, как легко было установить, ничего подобного в это время не происходило (оно спало), оставалось заключить, что носителем личности человека является особый компонент, способный незримо отделяться от его физического тела и странствовать по неким «измерениям» (наблюдаемым во сне, но недоступным для наблюдения третьих лиц), пока тело неподвижно и находится в состоянии сна (что как раз доступно наблюдению третьих лиц, но не спящего, т. е. разворачивается в ином «измерении», отличном от тех, по которым он странствует во сне!). Этот особый компонент и является тем, что с древнейших времен описывалось как отличная от тела «душа». Именно таким мог быть вполне «научный» – в точном смысле слова! – алгоритм «открытия» обособленного существования души и тела.

Естественно, созданная таким образом картина мира древнего человека по рисунку и деталям совершенно отлична от нашей, но носит такой же «стихийно-материалистический» и относительный характер и создавалась тем же рациональным способом и с теми же прикладными практическими целями, что и современная. Основные концепции древности остается признать явлениями той же природы, что и концепции современного «естественнонаучного/рационального» сознания[4]. Называть их, как это обычно делается, «верованиями» и описывать эти системы как «религии» можно только по традиции, сознавая всю условность подобного словоупотребления.

Своеобразие древневосточных культур обусловлено также местом человеческой личности в культуре архаики. Неожиданным для многих свойством древневосточного менталитета было то, что он при всей роли коллектива в общественной жизни с самого начала оказывается сугубо личностным. Нередко считают, что личное сознание (в том числе этическое) стало выделяться из коллективного лишь в так называемое осевое время (сер. I тыс. до н. э. и далее). Согласиться с этим трудно. Достаточно вспомнить о том, какую экстраординарную роль для человека древности играло его имя – главный оплот личной идентификации вообще. В текстах самых разных эпох восточной древности – от «Эпоса о Гильгамеше», «Диалога господина и раба» и шумеро-аккадских пословиц в Вавилонии до важнейшего брахманского трактата «Законы Ману» в Индии и даже сочинений раннего конфуцианца Сюнь-цзы в Китае – человеческий мир рисуется в первую очередь как мир отдельных людей, делающих индивидуальный выбор (и по отношению к социуму, и по отношению к богам, и по отношению к другим личностям). Согласно представлениям, выраженным в этих текстах, люди стремятся к удовлетворению своих фундаментальных потребностей и именно в силу этого (учитывая исходную структуру этих потребностей) формируют общество, смысл и высочайший авторитет которого измеряется именно тем, что оно является важнейшим и незаменимым средством обеспечения и защиты этих потребностей. Подчинение социальной норме изображается в этих текстах делом осознанного, ответственного и трудного личного выбора (во многом подневольного!), а отнюдь не реализацией какого-то «естественного» или априорно обязательного растворения личности в коллективе. Характерно, что выбор людей в этих текстах мотивируется только их потребностями, включая, конечно, эмпатические и коллективистские потребности, осмыслявшиеся, однако, именно как личные, свойственные человеку по природе. К их числу относились потребности в позитивных контактах с окружающими, в осознании причастности к своему обществу и в чувстве собственного достоинства и самоуважения, социальном по своей природе, так как оно порождается только определенным, осуществляемым по неким этическим правилам взаимодействием с обществом и его членами.

Как видно из письменных источников, общество на Древнем Востоке хотя и имеет высший авторитет по отношению к любой личности, обосновывает его только тем, что обеспечивает фундаментальные потребности своих членов. Целью человеческого общежития считается не совершенствование или преображение людей, а их оптимальное выживание. Общество предпочитает так сказать «не лезть в душу» своих членов, интересуясь обычно лишь практически значимыми аспектами их поведения по отношению к окружающим. Поэтому поощряемая государством идеология играет важную интегрирующую роль, но не насаждается и не навязывается как требующая обязательного согласия индивида.