Руссо и Революция - Уильям Джеймс Дюрант Страница 8

и плебею, не подобает жаловаться на джентльмена. Если моя судьба еще раз запустит меня в руки посла того же сорта, я буду страдать без жалоб. Если ему недостает достоинства, если он лишен душевной возвышенности, то это потому, что благородство обходится без всего этого; если он связан со всем гнусным в одном из самых безнравственных городов, то это потому, что его предки создали ему достаточно чести; если он общается с рыцарями, если он сам является таковым, если он лишает слугу жалованья, ах, тогда, мадам, я буду думать только о том, как удачно не быть сыном своих собственных дел! Эти предки — кто они были? Неизвестные люди, без состояния, равные мне; у них был какой-то талант, они сделали себе имя; но природа, сеющая семена добра и зла, дала им жалкое потомство.54

А в «Исповеди» Руссо добавил:

Справедливость и бесполезность моих жалоб оставили в моем сознании семена негодования против наших глупых общественных институтов, в которых благосостояние общества и реальная справедливость всегда приносятся в жертву неизвестно какой видимости порядка, которая не делает ничего иного, как добавляет санкцию общественного авторитета к угнетению слабых и беззаконию сильных.55

Монтэгу, вернувшись в Париж, послал Руссо «немного денег, чтобы рассчитаться со мной….. Я получил то, что мне предложили, заплатил все свои долги и остался, как и прежде, без единого франка в кармане». Вновь поселившись в отеле «Сен-Квентин», он зарабатывал на жизнь копированием музыки. Когда нынешний герцог д'Орлеан, узнав о его бедности, подарил ему музыку для копирования и пятьдесят луидоров, Руссо оставил себе пять, а остальные вернул как переплату.56

Он зарабатывал слишком мало, чтобы содержать жену, но считал, что при стоической экономии может позволить себе любовницу. Среди тех, кто ел за его столом в отеле «Сен-Квентин», были хозяйка, несколько безбедных аббатов и молодая женщина, служившая в отеле прачкой или швеей. Тереза Левассер была такой же робкой, как Жан-Жак, и так же сознавала свою бедность, хотя и не очень гордилась ею. Когда аббатисы дразнили ее, он защищал ее; она стала смотреть на него как на своего защитника, и вскоре они оказались в объятиях друг друга (1746). «Я начал с того, что заявил ей, что никогда не брошу ее и не женюсь на ней».57 Она призналась, что не была девственницей, но заверила его, что согрешила лишь однажды и очень давно. Он великодушно простил ее, заверив, что девственница двадцати лет — большая редкость для Парижа в любом случае.

Она была простым существом, лишенным всякого очарования, без всякого кокетства. Она не могла рассуждать о философии или политике, как салонная женщина, но умела готовить, вести дом и терпеливо переносить его странные настроения и манеры. Обычно он говорил о ней как о своей «экономке», а она о нем — как о «моем мужчине». Он редко брал ее с собой на свидания с друзьями, потому что она оставалась постоянно подростковой в умственном отношении, как и он — в нравственном.

Сначала я пытался улучшить ее ум, но мои старания оказались бесполезными. Ее ум такой, каким его создала природа; он не поддавался культивированию. Я не краснею, признавая, что она никогда не умела хорошо читать, хотя пишет сносно… Она никогда не могла перечислить двенадцать месяцев года по порядку или отличить одну цифру от другой, несмотря на все мои старания научить ее. Она не умеет ни считать деньги, ни определять цену чего-либо. Слово, которое, когда она говорит, приходит ей на ум, часто противоположно тому, которое она хотела сказать. В свое время я составил словарь ее фраз, чтобы позабавить месье де Люксембурга, а ее qui pro quos часто становились знаменитыми среди тех, с кем я был наиболее близок.58

Когда она забеременела, он «оказался в величайшем замешательстве»: что ему делать с детьми? Друзья заверили его, что это вполне обычная практика — отправлять нежеланных детей в приют для подкидышей. Когда появился младенец, это было сделано, несмотря на протесты Терезы, но при содействии ее матери (1747). В течение следующих восьми лет появились еще четверо детей, от которых избавились таким же образом. Некоторые скептики предполагают, что у Руссо никогда не было детей и что он придумал эту историю, чтобы скрыть свою импотенцию, но его многочисленные извинения за это уклонение от ответственности делают эту теорию неправдоподобной. Он частным образом признался в своем поведении в этом вопросе Дидро, Гримму и мадам д'Эпинэ;59 Он косвенно признал это в «Эмиле»; он гневался на Вольтера за то, что тот предал это огласке; в «Исповеди» он прямо признал это и выразил раскаяние. Он не был создан для семейной жизни, будучи бескожной массой нервов, скитальцем душой и телом. Ему не хватало отрезвляющей заботы детей, и он так и не стал мужчиной.

В это время ему посчастливилось найти выгодную работу. Он служил секретарем у мадам Дюпен, затем у ее племянника, а когда Дюпен де Франсуа стал генеральным приемником, Руссо получил должность кассира с жалованьем в тысячу франков в год. Он перенял золотую косу, белые чулки, парик и шпагу, с помощью которых литераторы, чтобы попасть в аристократические дома, подражали аристократической одежде;60 Мы можем представить себе дискомфорт его раздвоенной личности. Его принимали в нескольких салонах, и он приобрел новых друзей: Рейналь, Мармонтель, Дуэлос, мадам д'Эпинэ и, что самое близкое и роковое, Фридрих Мельхиор Гримм. Он посещал захватывающие ужины в доме барона д'Ольбаха, где Дидро убивал богов тем, что его враги называли челюстной костью осла. В этом логове неверных большая часть католицизма Жан-Жака растаяла.

Тем временем он писал музыку. В 1743 году он начал комбинацию оперы и балета, которую назвал Les Muses galantes, воспевающую любовь Анакреона, Овидия и Тассо; она была поставлена в 1745 году, с некоторым шиком, в доме сборщика налогов Ла Попелиньера. Рамо отмахнулся от нее как от пастиччо, состоящего из плагиатов итальянских композиторов, но герцогу де Ришелье она понравилась, и он поручил Руссо переработать оперу-балет «Праздники Рамира», предварительно подготовленную Рамо и Вольтером. 11 декабря 1745 года Руссо написал свое первое письмо литературному монарху Франции:

Пятнадцать лет я работал над тем, чтобы стать достойным вашего уважения и той благосклонности, с которой вы благоволите к молодым