Игорь Фроянов - Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия Страница 8

Итак, отсутствие в Ладоге имущественного неравенства, засвидетельствованное археологическими источниками, — верный знак социальной однородности ладожского населения, которая может быть истолкована только как проявление первобытного равенства. Гнездовое размещение жилых строений в нашем городе по аналогии с подобной застройкой поселений лесостепной полосы следует понимать как отражение происходящей консолидации большесемейной общины, сменившей в конечном счете родовую организацию.{72}

В новейшей историографии древнейшая Ладога иногда изображается и в качестве ОТРП — открытого торгово-ремесленного поселения, наподобие Бирки в Швеции, Хедебю в Дании, Ральсвика на о. Рюген, Гнездова под Смоленском, Тимерева под Ярославлем.{73} Естественно, что решающим фактором развития ладожской экономики было не земледелие и скотоводство, а «международные торговые связи, в которые активно включились в VIII–IX вв., с одной стороны, славяне и финно-угры Северо-Запада, а с другой — норманны и другие народы и племена Балтики».{74} Ладога вместе с округой, войдя примерно с 60-х годов VIII в. в систему евразийского оборота, выдвинулась в число «наиболее развитых североевропейских районов».{75} Она приобрела значение «международного торжища, возникшего на стыке нескольких миров, на оживленной торговой магистрали, где скапливалось пестрое по составу и к тому же от сезона к сезону обновлявшееся многоязычное население».{76} Так в современной научной литературе Ладога превращена в некий космополитический центр, в одну из опор головокружительной циркумбалтийской концепции.{77}

Односторонность изложенных представлений о Ладоге для нас очевидна. Относя ее и близлежащую округу к «наиболее развитым североевропейским районам», мы тем самым отрываем ладожан от остальных словен, ставим их в обособленное положение по отношению к родственным словенским племенам, разрушая единство словен как союза племен. Но союз этот оставался, несмотря на предполагаемое активное участие Ладоги во внешней торговле. Задача исследователя как раз и состоит прежде всего в том, чтобы раскрыть роль Ладоги во взаимоотношениях племен, объединенных летописцем под именем словен. Мешает этому, вероятно, слишком сильное впечатление, производимое на наших исследователей оживленным торговым движением по Волхову, звоном куфических монет и мечей, найденных археологами в «торгово-ремесленных поселениях», лежащих вдоль торговых путей. Чтобы приблизиться к подлинному пониманию исторической действительности изучаемого региона, необходимо коснуться вопроса о значении рек в жизни восточных славян.

Еще Маврикий рассказывал о славянах и антах, что они селились в лесах, у неудобопроходимых рек, болот и озер.{78} Древнерусский летописец, повествуя о расселении восточных славян, почти все их племена разводит по рекам.{79} Современная археология полностью подтвердила сообщения древних писателей: «Славянские поселения были расположены действительно уводы — по берегам рек, как больших, так и малых, а также около озер и всевозможных протоков».{80} Помимо производственных и бытовых удобств, реки привлекали восточных славян еще и потому, что они издревле служили путями сообщения. Специфика ландшафта Восточной Европы, рыхлость почвы, равнинность поверхности позволили рекам, как подметил еще В. О. Ключевский, «принимать самые разнообразные направления. Потому нигде в Европе не встретим такой сложной системы рек со столь разносторонними разветвлениями и с такой взаимной близостью бассейнов: ветви разных бассейнов, магистрали которых текут иногда в противоположные стороны, так близко подходят друг к другу, что бассейны как бы переплетаются между собою, образуя чрезвычайно узорчатую речную сеть, наброшенную на равнину. Эта особенность при нешироких и пологих водоразделах, волоках, облегчала канализацию страны, как в более древние времена облегчала судоходам переволакивание небольших речных судов из одного бассейна в другой».{81} При таких условиях реки, как и следовало ожидать, приобрели наиважнейшее коммуникационное значение, намного превзошедшее сухопутные дороги.{82} В обстановке усилившейся вражды племен и участившихся между ними войн, характерных для поздней стадии развития родоплеменного строя, контроль над речными трассами становился острейшей потребностью. Рост населения, сопровождавшийся сегментацией племен, толкал к расширению «жизненного пространства», вызывая колонизационное движение. Исторический опыт свидетельствует, что любое племя, любой народ, овладевшие частью реки, упорно стремятся овладеть ею полностью. Бывает, это удается в короткий срок, но порою растягивается на многие десятилетия и даже целые столетия, как, скажем, произошло у восточных славян, древнерусских людей и великороссов с Волгой. В случае же с Волховом продвижение заняло сравнительно малое время. Обосновавшись в Приильменье и в верховьях Волхова, словене вскоре вышли в низовья реки, образовав два скопления поселений и тяготеющих к ним сопок: у начала волховских порогов и неподалеку от волховского устья. Среди первого скопления словене построили укрепленное поселение Новые Дубовики, а среди второго — знаменитую Ладогу,{83} вследствие чего Волхов на всем своем протяжении оказался в руках словен. Контроль над Волховом обеспечивал безопасность словенского племенного союза от нападений со стороны враждебных соседей. Он был установлен весьма своевременно, так как уже в VIII в. шведы пересекают Балтийское море, основывая опорные пункты на его южном побережье, откуда проникают в Финский залив, Неву, Ладожское озеро и Волхов.{84} Судя по староладожским материалам, скандинавы в низовьях Волхова появляются в середине VIII в., т. е. во время сооружения Ладоги.{85} Начиналась экспансия норманнов на территорию восточнославянских земель. Она «проявлялась в различных формах: в грабежах, сборах дани с народов, подвергнувшихся нападению, и их завоевании, наконец, в торговле».{86} Отряды варягов формировались из купцов-воинов, промышлявших в зависимости от обстоятельств сегодня торговлей, а завтра — грабежом и «примучиванием» попадающихся на их пути племен. Ладога стала своего рода контрольно-пропускным пунктом для всех чужих, направляющихся в глубь словенской земли и на юг — на Днепр и Волгу. Вторым таким пунктом являлись Новые Дубовики у волховских порогов — опаснейшего участка волховского пути, преодолевавшегося волоком. Миновать его пришельцам было значительно труднее и сложнее, чем Ладогу. В верхнем течении Волхова враги словен натыкались на новые речные заставы. Таким образом, Волхов и в истоке, и в устье был защищен от внешнего мира, что обеспечивало безопасность словенских земель. Чтобы помешать свободному проникновению сюда с Верхней Волги, словене освоили земли по р. Мсте, соорудив на ее берегах поселения и сопки.{87}

Контрольные функции Ладоги на волховском пути предшествовали торгово-ремесленным, будучи частью обязанностей по организации обороны от неприятеля, возлагаемых на воплощаемый ею племенной центр. Но ее роль отнюдь не ограничивалась сугубо местными задачами оборонительного значения. Ладога была еще и звеном общей системы защиты от нападений извне, созданной племенным объединением словен на принадлежащей ему территории (о чем только что говорилось). Так открывается одна из граней роли Ладоги по отношению к союзу словен в целом.

По мере усиления торгового движения по Волхову Старая Ладога приобретает новое качество торгово-ремесленного центра, не теряя, разумеется, своего прежнего назначения. Подобная последовательность как бы подспудно и смутно улавливается некоторыми исследователями. А. Н. Кирпичников, например, размышляя о Ладожской волости, составленной «из цепочки приречных поселков», замечает, что «их строительство совпало (или, может быть, несколько опередило) начало проходящей здесь через Волхов евразийской торговли. Это обстоятельство активизировало рост поселений, в особенности самой Ладоги, и привело к организации службы прохождения водного транспорта. Ладога становится международной пристанью, важнейшим пунктом караванной и местной торговли и сама выступает в роли организатора этой торговли».{88} Высказанная вскользь мысль об опережающем строительстве Ладоги и прилегающих к ней поселений относительно начала евразийской торговли не получает, к сожалению, у автора дальнейшего развития. Зато торгово-ремесленное значение города, поднятое в заоблачную высь мировой политики и торговли, раздувается паче всякой меры.