Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура Страница 60

Следующим предлогом для России вломиться в «османский дом» стал сам Иерусалим. Спор из-за ключей к Святым местам, приведший к Крымской войне, был одной из самых нелепых причин для крупной войны во всей истории10. «И все из-за горстки православных священников», — пожала плечами княгиня Ливен[89]11. Какой бы тривиальной ни была ссора, она никогда не превратилась бы в полномасштабную войну, если бы Николай I и Наполеон III не раздували угли. Россия традиционно выступала защитником ортодоксального греческого православия в Святой земле, Франция — католичества. Различные монашеские ордена, священники и паломники всех мастей бесконечно спорили из-за доступа к Святым местам. Франция добилась преимущественных прав для католиков, первоначально дарованных Франциску I в 1535 г. Сулейманом I Великолепным, но не следила за их соблюдением в эпоху антихристианской политики Великой французской революции и Наполеона I. Православие при открытой поддержке царя все больше и больше присваивало их себе, и теперь Николай, воспользовавшись ими как клином, чтобы проникнуть в Османскую империю, потребовал, чтобы султан подтвердил его роль защитника Святых мест и всех православных христиан во владениях Османской империи.

Но самый последний претендент на империю в Европе — Наполеон III, на чьей голове корона, которую он недавно достал из хранилища и возложил на свою голову, держалась весьма непрочно, заявил о своих притязаниях на Восток не меньших, чем у его знаменитого дяди. Он тоже чувствовал себя неуверенно и на троне, и как личность и считал, что находится в ужасной тени своего знаменитого тезки. Ему требовалась слава. Война, победа, дар, какой он преподнесет Франции виде территории на Востоке, — все это поможет ему укрепиться на троне и наконец создать наполеоновскую династию. Поэтому он настаивал на правах католиков на Святые места. Несчастный султан, зажатый между двумя императорами, предложил компромиссное решение, которое не удовлетворило ни того, ни другого. Царь хотел войны с Турцией, чтобы получить возможность в качестве военного трофея присвоить балканские провинции и наконец закрепиться в устье Дуная[90]. Он предъявил ультиматум. Султан обратился за помощью к Британии. Британия, более чем когда-либо исполненная решимости не допустить Россию в Средиземное море и не желавшая дать Франции победить или проиграть одной, отправила в Дарданеллы флот. Царь, ошибочно полагая, что общественное мнение Британии никогда не поддержит войну, вывел собственный флот из Севастополя и разгромил турецкую эскадру в битве при Синопе у азиатского побережья Черного моря. Это всколыхнуло британское общество. Страну захлестнула волна русофобии. Однажды королева спросила у Палмерстона, которому было тесно на посту министра внутренних дел, куда его отрядила внутренняя политика партии, нет ли у него новостей о забастовках на севере Англии, «Нет, мадам, — в муках ответил он, — но кажется очевидным, что турки перешли Дунай»12. Вскоре Крымская война, в которой Британия и Франция заключили союз в поддержку Турции, уже шла полным ходом.

Закончилась она поражением для амбиций России, что было ратифицировано Парижским договором 1856 г., обязывавшим все страны, его подписавшие, уважать независимость и территориальную целостность Турции и принявшим Турцию в сообщество европейских держав в обмен на равные права для христианских подданных Порты и обычные торжественные обещания реформ13. «Больной человек Европы» по-прежнему заслуживал презрительного прозвища, каким окрестил его царь Николай. Правительство Порты оставалось столь же деспотичным, столь же коррумпированным и нереформированным, как и раньше. Орлы продолжали парить в надежде на падаль. По сути, Парижский договор не только ничего не менял, но и послужил искрой для следующего кризиса.

Возмущение мусульман, что христиане получили равные с ними права, достигло своего апогея среди воинственных друзов Ливана и в 1860 г. вылилось в трехдневную резню маронитов, последователей Восточной Католической церкви сирийского толка, находившихся под особым покровительством Франции со времен крестового похода Людовика Святого14. Теперь Наполеону III представилась новая возможность, и он немедленно предложил послать войска для восстановления порядка, поскольку Турция не проявляла к этому интереса. Палмерстон и Россия, с глубоким подозрением воспринявшие готовность Наполеона защищать маронитов, но не способные ответить отказом в ситуации, когда убивают христиан, неохотно согласились на международную конвенцию, которая уполномочила французские войска оккупировать Ливан на шесть месяцев в целях замирения. Взаимным недоверием дышит каждая строка протокола, в котором державы объявляют о своей «полной незаинтересованности» и о том, что «не намереваются искать сейчас или впредь территориальных преимуществ, любого преимущественного влияния или коммерческих концессий для своих подданных…»15. Наполеон добился продления полугодового периода еще на четыре месяца, что только обострило подозрения англичан. «Мы не хотим создавать новое папское государство на Востоке и давать Франции новый повод для оккупации на неопределенный срок, — писал министр иностранных дел лорд Джон Рассел16. Он трудился не покладая рук, пока не заставил французов уйти из Сирии, и за то, что поставил интересы Британии выше жизней христиан, посмертно заслужил порицание в «Кембриджской истории иностранной политики Британии». Но он добился своего. Заставив Порту пожаловать частичную автономию Ливану под управлением турецко-христианского губернатора, назначаемого европейскими державами, он устранил причины для французской оккупации.

Наполеон III вывел войска в 1861 г., но престиж, который приобрела Франция, придя на помощь христианской общине, позволил французам создать оплот в Сирии, который продержался вплоть до нынешних Французских мандатов[91]. Тем временем Наполеон III не отказался от своей мечты. Он нанял Джиффрида Полгрейва, английского иезуита-миссионера и исследователя, обосновавшегося в Сирии и приобретшего известность благодаря отчетам очевидца о резне в Дамаске, и в 1861–1862 гг. тот путешествовал по Аравии и посылал в Париж доклады о настроениях среди арабов и их отношении к Франции17. Ничего это не дало. Но пока Наполеона III занимала другая и более древняя мечта его предшественников. В 1866 г. он добился согласия султана прорыть канал, который соединил бы Средиземное море с Красным. К 1869 г. Фердинанд де Лессепс одержал победу, Суэцкий канал стал реальностью. 17 ноября 1869 г. императорская яхта с императрицей Евгенией на борту возглавила череду кораблей, прошедших через его шлюзы. Это был последний звездный час Второй империи. Через полтора года разразилась Франко-прусская война; Наполеон III был сокрушен Бисмарком, новым завоевателем, и началась новая эра экспансии Германии.

А тем временем Канал стал свершившимся фактом. Британия давно этого страшилась и давно этому противилась. Канал всегда был символом амбиций Франции на Востоке, начиная с Людовика XIV и до Наполеона III, и даже после, когда Франция попыталась реализовать их через своего протеже Мухаммеда Али-пашу, рассчитывая создать Суэцкий маршрут к Красному морю, который связывал каналы и железную дрогу. Рассматривая этот проект как прикрытие для оккупации Францией Египта, Британия попыталась создать альтернативный маршрут: по Евфрату и железной дороге. Невзирая на многократные эксперименты, проект оказался непрактичным. Но Палмерстон был твердо убежден, что что угодно будет лучше Канала; он опасался, что Суэцкий канал станет источником нового соперничества на Ближнем Востоке и сделает Восточный вопрос еще боле неразрешимым. «Должен сказать вам откровенно, — сказал он де Лесспесу, — что мы страшимся потерять наше коммерческое и морское превосходство, поскольку этот канал поставил остальные страны в равные с нами условия»18.

Уже почти казалось, что старик будет премьер-министром вечно, но, наконец, он умер в 1865 г. Его смерть расчистила дорогу для новых людей и идей. Приблизительно десять лет спустя его место занял автор «Танкреда». «Мистер Дизраэли, — с удовольствием открыла для себя королева, — имеет очень обширные идеи и весьма возвышенные воззрения относительно того, какое место должна занимать наша страна»19. В Суэцком канале мистер Дизраэли видел путь Британии на Восток и твердо решил, что Британия должна его контролировать. Жестом столь храбрым, столь индивидуальным, что едва ли можно себе представить, чтобы он пришел в голову другому государственному деятелю того времени, он всего за несколько дней купил Суэцкий канал.

«Жажда величия Англии, — сказал после смерти Дизраэли лорд Солсбери, — была страстью его жизни»20. Как «Алрой» был его идеальным устремлением, так и Англия была его идеальным Израилем. Удивительно, но, приобретя для Англии Суэцкий канал, он подтолкнул державу-посредницу на путь, который открыл Палестину для истинного Израиля.