Владимир Хрусталев - Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова Страница 68

– А ты чего так мало пьешь? Вина, что ли, боишься? Оно-то самое лучшее лекарство будет. От всяких болестей вылечивает и в аптеке не приготовляется. Настоящее Божье средство, и душе, и телу крепость придает. А меня Господь Бог такой силой наградил, что предела этому нет. А знаешь ты Бадмаева? Ужо познакомлю тебя с ним. Вот у него лекарства какие хочешь, вот уж это настоящий доктор. Что там Боткины да Деревенки – ничего они не смыслят: пишут всякую дрянь на бумажках, думают, больной-то поправляется, а ему все хуже да хуже. У Бадмаева средства все природные, в лесах, в горах добываются, насаждаются Господом Богом, и, значит, Божеская благодать в них.

– Григорий Ефимович, – перебил я Распутина, – а что, Государя и наследника тоже лечат этими средствами?

– Как не лечат. Даем им. Сама [251] и Аннушка [252] доглядывают за этим. Боятся они все, что Боткин узнает, а я им и говорю: коли узнает кто из ваших докторов про эти мои лекарства, больному заместо пользы от них только большой вред будет. [253] Ну, вот они и опасаются – все и делают втихомолку.

– Какие же это лекарства, которые вы даете Государю и наследнику?

– Разные, милый, разные… Вот ему самому-то [254] дают чай пить, и от этого чая благодать Божия в нем разливается, делается у него на душе мир, и все ему хорошо, все весело – да ай люди малина. Да и то сказать, – продолжал Распутин, – какой же он Царь-Государь? Божий он человек. Вот ужо увидишь, как все устроим: все у нас будет по-новому.

– О чем вы говорите, Григорий Ефимович. Что будет по-новому?

– Ох уж больно ты любопытный. Все бы тебе знать да знать… Придет время, все сам узнаешь.

Я никогда еще не видел Распутина столь разговорчивым. Очевидно, выпитое вино развязало ему язык. Мне же не хотелось упускать случая выведать от этого преступного «старца» возможно подробнее весь его дьявольский план. Я предложил ему еще выпить со мной. Мы долго молча наполняли наши стаканы. Распутин залпом опустошал свой, а я делал вид, что пью: подносил стакан ко рту и ставил его нетронутым на стол за вазой с фруктами, которая стояла между нами. Таким образом, Распутин пил один.

Когда одна бутылка крепкой мадеры была выпита, мой собеседник поднялся и, шатаясь, подошел к буфету за второй. Я опять наполнил ему стакан, все так же делая вид, что наливаю и свой.

Осторожно возобновил я прерванный разговор:

– Григорий Ефимович, помните, вы мне недавно говорили, что хотите сделать меня вашим помощником. Я согласен вам помогать, но для этого мне необходимо знать, что вы надумали. Вот, например, вы только что говорили, что все будет по-новому, а как и что – я не знаю.

Распутин пристально посмотрел на меня, прищурился и, немного подумав, сказал:

– Вот что, дорогой, будет: довольно воевать, довольно крови пролито; пора всю эту канитель кончать. Что, немец разве не брат тебе? Господь говорил: «Люби врага своего, как любишь брата своего». А какая же тут любовь?.. Сам-то [255] все артачится, да и сама [256] тоже уперлась; должно, опять там кто-нибудь их худому научает, а они слушают… Ну, да что там говорить! Коли прикажу хорошенько, – по-моему сделают, да только у нас не все еще готово....

Феликс Юсупов явно сгущает краски, а возможно прямо клевещет, чтобы оправдать свой преступный поступок. Достоверно известно, что Г.Е. Распутин с самого начала был против войны с Германией и из Сибири (из села Покровского, Тобольской губернии), где он находился на лечении после покушения на его жизнь Хионии Гусевой, писал в телеграмме императору Николаю II летом 1914 г., следующее:

«Милый друг! Еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и просвету нету. Слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нету, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят, и верные, не зная, что ради гибели. Тяжко Божье наказанье, когда уж отымет путь, – начало конца. Ты царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победит, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой. Погибель без конца, печаль. Григорий». (См.: Марков С.В. Покинутая Царская семья. М., 2002. С. 54)

Однако Г.Е. Распутин позднее считал, что раз Первая мировая война все-таки началась, то ее надо вести разумно и до победного конца, чтобы не напрасно была пролита русская кровь. В частности, в документальных материалах ЧСК Временного правительства, которые приобрел М.Л. Ростропович (1927–2007) на аукционе в Сотбис (в Лондоне) в 1995 г. и передал писателю Э.С. Радзинскому, имеется протокол допроса И.Ф. Манасевича-Мануйлова, где указывается:

«Распутин говорил: “Если бы я был в начале войны, войны бы не было. Но раз уж начали, надо вести ее до конца. Если ссора – ссорьтесь, а полуссора – это опять будет ссора”. Про нее [Царицу] говорил: “Она страшно стоит за продолжение войны. Но были моменты, когда она плакала, думая о том, что ее брат ранен или убит”» . ( Радзинский Э.С . Распутин: жизнь и смерть. М., 2001. С. 453)

Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Александру с малолетним сыном, а самого-то на отдых в Ливадию отправим… [257] Вот-то радость огородником заделаться! Устал он больно – отдохнуть надо, да, глядишь, там, в Ливадии-то, около цветочков, к Богу ближе будет. А у него на душе много есть чего замаливать; одна война чего стоит – всю жизнь не замолишь!.. Кабы не та бы стерва, что меня тогда пырнула, был бы я здесь и уж не допустил бы до кровопролития… А то тут без меня все дело смастерили всякие там Сазоновы да министры окаянные; сколько беды наделали!

...

На жизнь Распутина покушались не раз, но безуспешно. 29 июня 1914 г. крестьянка монахиня Х.К. Гусева, которая была с ним в продолжение нескольких лет, но, в конце концов, променяла его на монаха Илиодора, нанесла ему удар ножом в живот. Рана была настолько серьезной, что неделями он был между жизнью и смертью, и только благодаря его необыкновенно крепкому сложению поправился. Когда Гусева была привлечена к ответственности, она объявила, что Распутин ее соблазнил. Ее отправили в дом умалишенных. После Февральской революции ее выпустили на свободу, выдав охранный документ, что она покушалась на Распутина.

А сама царица – мудрая правительница, вторая Екатерина. Уж небось последнее-то время она и управляет всем сама, и погляди: что дальше, то лучше будет.

Обещалась перво-наперво говорунов [258] разогнать. К черту их всех! Ишь, выдумали что: против помазанников Божьих пойдут. А тут их по башке и стукнем. Давно бы их пора к чертовой матери послать… Всем, всем, кто против меня кричит, худо будет!!

Распутин все больше и больше горячился. Возбужденный вином и своими замыслами, он, казалось, и не думал ничего скрывать от меня.

– Я точно зверь травленный: все меня загрызть хотят… Поперек горла им стою. Все аристократы… За то народ меня уважает, что в мужицком кафтане да в смазных сапогах у самого царя да у царицы советником сделался. На то воля Божья! И дал мне Господь силу: все вижу да знаю, кто что замышляет…

Вот недавно от генерала Рузского приходят ко мне, а я им прямо в лицо: «Зачем, говорю, пришли?» Ну да уж обещал устроить; хороший он человек....

Известна телеграмма Г.Е. Распутина к Государыне императрице Александре Федоровне от 11 мая 1916 г., в которой значится:

«Наш Рузский от болезни воскрес, и все дети его воскресению радуются и ждут воскресшего к себе в отцы, всякий отец воспитает детей во славе. Он – тот отец первобытный, во славе герой, и ждут дети, как солнца, своего отца. С ним же есть победа, без сомнения, дух русский вознесется до небес. Герой на небеси, а Вам честь честью и хвала на небеси, победа на земли». (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 1. Д. 323. Л. 29)

Просят все меня евреям свободу дать… Чего ж, думаю, не дать? Такие же люди, как и мы, – Божья тварь. [259]

– Вот видишь, – продолжал Распутин, – работы-то сколько! А помощников нету, все самому надо делать, а везде-то и не поспеешь… Ты смышленый, мне и помогать будешь. Я тебя познакомлю с кем следует, и деньжонку загребешь… Только, пожалуй, тебе и ни к чему это: у тебя небось богатства-то побольше, чем у самого царя? Ну, бедным отдашь, всякий рад лишний грош получить…

Резко прозвучал звонок и оборвал речь Распутина. Он засуетился. По-видимому, он кого-то ожидал к себе, но, увлекшись разговором со мной, забыл о назначенном свидании и теперь, вспомнив о нем, заволновался, опасаясь, чтобы вновь пришедшие не застали меня у него.

Быстро вскочив из-за стола, он провел меня через переднюю в свой кабинет и поспешно вышел оттуда. Я слышал, как торопливыми и неверными шагами он шел по передней, по дороге за что-то зацепил, уронил какой-то предмет и громко выругался. Он едва держался на ногах, но не терял при этом соображения. Невольно я подивился крепкости этого человека.

Из передней до меня донеслись голоса вошедших. По-видимому, их было несколько человек; они вошли в столовую.