Нравы Мальмезонского дворца - Сергей Юрьевич Нечаев Страница 7

Вторит академику Манфреду и Ги Бретон:

«Жюно заплатил за свою бестактность. Помня о Мессудии, Бонапарт постоянно отказывался сделать его маршалом».

Собственно, эти два мнения российского и французского авторов лишь в более или менее корректной форме формулируют нижеследующее высказывание свидетеля описываемых событий Бурьенна, который писал: «Я заметил впоследствии, что он (Наполеон. – С.Н.) никогда не простил ему этой глупости; и могу сказать, почти наверное, что это было одною из причин, по которым Жюно не был сделан маршалом Франции, подобно многим из его товарищей, которых Бонапарт меньше любил, чем его. Можно себе представить, что Жозефина, узнавшая потом от самого Бонапарта о речах Жюно, не слишком много оказывала ему расположения».

К сожалению, вышеописанный эпизод стал вехой, как бы разделившей жизнь Жюно пополам – на «до» и «после». До – искренняя дружба и близость к Наполеону и, как следствие, неизменный успех и слава; после – постепенное отдаление от Наполеона, череда неудач, недоразумений и досадных поражений и, как результат, самоубийство. Верно говорят французы – в каждом деле ищите женщину…

Мой настоящий муж – это ты

Больше всего Наполеона возмутило сообщение о том, что Жозефина устраивала в Мальмезоне разорительные приемы, на которых она и Ипполит Шарль принимали гостей как хозяева замка. По вечерам она прогуливалась с ним по аллеям, и поздние прохожие на дороге в Сен-Жермен имели возможность поглазеть на них. Впав в обман по причине изящного сложения молодого офицера, некоторые думали, что гражданка Бонапарт гуляет, обняв своего сына Эжена…

Одна из соседок, например, увидев их вечером в саду, вернулась домой и написала такие назидательные строки:

«Ее видели на тропинках парка; по вечерам в лунном свете ее фигура в белом платье и белой вуали, опирающаяся на руку сына, одетого в черное или синее, производила фантастический эффект: казалось, что это две тени или два призрака… Бедная женщина! Может быть, она вспоминала о своем первом муже, убитом палачами Революции; она думала и о втором муже, который мог быть в любое мгновение сражен пушечным ядром. И как же его в таком случае похоронят без мессы там, среди мусульман?»

Но у Жозефины и в помине не было таких благочестивых опасений. После прогулки она увлекала Ипполита Шарля на широкую кровать, и они развлекались, перепробовав едва ли не все самые разнообразные и дерзкие позиции.

Поздно вечером 9 октября 1799 года, как обычно, Жозефина лежала на своей кровати в Мальмезонском замке совершенно голая. Рядом с ней, раскинув руки, лежал ее Ипполит Шарль.

Любовная битва только что закончилась, а теперь они мирно отдыхали, набираясь сил для новых свершений, и беседовали:

– Что-то от Бонапарта нет никаких вестей… Наверное, он погиб там в песках Египта. Впрочем, если это так, то тем лучше… Для любви он – конченый человек…

Сказав это, она с усмешкой положила ногу на живот Ипполита Шарля и вдруг заявила:

– Мой настоящий муж – это ты! Вот разведусь и выйду за тебя замуж…

Дальнейшее Ги Бретон описывает так:

«Она впилась взглядом в лицо своего любовника. То, что она увидела, не обрадовало ее. Капитан гусаров растерянно молчал. На глазах Жозефины черты его неузнаваемо преображались: рот запал, нос удлинился, лицо стало маской ошеломленного полишинеля. Совершенно очевидно, что он понял, какие последствия может повлечь за собой брак с креолкой.

Жозефине стало ясно, что она промахнулась. Накануне она обсуждала с Баррасом и Гойе, председателем Директории, проблему своего развода с Бонапартом. Баррас был решительно против; Гойе, надеявшийся впоследствии стать ее любовником, поддержал план Жозефины.

Однако отсутствие энтузиазма, проявленное месье Шарлем, решало вопрос. Неспособная долго сосредоточиться на одной мысли, беспечная креолка решила развеселить нахмурившегося любовника и стала щекотать ему подмышки.

Отставной капитан, поняв, что опасность миновала, вздохнул с облегчением».

Как всегда, ночь прошла бурно, и любовники в сладостном изнеможении заснули.

Бегство Наполеона из Египта

А на следующий день, 10 октября 1799 года, Наполеон прибыл в Париж.

Финал его злоключений в Египте и Сирии Поль-Мари-Лоран де л’Ардеш описывает так:

«Бонапарт послал парламентера к английскому адмиралу. Тот прислал ему номер французской газеты от 10 июня 1799 года. Наполеон, который жаловался, что давным-давно не имеет никаких известий из Франции, жадно принялся за чтение листка. Он увидел из него печальное положение дел республики и поражение ее войск, которых в ту пору бил Суворов в Италии, и вскричал: „Так и есть! Предчувствие не обмануло меня! Италия пропала!!! Экие негодяи! Все плоды наших побед потеряны! Приходится мне ехать”.

С этой самой минуты он решился возвратиться в Европу и сообщил свое намерение Бертье и адмиралу Гантому, которому поручено приготовить два фрегата, „Мюирон” и „Каррер”…

Желала ли Директория возвращения Бонапарта, отъезд которого она видела с таким удовольствием? Говорили, что Трельяр, Ларевельер-Лепо и Баррас писали Наполеону, и будто это-то письмо и заставило его решиться оставить Египет. На этот счет существует столько разноречивых показаний, что согласовать их трудно; нам кажется всего вероятнее то, что Наполеон, отказавшийся от своих видов на Восток неудачей сирийской кампании и извещенный о ходе дел и расположении умов во Франции, предположил, что наступило уже время обнаружить свои честолюбивые виды и обратиться на Запад».

Бросив остатки своей армии, Наполеон отплыл из Александрии 23 августа 1799 года. С собой он взял лишь генералов Бертье, Мармона, Бессьера, Мюрата, Ланна и Андреосси, верного Дюрока и Эжена де Богарне, а также любимых ученых Монжа и Бертолле. Чудом успользнув от британских кораблей в Средиземном море, 6 октября он сошел на французский берег в районе Фрежюса.

Портрет Наполеона в его рабочем кабинете. Художник Жак-Луи Давид

Многие осудили Наполеона за этот поступок.

Генерал Клебер, например, которого Наполеон оставил вместо себя во главе армии, взорвался:

– Наш командир бежал, как напроказивший лейтенант, узнав, что слухи о его долгах и разных неблаговидных проделках становятся главной темой разговоров в гарнизонных кофейнях.

Историк Виллиан Слон пишет:

«Великий беглец без труда уверил себя, что совершает геройский подвиг, рискуя жизнью для спасения Франции, так как по Средиземному морю сновали взад и вперед английские крейсеры. Разумеется, он сам мог руководствоваться при этом такими соображениями: „Предполагалось устроить в Египте колонию, и эту задачу он выполнил. Возвращаясь во Францию, он пользовался правом, которое было ему предоставлено Директорией, и делал только то, что было решено уже заранее”. Ему незачем было, однако, ждать приговора потомства, чтобы уяснить себе недостойность подобного образа действий по отношению к египетской армии. Не подлежало сомнению, что Наполеон выказал бы себя в большей степени героем, если бы остался в Египте и разделил с ней последствия проекта, почин которого в такой значительной степени принадлежал ему самому. Это нашептывала Бонапарту и собственная его совесть. Он не решался