Андрей Сахаров - Владимир Мономах Страница 83

Весть о смерти Олега Мономах воспринял спокойно. Уже в Клеве было видно, что Олег не жилец - худой, сгорбленный, с серым лицом, он держался лишь своей неиссякаемой гордыней. Олег знал, и это знали все, что он оставался по старшинству первым русским князем, сыном великого князя, который правил в Киеве ранее Мо-помахова отца. Было видно, что в распрю около рак Бориса и Глеба он вложил последние душевные силы.

Теперь Олега нет, и с ним ушла в прошлое длинная пора привязанности и надежд, зависти и вражды, междоусобий и убийств, кажущегося смирения н неутоленной гордости.

Отныне, казалось, Черниговская земля была неопас-па, а горячее заполошное племя Ольговичей он сумеет держать в узде; старший из них, Всеволод Ольгович, уже при жизни отца послушно ходил в походы по указке переяславского князя.

И словно первой проверкой для Ольговичей стало приказание Мопомаха собираться к ранней весне 1116 года в новый большой поход в донские степи. Верный себе, Владимир решил вновь нанести упреждающий удар по старому врагу, добить окончательно донских половцев, потому что основные силы в недавнем половецком выходе в Русь были снова с Дона. Что касается приднепровских половцев, то они все больше увязали в войнах с Византией, откочевали к югу, вмешивались в распри бал-капских государей и меньше беспокоили киевского князя.

Готовились рати киевская, черниговская, переяславская, смоленская. Но все расчеты перечеркнул заратив-шийся минский князь. С севера пришли вести, что Глеб Всеславич вторгся в смоленские земли, разорил дреговичей, сжег Лучоск.

Владимир с досадой слушал сбивчивый голос запыхавшегося гонца, которого пригнал к нему сын Вячеслав. Снова Полоцк, снова племя Всеслава. Сколько можно Руси терпеть невзгод и напастей от заносчивых полоцких князей! Или мало жгли их города - Полоцк, Минск и другие, или мало людей угоняли в полон, отнимали княжеские и боярские пожитки? Нет, Теперь неймется Глебу.

Мономах ходил по палате, закинув руки за спину, круто повертываясь на каблуках, с нарастающим раздражением думал о том, что рушится начатое большой дело ца юге - новый поход в степь. Приходила мысль - немедля отомстить Глебу, стереть с лица земли его города, спалить нх, а самого в оковах привести и Киевский

Решив сделать это, Мономах тут же успокоился и уже не торопясь обдумал все заново.

Через некоторое время в Минск к Глебу выохало посольство с предложением о мире. Владимир просил Глеба уняться, покаяться, уйти из смоленских земель, жить и согласии. Мономах и прежде решил, что следует договориться со своим соплеменником, не затевать войны, не губить людей и городов, но разорять смердьих земель.

Однако Глеб ответил заносчиво и дерзко. Послам он заявил, что не только не уйдет из смоленской земли, но доберется еще и до земель самого Владимира, до киевских городов. Это означало новую междоусобную войну. Мономах, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, действовал решительно и быстро. Уже через несколько дней он сам с киевской ратью выступил к Смоленску и.' вошел в город, где его ждал с дружипой Вячеслав. Вскоре к городу подошла дружины Мономаховых сыновей Ярополка и Юрия, а также черниговская рать с Давы-дом, Давидовичами и Ольговичами.

Узнав о начале войны, Глеб отбежал из смоленской земли и затворился в Минске. В это время Вячеслав с ходу захватил Оршу, а Давыд и Ярополк с переяславской ратью взяли на щит Друцк. Город был разграблен и сожжен. Но Глеб еще сидел за стенами Минска, и Мономах приказал двоюродному брату, сыновьям и сыловцам идти и брать город приступом.

Вскоре Мономахова рать обступила Минск. Город был укреплен хорошо: с Глебом в Минске засела его дружина; вооружил он и вывел на крепостные стены и горожан. Здесь, в Полоцкой земле, которая испокон века воевала с Киевом, сделать это было нетрудно. Теперь Глеб приготовился к бою, но каково же было его удивление, когда он увидел, как прямо напротив городских ворот, посреди Мономахова стана, воины ставят для великого князя избу. Это означало долгую осаду, голод и жажду и, наконец, сдачу, разграбление и поток и пожар, а для самого Глеба - позорный плен. С городских стен видели, как Мономахова рать облегала город, как уходили по всем дорогам крепкие сторожи, как дружинники разъезжались по окрестным селам и городкам в поисках ествы для войска и корма для лошадей. Глебу стало ясно, что киевский князь будет стоять под городом до тех нор, пока не возьмет его. Ужасаясь, смотрели с городских степ на приготовления осаждавших и горожане.

А вскоре из Минска в стан Мономаха пришли бояре Глеба с мольбой о мирэ. Но заключить мир с минским князем, дерзко нарушившим единство Русской земли, было немыслимо. Требовалось наказание. Если не наказание, то, до крайней мере, большая острастка.

Модомах сурово принял послов. Они долго топтали снег близ его шатра, пока он принял их, а приняв, сначала потребовал, чтобы Глеба со всеми его ириспбдга!л-ками, подвигнувшими его па братоубийственную войн у, привели к нему в оковах, и лишь потом, смягчившись, велел выйти ому из города, просить у него вселюдно прощения и торжествеппо обещать жить впредь в мире и покое и всячески помогать Руси против общих врагов.

И вот он снова стоит в снегах перед Минском, как десятки лот назад, когда появился здесь трияадцатиле с ним отроком с отцом и дядьями. И снова город, давно уже отстроенный и расширившийся после тех злопамятных днон, страшного пожара и разорения, лежит перед ним,: ожидая своей участи.

Мономах на всю жизнь запомнил ту минскую резню, кровь на снегу и горький запах сгоревшего города, русских люден, павших жертвой княжеской усобицы. С тех пор он избегал брать без нужды на щит русские города, как бы дерзко ни вели себя их князья. И сегодня он помнил страшные картины детских лет. Лучше мир, покоя, чем бесцельное наказание и грабеж. Он видел, что воины хотят добычи, что многие из них именно ради нее пришли сюда в снега и холод. По для него единство Руси перед лицом непрекращающейся половецкой угрозы было дороже жалкого скарба горожан.

На утро следующего дня из городских ворот Минска вышло печальное шествие. Впереди пешим шел князь Глеб Всеславич с женой и детьми, за ним крамольные бояре, другие близкие ему люди.

Мономах стоял около шатра, смотря поверх прибли-. жающегося к нему Глеба на купола минских церквей, слушал, как Глеб просил у пего прощения, обещаясь всегда быть с Киевом заодно. И ни один мускул не дрог-пул в неподвижном лице Владимира Всеволодовича с за-

каменевшим вдруг подбородком. Минск был отдан Глебу обратно, а чтобы впредь ему дерзить было неповадно, дручан, полоненных Ярополком, вывели из города и расселили во вновь срубленном городке Желде, присоединенном к смоленской земле.

И новые военпые заботы уже накатывались с юга. Там, в причерноморских степях, в междуречье Дуная и Днестра, в союзе с приднепровскими половцами организовал свои силы Леон Диогенович, муж Мопомаховой дочери Марии, претендент на византийский престол.

Владимир давно уже тайно помогал зятю. К нему шли люди из русских княжеств, посылались припасы, переправлялась казна. К детям Тугоркана, которые после смерти главного хана под Переяславлем хранили мир с Русской землей, но зато постоянно тревожили византпи-ские земли, к ним регулярно посылались подарки. Сам Леон был желанным гостем в половецких приднепровских станах. И вот теперь настало время. Алексей Комиин был болен, турки наседали на империю с востока.

Мономах в глубине души вовсе не надеялся, что Леон достигнет верховной власти в Константинополе: слишком велика была толща, которую ему предстояло бы в этом случае пробить: сломить военную мощь империи, вековые связи Комнинов, сокрушить весь их клан, склонить на свою сторону своевольную провинциальную знать. Но отнять у империи старинные русские земли уличей и тиверцев, доходившие до Дуная, окружить ими волынскую землю, давно норовившую отложиться от Киева, - это полностью входило в его расчеты. И вот теперь пришли вести, что Леон вместе с половцами вторгся в Подунавье, овладел многими тамошними городами, захватил Доро-стол, где полтора века назад его, Мономаха, пращур - Святослав Старый вел последний бой с византийцами.

Мономах посылал гонцов на юг, обещал Леону помощь, делал это тайно от сидевших в Киеве греков, скрывал свои связи с зятем даже от митрополита Никифора, просил Леона держаться в дунайских городах. Все шло так хорошо, и то, что не удавалось русским князьям вот уже несколько столетий, теперь можно было достигнуть общим натиском молодого претендента и дружественных половцев Тугоркановичей. И вдруг с юга пришла громовая весть. Леон убит в Дерестре двумя сарацинами, подосланными Алексеем Комнином. И покатилась на Русь ответная волна; вмиг разбежались люди Леона, боясь ослепления - этой страшной византийской кары за мятеж; покинули Подунавье и половцы. Теперь можно было спасти дело лишь с помощью русского войска. Оно еще не успело отдохнуть от минского похода, а воинам во главе с воеводой Иваном Войтишичем надлежало двигаться на юг, закрепить за собой столь дорогое дунайское устье.