Евгений Анисимов - Дворцовые тайны Страница 57

Современники Панина как один сообщают нам о его медлительности, лени. Екатерина II в шутку писала, что Панин обязательно умрет, если куда-нибудь поспешит. Но не будем оболь щаться. Крокодил тоже порой кажется ленивым… Это была форма внешней жизни Панина, его маска. Французский посланник Корберон писал о нем: «Величавый по манерам, ласковый, честный с иностранцами, которых очаровывал при первом знакомстве, он не знал слова нет, но исполнение редко следовало за его обещаниями… В характере его замечательна тонкость… соединенная с тысячью приятных особенностей, она заставляет говорящего с ним о делах забывать, что он находится перед первым министром государыни, эта тонкость Панина может также заставить потерять из виду предмет посольства и осторожность, которую следует наблюдать в этом увлекательном и опасном разговоре».

Из этого описания хорошо видно, что ленивый по повадкам и очаровательный, как коала, Панин был замечательным дипломатом. Неопытная, только что пришедшая к власти после переворота 1762 года Екатерина II тотчас же ухватилась за Никиту Ивановича, сделала его руководителем внешней политики. Она сразу поняла, что Панин как дипломат незауряден — умеет мыслить системно, глобально, у него есть чему поучиться. Не менее десятка лет бок о бок с государыней он определял внешнюю политику страны, стал создателем так называемой Северной системы — союза северных государств во главе с Пруссией и Россией.

Так, силой политических обстоятельств Екатерина II и братья Панины оказались в одной лодке. Младший, генерал, был уважаем в армии, старший умело вел дела внешние, да и во внутренних отлично разбирался. Когда подпоручик Мирович попытался освободить из Шлиссельбургской крепости бывшего императора Ивана Антоновича и начал мятеж, Никита Иванович отреагировал мгновенно. Императрица была тысячу раз благодарна Панину за его быстрые и точные распоряжения по водворению прежнего порядка.

Все это время Никита Панин был воспитателем наследника. Хорошим или плохим? Некоторые ученые считают, что он был плохим воспитателем: не держал мальчика в ежовых рукавицах, возбуждал его чувственность, говорил в его присутствии о своих любовных романах, рассказывал ему о похождениях Казановы, читал фривольный роман о Жиль Блазе… Кто знает? Чувственность в молодые годы даже монастырское воспитание не может обуздать. Кроме того, это была эпоха Просвещения, эпоха Руссо, когда считалось, что ребенок должен развиваться на свободе, в гармонии с миром и собой. И в этом смысле Панин был хороший воспитатель, он не мучил мальчика назойливым надзором. Из дневника Порошина: «9 октября… Говорил граф Григорий Григорьевич Орлов, не изволит ли его высочество посетить фрейлин. Они живут тут, в близости. Государю цесаревичу хотелось туда идти, однако же в присутствии Ея величества не знал, как ответствовать. Государыня сомнения решила, изволила сказать, чтобы [он] туда шел. Никогда повеление ее с такою охотою исполняемо не было, как сие. За государем были Никита Иванович и граф Григорий Григорьевич… У всех фрейлин по комнатам ходили. Возвратясь к себе, изволил с особливым восхищением рассказывать о своем походе… После рассказов вошел в нежные мысли».

Но у Панина-педагога была мечта, о которой поначалу мало кто догадывался. Он хотел вложить в душу Павла дорогие ему политические принципы и идеалы. Ведь это такой уникальный шанс — воспитать будущего русского царя, тем более что цесаревич Павел очень любил Никиту Ивановича, дававшего ему свободу и не мучившего его наставлениями. Простой, доброжелательный, немного потешный, но необыкновенно умный и тонкий, как змей, да еще с целым ворохом забавных, поучительных, смешных историй на всякий случай жизни, он заменял Павлу отца и мать…

По мысли Панина Павел должен был стать необыкновенным императором, который ограничил бы собственную власть, в корне изменил политический строй России, раз и навсегда избавил страну от самодержавия, точнее — от самовластия, когда «сила персон действует более, чем власть мест государственных». Попытка достичь этого через Екатерину, предпринятая Паниным в ходе реформы Сената в 1763 году, провалилась. Государыня не желала ограничения своей власти даже во имя благих, так ценимых ею же целей. Никита Иванович был огорчен, но не очень. У него было козырной туз — наследник, юноша, который доверял ему и был искренне привязан к своему воспитателю.

…Вдвоем — старый, опытный царедворец и подросший цесаревич — засиживались за разговорами, гуляли и вели доверительные беседы. О чем они говорили, нам узнать не суждено, но негромкий, мягкий голос Никиты Ивановича слышен в его завещании, которое он, умирая в 1783 году, оставил для своего воспитанника. Оно названо «Рассуждение о непременных законах». «Верховная власть, — сказано там, — вручается государю для единого блага его подданных. Государь — подобие Бога, преемник на земле высшей его власти, не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постановляя в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не престав быть достойным государем. Без сих правил, без непременных государственных законов непрочно ни состояние государства, ни состояние государя.» Хорошие, правильные, но неисполнимые в России идеи. Почему? Это уже другой вопрос…

Павел рос, впитывая, как губка, идеи Никиты Ивановича. Направленность этих идей, да и само влияние Паниных на юношу не нравились Екатерине, ее фавориту Григорию Орлову и его братьям. Орловы всюду говорили, что Никита и Петр Панины сами желают прийти к власти, как только цесаревич достигнет совершеннолетия. После этого время Екатерины, захватившей престол в 1762 году, формально закончится — сын может быть полноценным государем… И на Никиту Панина началась охота. А так как он сам был большой мастер интриги, то завязалась упорная подковерная борьба… Фонвизин, секретарь Никиты Ивановича, писал, что главные усилия Орловых состоят в том, чтобы тотчас, как Павлу исполнится семнадцать лет, отстранить от него воспитателя. Так и произошло: в 1771 году Екатерина дала Панину отставку и удалила его от двора.

Павел болезненно пережил историю низвержения Панина. «Великий князь, — писал Фонвизин, — тужит очень, видя худое положение своего воспитателя… Брата своего он (Панин. — Е. А.) в Петербург привезти боится, чтоб еще скорее ему шею не сломали, а здесь ни одной души не имеет, кто бы ему был истинный друг.»

Действительно, у Никиты Ивановича единственным, лучшим, довереннейшим другом оставался его брат Петр. Как уже сказано, братья поразительно отличались друг от друга темпераментом, характером, да и внешностью: один — суровый, высокий, военный, другой — мягкий, круглый, домашний. Но при этом они были удивительно дружны, относились друг к другу с нелепостью и любовью, которую пронесли до конца своей жизни. В ранней юности Никита писал брату: «Всеконечно себя почитаю быть вам братом и другом на то, чтоб все хорошее и худое делить пополам».

Тут-то и пришло время делить все пополам. У Петра Ивановича в начале 1770-х годов тоже начались большие проблемы. Тогда он жил в Москве, в отставке… В комедии «Недоросль» Дениса Фонвизина есть место, которое прямо относится к истории отставки Петра Панина. Стародум рассказывает Правдину о своей истории: «Вошед в военную службу, познакомился я с молодым графом, которого имени я и вспомнить не хочу. Он был на службе меня моложе, сын случайного отца, воспитан в большом свете и имел особливый случай научиться тому, что в наше воспитание еще не входило».

«Сын случайного отца» — это сын человека «в случае», то есть фаворита. Имелся в виду Петр Румянцев, сослуживец Панина, в молодости известный гуляка и бездельник. И дальше банальная история: раненный в боях Стародум получает известие, «что граф, прежний мой знакомец… произведен чином, а обойден я — я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас подал в отставку». Строго говоря, дело обстояло иначе. И Румянцев и Панин, равные в чинах, приняли участие в Русско-турецкой войне во главе армий и добились громких побед. Панин с огромными потерями взял сильную крепость турок Бендеры, а Румянцев одержал две блестящие победы при Ларге и Кагуле. На фоне этих подвигов Румянцева, «сына случайного отца», успех Панина показался в Петербурге неблестящим. Соответственно были распределены и награды: за Кагул Румянцев получил чин генерал-фельдмаршала, а Петр Панин за Бендеры удостоился ордена Георгия 1-й степени. Этот орден Румянцев уже имел за победу у Ларги. Словом, для кого как, а для Петра Ивановича война закончилась со счетом 2: 1 в пользу «выскочки». Да еще императрица прислала ему сухой рескрипт, без сердечности, а при этом изволила сказать сквозь зубы: «Чем столько потерять и так мало получить, лучше бы совсем не брать Бен-дер». В гневе Панин ушел в отставку, уехал в Москву, где повел себя довольно резко…