Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух Страница 7

Повидимому, именно это и произошло в средней Европе, причем достаточно рано, не позже девятого века. Следовательно, в распоряжении обеих «новых империй» должен был быть уже обустроенный ко времени их сложения, достаточно надежный «канал связи», следы использования которого и имеет смысл искать в ранней истории наших государств. Такая работа уже началась, и дала достаточно явные плоды. Как резюмировал историк А.В.Назаренко, посвятивший специальную обзорно-аналитическую работу интересующей нас проблеме, «древнейшие русско-германские в собственном смысле связи ограничиваются южнонемецкими землями»[42].

Учитывая аргументы этого рода, приходится говорить о возможности того, что «империя Рюриковичей» сложилась не просто вокруг пути «из варяг в греки», но и на его пересечении с путем «из немец в хазары». Вопрос теперь состоит не в том, можно ли сравнивать влияние обоих путей, а в том, будет ли корректно продлевать такое сравнение в сферу религиозной, метафизической мысли. Нельзя же сомневаться в том, что именно по первому из этих путей пришло на Русь христианство, бесспорно составившее духовную ось древнерусской цивилизации.

Не ставя под сомнение верность этого общепринятого утверждения, мы обратим внимание на слова одного из ведущих отечественных русистов, отнюдь не склонного к преувеличению роли западных влияний. По мнению О.Н.Трубачева, «знакомство с христианством дошло до Руси с Запада, но крещение пришло на Русь с Юга»[43]. В поисках сведений, современных крещению Руси, или более близких к нему по времени, мы снова обратимся к Повести временных лет – и обнаружим, что древний наш летописец, вообще молчаливый относительно немцев по любым другим поводам, на этот раз становится словоохотливым.

«Немецкая вера»

Предание о крещении Руси распространяет его предысторию на несколько лет. Под «летом 6494» (то есть 986 годом по нашему летосчислению) помещен рассказ о том, как к князю Владимиру пришли представители разных религий и убеждали его принять свою веру. Это – магометане, «немьци от Рима», иудеи, и, наконец, посланный православными греками Философ, представленный коим довольно скучный – по крайней мере, с точки зрения обращаемого язычника – синопсис Священного Писания занимает основное пространство рассказа.

Заметим, однако, что, прежде чем пересказывать священную историю, Философ дает короткую характеристику каждой из вер. В частности, о вере «немцев от Рима» сказано так: «Слышахом же и се, яко приходиша от Рима поучитъ вас к вере своей, ихъ же вера маломь с нами разъвращена…». Иными словами, различия «греческой» и «римской» веры рассматриваются Философом как незначительные. Ввиду важности фразы, выделенной нами курсивом, приведем и ее дословный перевод, выполненный Д.С.Лихачевым: «Вера же их немного от нашей отличается…».

Там, где мы завершили цитирование оригинального текста многоточием, добавлено краткое описание основного различия («служения на опресноках», с отсылкой к евангельскому тексту). С точки зрения средневекового читателя, это, конечно, не малозначительная деталь. Однако сразу видно, что догматические различия и политические расхождения между христианским Западом и Востоком, накопившиеся ко времени написания Повести – тем более в эпоху крещения Руси – пока отнюдь не достигли «критической массы».

Мы ведь привыкли отсчитывать решительное разделение церквей от 1054 года, совсем забывая о том, что для современников дело выглядело совсем по-другому. Психологический разрыв произошел гораздо позже, через добрых два века века, когда крестоносцы взяли Константинополь, и повели себя там как в столице басурманского царства, занимаясь грабежом и осквернением православных святынь…

Пока же отношения были более или менее прохладными, однако совсем враждебными их назвать было нельзя. Во всяком случае, западное христианство было включено древнерусским летописцем в список важнейших религий, а из них – наиболее близкая к православию, и представлял ее немец. Что же касалось до «испытания вер», то в 986 году оно завершилось не выбором, но вздохом Владимира Святославича, и его замечательной репликой «Подожду-ка я еще немного» (в оригинале стоит выразительный фразеологизм «Пожду и еще мало»).

Неспешность и рассудительность в выборе веры понятны. Однако и в следующем, 987 году, колебания продолжались. Призвав к себе «бояр своих и старцев своих градских», Владимир посоветовался с ними, и решил послать в разные страны «славных и умных мужей», снова для «испытания вер». Для наблюдения католической веры (названной в тексте «немецким законом»[44]) были избраны немецкие земли. Отчет об их посещении краток, но очень интересен. Вот он: «И придохом в Немци, и видехом в храмех многи службы творяща, а красоты не видехом никоеяже». Иными словами, в богослужении у немцев царит примерный порядок, ведутся «многие службы», но с точки зрения жителя Древней Руси, некой высшей красоты во всем этом нет.

У этого вывода есть свой контекст. Чуть выше представлена вера магометан, и коротко сказано, что «нет в них веселия». Ниже по тексту идет знаменитая характеристика византийского богослужения. Послы не могут забыть его красоты и великолепия, и положительно утверждают, что там-то Бог сходит к человеку. Иными словами, захватывает послов именно эстетика культа – и в некоторой степени онтология литургии. Читатель легко припомнит многочисленные высказывания, и даже трактаты российских философов и богословов, развивающих этот аспект отечественного религиозного сознания.

Однако, помимо того, в цитированном фрагменте едва ли не впервые у нас была сформулирована одна идея, часто повторяемая потом русскими писателями, и касающаяся притом не столько католицизма в целом, сколько именно немецкого народа. В самом схематичном изложении она сводится к тому, что-де у немцев все есть, и порядок примерный, но все же нет у них чего-то высшего, по чему горит и томится русская душа.

Выслушав своих послов, Владимир решается принять крещение от византийцев – и снова медлит. Лишь в следующем году он отправляется со своим войском «на Корсунь, город греческий», навеки присоединяя свое государство к восточному, православному миру (Pax Orthodoxa), который следовал курсом, все более расходящимся с миром западного христианства. Такой выбор впоследствии неизменно подтверждался русскими князьями, от Александра Невского – до Ивана Грозного. Решение Петра Великого, решительно пересмотревшего выбор в пользу «западного порядка» (что явственно прослеживается в тексте хотя бы Духовного регламента) совершило подлинный переворот – и открыло новую, петербургскую эпоху российской истории.

Переходя к «корсунской легенде», фокус внимания летописца сдвигается, причем немцы снова покидают его пределы. Нам же остается сделать вывод, что знакомство с «немецкой верой» сыграло важную роль при выборе религии, да и определении судьбы своего народа правителем первого русского государства.

Немецкая проповедь на Востоке

Перечитывая текст легенды об «испытании вер», мы замечаем еще одно любопытное упоминание о немцах. Известие о встрече князя Владимира с немецкими послами, поставленное под 986 годом, завершается его энергичной репликой: «Идете опять, яко отци наши сего не прияли суть». Слово «опять» в данном контексте следует понимать как «обратно, вспять». В итоге получается, что беседы о вере велись с немцами и ранее того, но учение их не было принято. Заметим, что последний глагол поставлен в оригинале во времени перфект. Оно в основном применялось для передачи действия, произошедшего в прошлом, результат которого был, тем не менее, явствен и на момент речи. Иначе говоря, выбор предков оставался действителен и для князя Владимира.

Что же касается отцов, упомянутых в легенде об «испытании вер», то тут летописца можно понять как в узком смысле, так и в широком. В узком смысле, речь могла идти, собственно, об отце крестителя Руси, князе Святославе Игоревиче, который действительно был язычником, хотя каких-то миссионеров при своем дворе терпел, и креститься «в индивидуальном порядке» своим людям не запрещал.

В широком смысле, летописец мог говорить о попытках духовной колонизации славян, неоднократно предпринимавшихся немецкими государями. Приведем только два примера. Первый из них связан с «восточной политикой» Людовика Немецкого, бывшего основателем Восточно-Франкского государства (843). Усиление граничившей с ним на востоке Великоморавской державы – славянской по основному населению и правящей династии – вызывало беспокойство немецкого короля. Среди предпринятых им политических шагов был союз с ханом (после крещения – князем) Болгарским, который должен был отсечь моравских славян от Византии (вот где берет начало историческое притяжение болгарских правителей к Германии, принесшее столько испытаний южным славянам в середине XX века, – заметим мы в скобках).