Жан Флори - Алиенора Аквитанская. Непокорная королева Страница 6

Но Гильом по-прежнему любил провокации. Он составил потешный устав — по слухам, поскольку текст устава до наших дней не сохранился — аббатства «лживых монахинь-блудниц», который якобы был основан им в Ньоре. Вот что сообщает в 1140 г. Вильгельм Мальмсберийский, до глубины души возмущенный многочисленными посягательствами герцога на общественную мораль:

«Наконец, воздвигнув возле некоего замка Ивор (Ньорт) здание наподобие небольшого монастыря, он задумал в безумстве своем разместить там аббатство блудниц; называя поименно ту или иную, отмеченную молвой за свое непотребство, он напевал, что поставит ее аббатиссой или игуменьей, а все остальные будут простыми монахинями. Прогнав законную супругу свою, он похитил жену некоего виконта из замка Геральда по имени Мальбергиона, к которой до того пылал страстью, что нанес на свой щит изображение этой бабенки, утверждая, что хочет иметь ее с собой в битвах, подобно тому, как она имела его при себе за пиршественным столом»[36].

Нужно ли верить в то, что подобная «обитель» — эта пародия на монастырские порядки, эта «контрафакция», кощунственная в глазах библиотекаря Мальмсбери, — действительно существовала? Или это всего лишь провокационный розыгрыш? Мнения историков на этот счет расходятся. Однако, даже если речь идет о грубой шутке, она, тем не менее, выражает на пародийный лад неприятие монастырской доктрины «презрения к миру», превозносившей целомудрие и воздержание. Гильом воспевал любовь и любовные утехи, возможно, из чистого вызова, но также, бесспорно, для того чтобы выразить чувство социального недовольства. Позднее все тем же чувством — «недовольством свадьбами, не оправдавшими надежд, и неудавшимися браками, ощущением эмоциональной и телесной фрустрации, заставляющей поэтов и их слушателей мечтать о свободных трепетных чувствах к совершенной женщине», как верно подметил Жан-Шарль Пайен[37], — будут пропитаны лэ и романы эпохи Алиеноры. Мы вернемся к этому вопросу, когда будем говорить об отношении Алиеноры к так называемой куртуазной любви.

Хоть Гильом и обожал провоцировать, но порой его поступки были противоречивы: так, несмотря на то, что он мечтал основать монастырь «монашек-блудниц», он все равно передал в дар Роберу Арбриселю, ставшему его доверенным лицом, землю, на которой этот божий человек основал монастырь Фонтевро, снабдив его воистину революционным уставом, утвержденным папой в 1104 г. Монахи и монахини Фонтевро, принявшие обет бедности и целомудрия, жили там под властью аббатисы. Женщина, управляющая мужчинами! В этот же монастырь удалилась в 1115 г. Филиппа: до этого времени она закрывала глаза на похождения своего мужа, но не смогла смириться с его новой, прочной любовной связью. В стенах этой обители она и умерла в 1118 г.

Гильом, действительно, расстался со своими многочисленными фаворитками, посвятив себя одной-единственной женщине, которую он страстно полюбил. Как и принято в куртуазных романах, которые появятся через несколько лет, его избранницей стала женщина замужняя, наделенная предостерегающим прозвищем «Данжероза» (Опасная): виконтесса Шательро. Герцог воспевал ее в своих поэмах; в 1114 г. она стала его «официальной» любовницей. Именно ее, согласно Вильгельму Мальмсберийскому, Гильом велел изобразить на своем щите обнаженной, о чем упоминалось ранее. Он, ни от кого не таясь, поселил ее в башню Мальбергион, в донжон, который он только что пристроил к герцогскому дворцу Пуатье. Это будет стоить виконтессе прозвища «Мальбергиона». Вот это был настоящий скандал!

В 1113 г. Гильом вновь завладел Тулузеном и Керси: он возвратил их Филиппе, а затем сам вернулся в Пуатье. Военные походы и постройки, закладка монастырей, щедроты и роскошь обходились ему дорого: герцог нуждался в деньгах. Поэтому он вознамерился ввести налог на имущество Церкви, что вывело из себя епископа Пуатье Петра II, и без того раздраженного скандальными выходками герцога. В начале 1114 г., когда прелат приступил к ритуалу отлучения в кафедральном соборе Пуатье, пред ним внезапно предстал Гильом и, занеся над ним меч, сказал ему: «Ты тут же умрешь, ежели не снимешь с меня отлучения». Если верить Вильгельму Мальмсберийскому, прелат сделал вид, будто послушался герцога, продолжив, однако, произносить формулы отлучения. После чего, завершив службу, он подставил Гильому шею со словами: «А теперь рази, рази!» Обескураженный Гильом выпутался из щекотливого положения, найдя остроумный ответ, который можно перевести так: «Ты, несомненно, мне так ненавистен, что я не удостою тебя проявлением своей ненависти, и ты никогда не вознесешься на небо благодаря содеянному моею рукой!»[38]

К подобным нравственным укорам Вильгельма Мальмсберийского можно добавить упреки, высказанные ранее нормандским хронистом Ордериком Виталием, видевшим в герцоге, еще задолго до его участия в крестовом походе, человека, не знающего меры, человека, который спутался с жонглерами и фиглярами и соревновался с ними. Стоит ли удивляться тому, что его поход обернулся катастрофой? К тому же, прибавляет Ордерик, в Палестине Гильом не задержался — он предпочел вернуться к себе и сложить жалкую поэму о своих воображаемых злоключениях, в то время как Стефан Блуаский и другие воины, ведомые своим благочестием, остались в Палестине, где приняли мученическую смерть[39]. Такая моральная трактовка военного поражения крестоносцев была традиционной среди духовенства. Точно так же будут истолкованы и итоги Второго крестового похода, но на сей раз в провале экспедиции упрекнут Алиенору, его внучку. В любом случае, сомнений нет: личность Гильома выводила служителей Церкви из себя!

Став вдовцом в 1118 г., Гильом по-прежнему поддерживал внебрачную связь с Мальбергионой, не имея, однако, возможности жениться на ней, поскольку ее муж все еще был жив. Зато герцогу удалось успокоить духовенство, осыпая его дарами и демонстрируя готовность к примирению. Чтобы изгладить из людской памяти свой бесславный поход в Святую землю, спустя двадцать лет Гильом присоединился к экспедиции арагонского короля Альфонса I Воителя, приняв участие в испанской реконкисте, которую папа в своем воззвании на Тулузском соборе (1118 г.) уподобил крестовому походу. 17 июня 1120 г. вместе с шестью сотнями аквитанцев он внес свой вклад в решающую победу при Кутанде, что южнее Сарагосы. В своем недавнем исследовании Джордж Бич доказал, что в этой битве Гильом сражался бок о бок с последним эмиром Сарагосы Имадом Аль-Давлой, чье имя переводилось на латинский язык как Mitadolus. Этот мусульманский правитель счел лучшим вступить в союз с христианами, нежели оставаться под тяжелой пятой фанатиков-альморавидов. Вероятно, именно по этому случаю он подарил Гильому чашу из горного хрусталя, сегодня хранящуюся в Лувре под именем «чаша Алиеноры», Историю этого сосуда описывает надпись, сделанная по распоряжению Сугерия, аббата Сен-Дени: «Чаша эта была подарена королю Людовику его супругой Алиенорой. Митадол даровал ее деду Алиеноры. Король отдал ее мне, Сугерию, а я передаю ее святым». Таким образом, эта чаша свидетельствует о существовании сотрудничества мусульман и христиан в северной Испании, а также доказывает, что Гильом IX поддерживал контакты не только с королем Арагона, но также с арабами и с мусульманской цивилизацией аль-Андалус. Некоторые свидетельства указывают даже на то, что Гильом мог довольно хорошо знать арабский язык и использовать его в одной из своих кансон[40]. Это открытие открывает новые перспективы в вопросе о возможных связях поэзии трубадуров с арабо-мусульманским миром. Мы еще вернемся к этой проблеме во второй части книги.

Вернувшись из Испании, князь-трубадур воплотил в жизнь проект, занимавший его мысли: брак своего сына Гильома (будущего Гильома X), рожденного от Филиппы, с Аэнорой, дочерью «Мальбергионы» и виконта Шательро. Эта пышная свадьба состоялась в 1121 г. Три года спустя у супружеской четы родился первый ребенок — Алиенора.

Последние годы Гильома IX были омрачены неудачами на политической арене: бунтовали аквитанские бароны, в его землях свирепствовал разбой, были потеряны Тулуза и Гасконь, доставшиеся Альфонсу-Иордану, сыну графа-крестоносца Раймунда Тулузского, (рожденному в Святой земле, о чем свидетельствует его имя), который в 1108 г. стал наследником своего брата Бертрана, получившего графство Триполи. Умер Гильом в Пуатье 10 февраля 1126 г., когда ему было пятьдесят четыре года. Четырнадцатью годами ранее, получив ранение при осаде Тайбура, герцог счел, что настал его последний час. Тогда он сочинил конже, кансону XI, поведавшую нам о том, какой видел свою жизнь Гильом Аквитанский, когда думал предстать в скором времени пред верховным Судьей:

«Я Радость знал, любил я Бой,Но — с ними разлучен судьбой —Взыскуя мира, пред Тобой,Как грешник, я стою согбен.

Я весельчак был и не трус,Но, с Богом заключив союз,Хочу тяжелый сбросить грузВ преддверье близких перемен.

Все оставляю, что любил:Всю гордость рыцарства, весь пыл <…>»[41]

Мотив раскаяния не должен ввести нас в заблуждение: исцелившись, Гильом, как мы знаем, не отказался ни от рыцарских подвигов, ни от пышности и блеска, ни от любви Мальбергионы, которую он, напротив, не таясь поселил в своем герцогском дворце в Пуатье. Жизнеописание («Vida») Гильома, составленное в XIII в., вероятно, не имеет непосредственной информативной ценности, однако в его нескольких строчках прекрасно схвачен образ принца-трубадура, сочетавшего в себе черты рыцарства и куртуазного обхождения: