Игорь Курукин - Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного Страница 69

В дохристианскую эпоху расчленение живой плоти на куски представляло собой, наравне с закланием и утоплением в водоёме, распространённую форму жертвоприношения языческим богам или богоподобным героям{89}. Светоний в «Жизни двенадцати цезарей» передал слух о жутком и, по-видимому, позорном наказании Октавианом Августом трёхсот жителей Перузии, сторонников мятежного Луция Антония: после покорения города он приказал схватить и перебить их, «как жертвенный скот», у алтаря, воздвигнутого в честь Юлия Цезаря, в мартовские иды 40 года до н. э.{90}

По сообщениям византийских историков, летом 971 года во время одной из вылазок из осаждённого Доростола воины князя Святослава уничтожили осадные машины и захватили греческого военачальника Иоанна Куркуаса, которого из-за роскошных доспехов с золотыми украшениями приняли за басилевса Иоанна Цимисхия. «Тесно окружив магистра, они зверским образом изрубили его… своими мечами и секирами, насадили голову на копьё, водрузили её на башне и стали потешаться над ромеями, крича, что они закололи их императора, как жертвенное животное»{91}.

Вплоть до начала XX века среди великороссов сохранялся обычай устраивать ритуальные квазипохороны «поганых» божеств Купалы, Костромы и Масленицы, по завершении которых их магические двойники — пук обыкновенной соломы или специально изготовленное чучело — разрывались участниками обрядового действия на мелкие части, после чего его фрагменты или сжигались на костре, или топились в воде{92}.

После крещения Руси «иссечение» людей заживо на мелкие части в качестве казни не получило сколько-нибудь заметного распространения вплоть до времени «самовластительного» правления Ивана Грозного. Народная молва (в передаче Герберштейна) приписывала такую смерть лишь фавориту матери Ивана, вдовствующей великой княгини Елены Глинской, боярину И. Ф. Овчине-Телепнёву-Оболенскому{93}. Между тем составитель официальной Никоновской летописи совсем иначе описал гибель княгининого любимца, арестованного 9 апреля 1538 года, через шесть дней после кончины его августейшей покровительницы: «…пойман бысть великаго князя боярин конюшей князь Иван Феодоровичь Овчина Телепнев-Оболеньский, боярьскым съветом князя Василиа Шюйскаго и брата его, князя Ивана, и иных единомысленых им, без великаго князя (малолетнего Ивана IV. — И.К., А.Б.) велениа. <…> И посадиша его в полате за дворцем у конюшни и умориша его гладом и тягостию железною…»{94} Согласно ещё одной версии, Оболенского «повелением князя Михаила Глинского и матери его, княгини Анны… посадили на кол на лугу за Москвою-рекою»{95}.

Однако с наступлением эпохи опричнины «иссечение» опальных на части, превратившись в одну из государственных казней, приобрело поистине массовый характер.

В 1567 году палачи изрубили топорами дьяка К. Ю. Дубровского и двух его сыновей и «куски трупов бросили в находившийся при доме колодец»{96}. По сообщению И. Таубе и Э. Крузе, «князя Петра Серебряного, князя Владимира Курлятева и много сот других (их не счесть) приказал он (царь. — И.К., А.Б.) внезапно изрубить, многих в их домах, и бросить куски в колодцы, из которых люди пили и брали воду для приготовления пищи»{97}.

В том же 1567 году Иван IV расправился с земцами, подавшими ему челобитную о скорейшей отмене опричнины: царь, «негодуя на увещание, велит схватить и разрубить на куски»{98}. Таубе и Крузе описали ещё несколько случаев применения подобной экзекуции: «Своего казначея Хозяина Юрьевича (Тютина. — И.К., А.Б.) приказал он своему зятю, князю Михаилу Темрюковичу, изрубить на мелкие куски в его доме вместе с женой, двумя маленькими мальчиками, пяти и шести лет, и двумя дочерьми и оставить их лежать на площади для зрелища». Впрочем, очень скоро беда пришла и в дом Черкасского: «Жену своего шурина Михаила Темрюкова Черкасского, чья сестра была за ним замужем, дочь богатого и умного князя Василия Михайловича Юрьева, невинную благочестивую женщину, не старше 16 лет, приказал он изрубить вместе с её полугодовалым сыном и положить во дворе, где её муж должен был ежедневно проезжать и проходить». Точно такая же судьба постигла некоего «Петра Santzen'a» (установить его реального прототипа доселе не удалось) и многих других страдальцев{99}.

По сообщению А. Гваньини, царские «кромешники» рассекли заживо на куски жён и дочерей боевых холопов боярина И. П. Фёдорова-Челяднина. Позднее, зимой 1569/70 года, похожая участь ожидала ослушников монаршего запрета проезжать по Новгородской дороге накануне карательной экспедиции в северо-западные пределы государства. Одного из таких случайных страдальцев — некоего наездника, посмевшего обогнать царский поезд по пути «в Новгородскую область», — Грозный приказал изрубить на мелкие части, а затем смешать «обрезки членов» несчастного с придорожными «нечистотами и глубокой грязью»{100}. В самом Великом Новгороде подобной страшной казни подверглись, например, братья Ф. Д. и А. Д. Сырковы (первый принадлежал к местной бюрократической корпорации, второй — к именитому купечеству), причём расчленённые тела несчастных «тиран Васильевич» распорядился кинуть в воду.

Нередко иссечение «в пирожные мяса» представляло собой посмертную экзекуцию, производившуюся уже над бездыханными останками опального. По показанию Таубе и Крузе, вместе с И. П. Фёдоровым-Челядниным смерть постигла и «Михаила Кольцова»[60], которых Грозный «заколол… сам в большой палате <в Кремле> и приказал пищальникам бросить их тела; они разрубили их больше чем на сто кусков и оставили лежать на открытой площади»{101}.

Во время избиения жителей Твери в 1569 году Иван IV аналогичным способом расправился с пленными татарами и подданными польской короны, заключёнными в тамошних тюрьмах. Обречённые на гибель «бесермены» оказали яростное сопротивление убийцам; тогда царь повелел расстрелять смельчаков из луков и пищалей, а их мёртвые тела были изрублены в куски и выброшены в реку{102}. В июле 1570 года такой же суровой экзекуции подверглись литовские «полоняники», казнённые в московских узилищах при личном участии самодержца. Грозный, посетив в окружении многочисленных «приспешников» три тюремные башни, приказал свите «иссечь» на мелкие части топорами и мечами всех их обитателей, включая грудных младенцев{103}.

«Иссечение» иногда могло быть заменено на ещё более ужасную казнь, предполагавшую долгую и невероятно мучительную агонию, когда осуждённого «резали по суставом». Первыми применили эту страшную экзекуцию на практике татаро-монголы в отношении населения Северо-Восточной Руси. По сообщению Новгородской Четвёртой летописи, 19 июля 1270 года в Орде хан Менгу-Тимур приговорил к смерти рязанского князя Романа Ольговича, которому «заткаша уста его убрусом (платком. — И.К., А.Б.) и начаша резати по суставом и метати разно, и тако розоимаша, оставиша труп един, они же одраша голову его и на копье взотькнуша…»{104}. Семь десятилетий спустя, 28 октября 1339 года, хан Узбек после почти месячных раздумий об участи своих тверских вассалов повелел казнить у себя в ставке князя Александра Михайловича и его сына Фёдора: подобно Роману, они «разоимани быша по с<ус>тавом»{105}.

В опричные времена, 25 июля 1570 года, столь жестокой расправе, заимствованной у ордынцев, подвергся влиятельный думный дьяк, печатник И. М. Висковатый, осуждённый по «новгородскому изменному делу». Опальный администратор перед смертью не только публично свидетельствовал о собственной невиновности, но и имел мужество обличить своих палачей-опричников во главе с самим государем, апеллируя к высшему, небесному правосудию: «Несчастные вы люди вместе с великим князем; разбойники вы и прислужники его бессовестных деяний; проливаете вы незаслуженно безвинную кровь; вы поступаете как тираны, право и неправо посылаете смертных на гибель. Всё, в чём вы меня обвиняете, совершенно ложно, но для вас нет ничего легче, чем погубить невиновного. Но придёт час, которого вы не ждете, Бог когда-то вас накажет и сурово за всё покарает». Произнеся эти или похожие по смыслу слова, Висковатый выбрал наиболее сильный способ выказать степень своего презрения к убийцам — плюнул в их сторону. Вслед за тем он был подвешен на виселице вниз головой, а потом каждому из присутствующих на экзекуции придворных надлежало отрезать у него по одному «члену» — уху, губе и т. д. К огорчению Ивана IV, мучения его злосчастного канцлера окончились относительно скоро — он испустил дух после того, как некий подьячий отсёк ему «тайные уды». Сняв с виселицы обезображенный труп, царские «кромешники» продолжали истязать мёртвое тело, «рассекая его на части, а сперва отрезав голову»{106}. По сообщению Д. Горсея, аналогичная экзекуция была совершена над неким царским «старшим конюхом» И. Обросимовым (его прототип также неизвестен){107}.