Георгий Шахназаров - С вождями и без них Страница 7

Последний бой, в котором мне довелось участвовать, был связан с захватом Пиллау. Собственно говоря, это даже нельзя назвать боем. Мы постреляли вдогонку сброшенным в море немцам и вошли в город, когда там уже распоряжалась пехота. В портовой части, в огромных складских помещениях скопились товары и продукты, которые немцы не успели вывезти. Чего там только не было: автомобили и велосипеды, ящики с сардинами, шоколадом, отборными французскими коньяками и прочими деликатесами, много изысканной мебели. Все это было расхватано (как теперь сказали бы - приватизировано) в течение нескольких часов, пока не подоспели тыловики, объявили оставшееся государственным имуществом и поставили часовых. Я плохо использовал этот шанс обогатиться, соблазнился лишь небольшим ящиком гаванских сигар.

В то время, разумеется, никто не оценивал происходящее с этической точки зрения, да и сейчас только ненавистники нашего народа могут именовать это мародерством. Немцы в течение первой половины войны кромсали нашу землю, уничтожили безмерные ценности, ограбили страну. Теперь настал час расплаты. То, что досталось нашей армии в качестве законной военной добычи, да и все полученные затем с Германии репарации не возместили и десятой доли понесенных страной потерь.

Другое дело - насколько справедливо распределялись военные трофеи. Мои солдаты ухитрились спрятать в объемистых полостях пушечных станин добытые в брошенных магазинах и домах костюмы, одеяла, вещи обихода. Кто-то из бригадных управленцев засек эту хитрость. Послали специальную команду по батареям, отобрали все эти приобретения, и, можно не сомневаться, они не поступили в государственную казну.

Не слишком обогатились и офицеры. Когда нашу бригаду отправляли эшелоном на постой в Бобруйск, всем было велено сложить свой скарб на железнодорожные платформы и обещано вернуть его по прибытии на место. Действительно, было предложено разбирать, кому что принадлежит, но, явившись на товарную станцию, несостоявшиеся владельцы обнаружили исчезновение всех более или менее ценных предметов, оставалась никому не нужная рухлядь. Претензии предъявлять не к кому, стало известно, что изъятие добра произведено для украшения дома маршала Тимошенко. Скорее, большую часть растащили интенданты, а сам маршал и не знал, что творят от его имени. Впрочем, и он был наказан. Уже в Бобруйске, когда весь командный состав собрался на празднование годовщины Октября в Доме офицеров, его дом в пригороде был обчищен, говорят, до нитки, и банда, совершившая этот дерзкий налет, оставила издевательскую записку, что-де плохо с караульной службой в подведомственном вам округе, товарищ маршал. Эта история пересказывалась не без злорадства.

Один ушлый фронтовик-бакинец догадался послать домой посылку с иголками. На них тогда был жесточайший дефицит, и он сказочно обогатился. Ну а моим военным трофеем стали драповое пальто, которое я доносил до дыр, и те самые сигары. В Баку в то время шла пьеса Симонова "Русский вопрос". Представить американца на сцене без сигары было невозможно. Мы заключили с труппой устный договор: я им по две сигары на каждое представление, они мне контрамарку на двоих. Так бесплатно посещал все спектакли русской драмы вместе со своей пассией.

Закон войны: не убьешь ты, убьют тебя. Пехотинец знает, скольких отправил на тот свет, артиллерист не всегда. До сих пор не могу с уверенностью сказать, есть ли на мне человеческие жизни. Нрав у меня от природы гуманный, но как минимум дважды я испытал кровожадный восторг от мысли, что попал в цель. Примерно так, как футболист, забивший вожделенный гол. Под Шяуляем вел прицельный огонь с командного пункта и видел воочию, как после выстрела взлетел и рассыпался блиндаж с людьми. В другой раз батарее пришлось отражать танковую атаку. Редкий случай стрельбы прямой наводкой для тяжелых орудий. Я отстранил наводчика, сам прицелился. Танк ткнулся стволом в землю и застыл. Этот выстрел стал для меня как бы личным вкладом в победу - все-таки не зря провел два года на фронте.

"Красную звездочку" я получил "просто за фронт" - после года участия в боях. А вот за танк - "Отечественную войну" II степени. Скажу уж и о других наградах. Два "трудовика" схлопотал за усердие на политическом поприще. Дальше награждался по заведенному в аппарате ЦК порядку за каждое прожитое десятилетие. В 50 лет - "Дружбой народов", в 60 лет - "Октябрьской Революцией". Вторую "Отечественную войну" дали, как всем фронтовикам, к 40-летию Победы. Медалей не считал, но ими тоже не обижен.

К этой теме. Был у меня в батарее солдат Кац - часовой мастер из Одессы со всеми особыми приметами жителя этого славного города - уникальным говорком и юморком, философическим восприятием жизненных передряг и умением приспособиться к любым обстоятельствам. В отличие от утесовского Мишки-моряка он не был героем, но однажды огорошил меня просьбой представить его к ордену.

- За что?

- Да так. Всем вокруг дают. Представляете, возвращаюсь я в Одессу, иду по Дерибасовской, а на груди "Звезда". Уж не Кац ли это, спрашивают прохожие, гордые земляки-одесситы, рукоплещут...

- Уймите воображение, - остановил я его, - ничего этого не будет.

- Будет! - уверенно возразил он и оказался прав. Когда мы вступили в Восточную Пруссию, едва ли не каждый офицер и многие солдаты обзавелись ручными часами. Ими обменивались вслепую - на фронтовом жаргоне это называлось "махнуть" или "чиркнуть". В азарте запросто можно было отдать первоклассный хронометр и получить взамен зажатую в ладонь "штамповку", а то и один футляр без механизма. Развлекались стрельбой из пистолетов по часам, подвешенным на сучок. Ну и, разумеется, возник спрос на часовых дел мастеров. То ли кто-то из начальства прослышал о профессии Каца, то ли сам он позаботился, чтобы о нем узнали, - я получил приказ откомандировать его в штаб бригады. А где-то перед концом войны мы встретились, и первое, что бросилось в глаза, - Красная Звезда на его гимнастерке.

- Видите, старший лейтенант, вы пожалели мне ордена, а Родина не пожалела, - съязвил он.

- Браво, Кац! - только и мог ответить я.

- Если вам нужно будет починить часики, не стесняйтесь. Вам я всегда услужу. Несите любую марку. Кац заставит двигаться что угодно, хоть Кремлевские куранты.

Сознаю, что этот эпизод выглядит хрестоматийно. Могут даже усомниться, не выдуман ли. Заверяю: все так и было. Вообще в этой книге нет ни слова сознательной неправды. Подчеркиваю, сознательной, потому что может подвести память, увы, уже не безупречная. Но если у меня возникали малейшие сомнения в достоверности того или иного эпизода, я его без колебания вычеркивал. К сожалению, случается так, что не сомневаешься.

Самое частое воспоминание о войне - дорога. Идешь ночью впереди трактора "Челябинца", который с натугой тащит по разбитой проселочной дороге тяжеленную пушку (8 тонн!), посвечиваешь фонариком. Отрываться нельзя, но и дистанцию нужно сохранять, чуть зазеваешься, окажешься под гусеницами. Такие трагедии бывали. На ходу начинаешь засыпать, слышишь нарастающий рокот двигателя, рванешь с перепугу, протопаешь полчаса, и опять неудержимо клонит ко сну. Только в Пруссии нам заменили трактора "студебеккерами". Дороги там были не чета российским, и, если позволяла боевая обстановка, мы лихо катили по асфальту.

А самый большой стыд я испытал после войны, на учебных стрельбах в Белоруссии. Командиры батарей вызывались демонстрировать свое умение перед комиссией, состоявшей сплошь из генералов. Пришла моя очередь, готовлю данные, передаю на огневую: "Первому один снаряд, огонь!" Гляжу в стереотрубу, глазам не верю - разрыв за пару километров от цели. Лихорадочно ввожу поправку. Огонь! Еще хуже, на сей раз в другую сторону.

- Этак вы, старший лейтенант, по селу ухнете, - сказал председатель комиссии. - Поезжайте, разберитесь, что там у вас происходит. Доложите рапортом.

Вернувшись на батарею и выяснив, в чем дело, я с яростью набросился на командира огневого взвода, по халатности которого случился этот позор. Он ухитрился "отметиться" по шесту, который был воткнут в сено на телеге. Крестьянин переехал на несколько десятков метров собирать сено с другого участка, соответственно наводилась пушка.

Доложил. Пожурили, но наказывать не стали.

Спустя 40 лет, 9 мая 1985 года, мы вспоминали эти и другие эпизоды войны страшные, горькие, веселые, радостные, - были ведь и такие, - с моим другом Иваном Михайловичем Хромушкиным на встрече в музее 2-й гвардейской армии в 102-й школе Москвы. Был Иван скромным безотказным работягой на войне, таким остался и после. С жильем плоховато, пенсия нищенская, глаза почти не видят.

- А так ничего, нам повезло, мы еще живы, другие, совсем молодые, умирают в Афганистане, - сказал он, поднимая граненый стакан со ста граммами. Теперь помянул бы Карабах, Чечню, Косово... Что еще впереди?

Обсуждали и главнокомандующего - как без этого. Историкам есть, конечно, в чем его винить: пересажал добрую треть высшего комсостава, не прислушался к сигналам разведки. Но чтобы оценить роль Сталина, достаточно представить на его месте Ельцина.