А. Немировский - Мифы и легенды народов мира т. 1 Древняя Греция Страница 55

К северу от Мессении находилась широкая всхолмленная равнина с побережьем, почти лишенным гаваней. Уже Гомеру она известна под именем Элида. Изрезанная реками, обладающая прекрасным климатом, Элида славилась земледели ем и скотоводством. В микенскую эпоху здесь не было ни одного города – фигурирующая в мифах Пиза была сельским поселением и административным центром. Храмовым центром Пизы и всей Элиды была Олимпия, знаменитая в полисную эпоху общегреческими Олимпийскими играми. Все мифы Элиды в той или иной мере связаны с Олимпийскими играми, предшествовавшими классическим играм I тыс. до н. э. Миф о пришельце из Малой Азии Пелопсе (лидийце или фригийце), обосновавшемся в Пизе и ставшем царем Элиды, не может быть истолкован как свидетельство лидийской или фригийской колонизации Пелопоннеса. В Лидии у горы Сипила (близ будущей Смирны) существовал древнейший культ Пелопса, скорее всего, аргосского героя, почитавшегося выходцами из Арголиды. Этого же Пелопса почитали в Элиде как одного из основателей древнейших Олимпийских игр. Так возникла легенда, перевернувшая направление колонизации: Пелопс был направлен из Малой Азии в Элиду, сменил там местного царя Эномая, своего тестя, и устроил в его честь Олимпийские игры.

В пользу аргосского происхождения культа Пелопса в Малой Азии и Элиде свидетельствует то, что правители городов Арголиды Трезен, Атрей, Фиест считались сыновьями Пелопса. Возможность того, что правителями городов Арголиды могли быть сыновья царя из сельского поселения Пизы, совершенно невероятна. Об аргосском происхождении легенды о Пелопсе говорит и то, что маршрут конного «пробега» Эномая и Пелопса проходил через всю Арголиду, до ее крайнего города Эфиры.

Прислонившись к перилам, Пелопс с надеждой смотрел на приближающийся с каждым взмахом весел плоский песчаный берег. А память его возвращала в оставшийся за морем родной Сипил, где на его долю выпало столько невероятных страданий и бедствий. Последнее из них – нападение царя Ила, считавшего своим отцом речного бога Скамандра. Этот Ил обрушился на Фригию подобно потоку, переполненному весенними водами, и оставил после себя разоренные пашни и обезлюдевшие деревни. Воины Ила увели скот, который, наверное, уже пасется на горе Иде или съеден прожорливыми обитателями вновь основанного Илом города Илиона.

«Может быть, здесь я буду счастливее? – размышлял Пелопс, направляясь к сходням. – Судьбам, неотступно преследующим смертных на одном месте, может надоесть гнаться за ними по всему свету».

Кормчий назвал этот большой остров, который они оплывали несколько дней, Анией, а местность, где путники высадились, Пизатидой. Первый встретившийся на берегу человек, судя по обрывку сети на плече – рыбак, оглядел Пелопса с головы до ног и почему-то спросил:

– Жених?

– Жених? – удивился Пелопс. – Разве я похож на влюбленного?

– Те тоже не были похожи, но все, как один, оказались женихами.

– Что, у вас много невест на выданье?

– В том-то и дело, что невеста одна, а женихов много. Гипподамией ее зовут. Ступай по этой дороге и к полудню дойдешь до дворца.

Дорога, указанная рыбаком, имела много развилок, а спросить, куда свернуть, было не у кого. Видимо, купцы и мореходы не очень жаловали эту Пизу. И вдруг показалась погребальная процессия. За прямоугольным ящиком (их называли «медовиками», так как на дальние расстояния трупы перевозили в меду), шло человек двадцать.

– Это дорога в Пизу? – спросил Пелопс у человека, судя по короткой тунике и грубым педилам – раба.

– Оттуда идем! Пусть ее поглотит Посейдон вместе с нечестивым царем Эномаем! Это он убил моего господина.

– Гипподамия – его дочь? – догадался Пелопс, но не получил ответа, так как раб, увидев, что отстал, бросился догонять процессию.

Вступив в город и отослав своих спутников, Пелопс спросил у первого встречного, где находится царский дворец.

– Жених? – поинтересовался прохожий, и в его глазах Пелопс уловил жалость. – Вчера одного увезли. Будешь четырнадцатым.

– Почему четырнадцатым? – удивился Пелопс.

– Потому что вчерашний был тринадцатым. Красавчик и совсем молоденький. Все в городе расстроились, когда узнали, что Эномай обогнал его колесницу и убил юношу. Но царствовать хочется и старым и молодым.

– Он, как я понял, был женихом.

– Женихом, – подтвердил словоохотливый прохожий. – Эномай ведь дает в приданое все царство. Он у нас такой, не мелочится – все царство. За кражу голову рубит, а не руку. Забор царского дворца головами увешан. И можно ли удивляться, если его отец – ненавистный богам и смертным Арес.

«Кажется, злая судьба и впрямь оставила меня в покое, – думал Пелопс. – На новом месте я получил уже три предупреждения и могу спокойно принять решение. Видимо, этот Эномай заставляет женихов состязаться в беге колесниц и, придя первым, убивает. Следовательно, сначала надо поговорить с царским конюхом».

Конюшню Эномая Пелопс легко отыскал по необычайно громкому ржанию. Оно напоминало рев падающей с высокого утеса воды, и сразу стало ясно, что у Эномая необычные кони.

Дверь в конюшню была открыта, но Пелопс не стал туда заходить, ибо все равно не услыхать человеческой речи из-за шума. Но вот и конюх. Знаками Пелопс подозвал его к себе и, отведя в сторону, сказал:

– Я – Пелопс из Сипила. Говорит ли тебе что-нибудь мое имя?

– Имя – ничего, а твоя родина – многое. Тебе же, напротив, мое имя может сказать о моей родине. Меня зовут Миртилом.

– Имя Миртил встречается только у сыновей конелюбивого народа китийцев! – воскликнул Пелопс. – Ты умеешь обращаться с конями, а у меня есть золото. Я думаю, мы сможем понять друг друга?

– Ты хочешь обучиться искусству обращения с конями? – спросил назвавший себя Миртилом.

– Нет! – отозвался Пелопс. – Я хочу спасти свою жизнь и готов отдать тебе все золото, что имею. Ведь его с собой в аид не возьмешь.

– Не возьмешь, – согласился Миртил.

Он с первого взгляда понял, что имеет дело с женихом, добивающимся руки Гипподамии.

– Но если мы вступим в сделку, – продолжал китиец, – будет разумнее, если ты оставишь себе половину золота, а мне отдашь половину того, что получишь за победу в конном состязании.

– Согласен! После победы я передам тебе половину царства Эномая.

– И его дочь на полгода, – добавил Миртил.

Содрогнулся Пелопс, едва удержавшись, чтобы не ударить наглеца. Но, не подав виду, сказал:

– Пусть будет по-твоему.

Явившись во дворец, Пелопс представился Эномаю. Услыхав, что гость прибыл из-за моря, царь вскрикнул:

– Нет от вас покоя. Словно я разослал по всему миру гонцов.

– Молва о красоте твоей дочери, о царь, – произнес Пелопс выспренно, – обошла мир быстрее, чем самые быстрые гонцы. И я приплыл, чтобы испытать свое счастье.

Эномай злобно усмехнулся.

– А не скрыла ли эта молва, что уже тринадцать человек испытывали счастье и что оно их обмануло?

– Об этом я узнал по пути во дворец и даже встретил похоронную процессию с телом моего предшественника, – молвил Пелопс, потупившись.

– И это тебя не остановило?

– Нет! Я не суеверен. Да и от судьбы все равно не уйдешь.

– Тогда слушай! Путь наш будет лежать через всю Апию, от моего дворца до алтаря Посейдона, близ Эфиры. Если придешь первым, получишь руку Гипподамии и мое царство. В противном же случае бесславным уйдешь в аид!

– Принимаю твои условия, – произнес Пелопс твердо.

Прошла ночь, и едва показалась на небе розоперстая Эос, как Пелопс первым взошел на колесницу и погнал коней во весь опор. В облаке пыли скрылась Пиза с ее строениями. Медные ободья колес гремели по камням, высекая огонь. Колесницу подбрасывало на ухабах, и стоявшего на ней трясло так, что он едва удерживался на ногах. Кони встряхивали гривами, и с их морд падали хлопья пены.

Прошло немало времени, когда сзади послышался грохот. Кони, подаренные Эномаю его отцом Аресом, неслись как вихрь. Ударил Пелопс своих коней хлыстом, но расстояние между колесницами продолжало сокращаться. Можно было уже видеть покрасневшее от напряжения лицо Эномая и копье, занесенное в его руке.

И вдруг задние колеса соскочили с оси, колесница опрокинулась, и Эномай вылетел вперед, как камень, брошенный из пращи.

Остановив коней, Пелопс сошел на землю и, качаясь как пьяный, подошел к трупу жестокого и коварного царя и поднял его на свою колесницу.

Горожане, увидев, что чужеземец возвращается живой, приветствовали его радостными возгласами. Эномай был ненавистен своему народу. Пелопс поспешил к покоям своей будущей супруги, которую он еще не видел. Однако его задержал поджидавший Миртил.

Поздравив победителя, Миртил поднес к его лицу кусок воска.

– Вот моя хитрость! – торжествующе произнес китиец. – Я закрепил оси колес воском, и они отлетели. Принеси жертву сыну Аполлона Аристею, давшему смертным воск и мед.