Алексей Бычков - Ледовое побоище и другие «мифы» русской истории Страница 7

Волхвы, как ни странно, упорствуют: «Не можешь нам сделать ничего». Речи нет о теологических категориях: смерды убеждены в том, что их право — предстать на суд князя, а не княжьего слуги, хотя бы и самого Вышатича. Он же уверен (с этого и начиналось), что раз они смерды его князя, то они и его смерды. Следовательно, он волен вершить суд. Смерды стоят на своем, Вышатич — на своем. Даже после пытки — волхвов били, выдирали им бороды — Ян издевается: «Ну, что вам молвят боги?» Они тверды: «Стать нам перед Святославом».

Волхвам заткнули рот кляпом, привязали их к мачте ладьи. Отправились по реке и остановились в устье Шексны. Ян за свое: «Что же вам теперь боги молвят?» Волхвы уже понимали все и отвечали: «Так нам боги молвят: не быть нам живыми от тебя». Ян усмехнулся: «Вот это-то они вам вправду поведали». Волхвов убили и повесили на дубе. Так было подавлено это одно из первых народных выступлений против «знатных». Это не выступление против христианства. Вышатич спокоен в богословской части дискуссии. Она идет без каких-либо угроз с его стороны. Волхвы свободно излагают свои взгляды на мир, не отрицая и христианского бога. У Вышатича лишь христианское презрение к «невеждам», но не более того. Казнь волхвов — кара за то, что они возглавили восстание, зато, что отказались признать власть Яна. События на Белоозере не спор язычества с христианством и потому, что само христианство еще не укрепилось настолько, чтобы у него оказались рьяные сторонники, жаждущие кар и казней язычникам, еретикам, богохульникам и т. д. — все это придет позднее. Пока же где было взять таких фанатиков благочестия? Среди вчерашних язычников? Сам Ян — христианин всего во втором поколении.

В этот относительно краткий период новая вера не ощущала особой нужды в борьбе со старой.

Обе религиозные системы отражали разные стороны бытия. Язычество прежде всего соотносило человека с природой, определяло его место в мире природы, христианство — отражало социальную сущность человека и общества и место человека среди людей. Оба отражения были, разумеется, не истинными, превратными отражениями реальных связей человека с природой и обществом. «Круги охвата» этих систем не совпадали, но они пересекались. И это — одна из причин православного двоеверия. Многое совпадало: вера в загробную жизнь, вера в сверхъестественное — чудеса, в возможность умилостивить высшие силы. То, что одни называли «свои» силы богами, а «не свои» — бесами, дела не меняло. В бесов тоже верили.

В стихийном народном двоеверии есть примечательное определение — один православный поинтересовался: «Кто такой шайтан?» — «Не нашего бога черт», — получил он в ответ.

Под тем же 1071 годом летопись рассказывает о появлении волхва в Новгороде. Здесь дело обстоит серьезнее, чем на Белоозере. Волхв не только брался предсказывать грядущее — это тот же мотив, что звучал и в Киеве, и на Ростовской земле, — он делал это, «хуля веру христианскую». Волхв «обманул чуть не весь город», — сокрушается Летописец. «И был мятеж в городе, и все поверили ему и хотели погубить епископа». Волхв будто бы пообещал: «Перейду Волхов перед всем народом». Собирался, что ли, повторить чудо Иисуса Христа, пройти «яко по суху»? Доказать, что евангельский герой не герой? Но тут вышли князь, дружина, епископ в полном облачении.

Сошелся едва ли не весь город. Епископ обратился к собравшимся: «Кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же верует Богу, пусть по кресту идет». И разделились люди надвое. Князь Глеб и его дружина пошли и стали около епископа, а люди все пошли к волхву. И начался мятеж великий… Глеб, совсем не по-княжески, спрятал под плащ топор и пошел навстречу волхву. Диспут был краток. Речь о том же, о грядущем, и возможности его предсказания. Глеб настойчив: «Знаешь ли, что завтра случится и что сегодня до вечера?» Волхв ответил: «Знаю все».

Вероятно, волхв, как и в Киеве, пророчествовал о временах достаточно отдаленных, и князь своим вопросом хочет занизить его предсказания, хочет публично развенчать волхва. Он спрашивает не об отдаленном будущем, которое так нетрудно пророчествовать, и не удовлетворен слишком общим ответом. Глеб повторяет вопрос, ставит его более конкретно: «А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» Волхву деваться некуда, хорошо уже то, что можно попробовать переговорить князя, и он стоит на своем: «Чудеса великие сотворю». Все это — сцена. Площадь, полная народу, напряженная, затихшая.

XI век — информация идет только из уст в уста, и здесь не как на Белоозере, здесь не спор, а публичное выступление. Оба, наверное, выкрикивают свои слова, нужно, чтобы их слышали все. Волхв не знает, что этот ответ его — последний. Глеб добился нужной ему реплики. Наверное, была секундная пауза: князь убедился, что слова волхва услышаны и поняты. И тут он выхватил из-под плаща топор, свой решающий аргумент. «Разрубил волхва, и пал тот мертв». Мятеж кончился, не начавшись. «Люди разошлись»[20], — подводит итог дня Летописец теми же словами, которыми закончил рассказ о крещении киевлян…

Аргумент Глеба убедителен для языческого сознания. Волхвы берутся предсказывать, а не предвидят сиюминутных событий, не знают даже своей судьбы. Во всех трех случаях (вспомним гибель Олега от «конского лба») волхв, колдун не предвидит собственной гибели. Церковь настойчиво монополизирует определение «божьей воли». Но для утверждения христианства топор Глеба и понятная всем собравшимся его решимость устроить побоище — аргумент грозный, но неубедительный. Для укрепления христианства потребуются свои чудеса.

За чудесами дело не станет, вскоре Церковь даст их в изобилии, но пока круг замыкается: для веры в христианские чудеса нужны верующие христиане. Так определяется долговременная задача Церкви — постепенное внедрение культа святых, которые вытеснят прежних перунов и велесов, сольются с ними, покроют их схимой или нимбом святости. Нужно думать о новой обрядности и о многом другом. Этим Церковь в меру разумения и занимается. Не на годы — на века растянулось это «внедрение».

Пока же единственный случай организованного сопротивления именно крещению мы знаем со слов летописи в том же Новгороде.

Обратимся к двум летописным сводам: Новгородской и Никоновской летописям. В Новгородской летописи о крещении сообщается под 989 годом. «И прииде к Новугороду архиепископ Яким и требища разори, и Перуна посече, и повеле влещи в Волхов». Перуна, как в Киеве, волокли по грязи, колотили жезлами и сбросили в реку. Здесь, как и на Днепре, было указано следить, чтобы идол не прибился к берегу[21].

Поклонение языческому божеству. На заднем плане виден христианский монастырь. Гравюра из книги Шлейзинга «Религия московитов», 1695 г.

Летописи сохранили и прямое свидетельство сопротивления введению христианства. Относится оно к крещению Новгорода. Мы имеем в виду рассказ так называемой Иоакимовской летописи. Текст ее до нас не дошел, мы знаем его в изложении В.Н. Татищева, который этот текст имел и привел его в обширных выдержках в своей «Истории Российской».

Крестить новгородцев отправили из Киева Добрыню.

Новгородцы поклялись Добрыню в город не пустить. Разметали середину моста, с Софийской стороны поставили на нем два камнемета. «Со множеством камения поставиша на мосту, яко на сущие враги своя». Верховный жрец языческий Богомил, которого новгородцы за красноречие прозвали Соловьем, собирает толпы, проповедует, запрещает покоряться Добрыне. Тысяцкий Угоняй вопил: «Лучше нам померети, нежели боги наши дата на поругание». Словом, бунт, причем участники — и массы, и верхи Новгорода.

«Мы же на Торговой стороне ходили по торжищам и улицам, уча людей, елико можахом». Так шло два дня, «можахом» насильно и с большим трудом. Все же окрестили — заставили — несколько сот человек. Народ же там, на Софийской стороне, за Волховом, не бездействует. Начинают громить богатых. Разорили дом Добрыни, убили его жену и еще кого-то из родственников. Разметали, разнесли по бревнышку церковь Преображения[22].

И тут рассвирепел Добрыня. Тысяцкий Путята с дружиной в 500 воинов ночью переправился через Волхов и устроил побоище. Поутру переправился на Софийскую сторону и Добрыня. Побоища, видно, не хотел — находчивый, нашел способ покорить новгородцев. Велел дружине сжигать дома. Они, конечно, бросились тушить — трудно ли дотла выжечь деревянный город?

Отметим эту деталь: язычники только «разметали» христианскую церковь. Сжечь, конечно, было проще, но боялись за город. Добрынюшку, добра молодца, этим не остановить… Добрыню здесь знали хорошо и без лишних слов понимали, что «добрый молодец» ни за чем не постоит, — просили мира. Добрыня унял дружину, начавшую разгром города, дальше все пошло по киевскому образцу. Скидывают в воду и жгут идолов.