Константин Романенко - Борьба и победы Иосифа Сталина Страница 9

Крещенское несчастье не прошло без следа. Мальчик не мог на­равне со сверстниками участвовать в беззаботных играх; он начи­нает замыкаться в себе, у него появляются особая походка бочком и новое прозвище Геза (Кривоходящий). В это время он уже острее вос­принимает разницу между своими родителями и отцами однокласс­ников, кроме того, он чувствует себя уже серьезнее этих детей про­винциальных священников, не разделяя их «бездумные забавы».

Он с прежним рвением занимается учебой и с еще большим ув­лечением погружается в чтение. «Я заметил, что он очень наблюда­телен, вечно носится с книгами, никогда с ними не разлучается... — пишет сын полкового священника Петр Адамишвили. — Сосо не мог быть мне товарищем, ибо на переменах никакого участия не принимал в шалостях и играх. Отдых он проводил за чтением книг. Кушал хлеб или яблоки. Он не говорил с нами. А если заговаривали с ним, отвечал кратко, лаконично: «да», «нет», «не знаю». Более это­го от него нельзя было добиться»; «Сосо вообще не любил выходить во двор»; «не было случая, чтобы он пропустил урок или опоздал».

Но не только болезнь изменила его поведение. В его мироощу­щении наступил переходный возраст; характер подростка стал приобретать уже устойчивые черты, и одной из особенностей это­го становления было то, что он во всем «стремился быть первым».

Педагоги быстро обратили внимание на добросовестность и старание, сообразительность и целеустремленность мальчика. Они оказывают ему доверие. Учитель русского языка Владимир Анд­реевич Лавров «назначил его своим заместителем» и поручил ему выдавать ученикам книги, а преподаватели духовных дисциплин, оценив интеллектуальные и организаторские способности Сосо, привлекли его к обучению одноклассников чтению псалмов. Уче­ников допускали к проведению церковной службы только после тренировки с ним. Он приобрел неофициальный статус главного клирика, а на торжественных молебнах неизменно являлся глав­ным певчим и чтецом. Он относился к своим поручениям весьма ответственно.

Для поощрительного доверия учителей к воспитаннику суще­ствовали и иные предпосылки. Преподаватель училища Г.И. Елисабедашвили вспоминал о незаурядных музыкальных способностях юного Сосо: «У этого одаренного мальчика был приятный высокий голос — дискант. За два года он так хорошо усвоил ноты, что сво­бодно пел по ним. Вскоре он стал помогать дирижеру и руководить хором... Мы исполняли вещи таких композиторов, как Бортнянский, Турчанинов, Чайковский... Сосо хорошо пел в хоре учеников духовного училища. Обычно он исполнял дуэты и соло, часто заме­няя регента хора».

Кстати, уже само то, что учащиеся получили возможность учить и исполнять произведения музыкальной классики, стало заслугой именно юного Сосо. Несмотря на царившую в училище строгую атмосферу, прививавшую будущим священникам «богобоязнь и смирение», мальчик оставался смелым и свободолюбивым. В отличие от своих одноклассников он не трепетал перед школьным на­чальством Он часто обращался к инспектору или надзирателям с просьбами о прощении провинившихся учеников, рассуждая об иных, чем наказание, средствах их исправления.

Его не по-детски здравые доводы убеждали старших, поскольку они основывались на здравой логике, а проявленные им пытли­вость, стремление мыслить нестандартно даже стали импульсом для своеобразной школьной реформы. Преподаватель духовного пения С.П. Гогличидзе рассказывал, что однажды мальчик обратил­ся к нему с вопросом: почему в училище не поют светские песни? Вопрос поставил преподавателя в тупик, а объяснение, что учащие­ся духовного училища «должны хорошо знать церковное пение», не удовлетворило подростка.

«Я думаю, — возразил Сосо, — что мы ничего не потеряем, если хоть иногда будем исполнять народные песни. Попросим, может быть, разрешат...» Сосо не отбросил забывчиво свою мысль, и когда в училище появился для проверки инспектор из семинарии, он на­помнил о ней преподавателю. Разговор с инспектором состоялся в присутствии маленького «реформатора», и уже вскоре админист­рация получила от эрзарха разрешение не только на исполнение светских песен, но и на выделение часов для занятий учеников гим­настикой.

Однако певческий талант не служил для мальчика из Гори ос­новным способом самовыражения. Его пытливый ум будет искать иного применения своих способностей. Но, впитав корневую куль­туру своего народа, в том числе и музыкальную, он обрел огромный эстетический и духовный потенциал, позволивший ему выйти как за черту провинциального города, так и за пределы своей страны.

Музыкальная одаренность стала составной частью его внутрен­ней эстетической гармонии. Сталин любил музыку, ценил западно­европейских композиторов, в частности, Верди, но особенно лю­бил слушать русские оперы. Серго Берия, знавший его симпатии, однажды в запале даже заявил матери: «Я не Сталин, чтобы по пятьдесят раз слушать «Ивана Сусанина».

Конечно, такое негативное восприятие пристрастий вождя по­верхностно и субъективно, но, может быть, потому отец Серго и не смог впоследствии оказаться на месте Сталина, что тоже не пони­мал трагедийного смысла русских опер...

Любовь Сталина к искусству не была показной демонстрацией эстетизма; он «часто в Большой театр ходил, — вспоминал В.М. Мо­лотов, — на середину оперы, на кусок оперы. Хорошо относился к Глинке, Римскому-Корсакову, Мусоргскому — к русским преиму­щественно композиторам».

Кого из российских правителей всех времен можно «упрек­нуть» в таких интеллектуальных «слабостях»? Молотов вспоминал и о том, что у Сталина было много пластинок, которые он любил прослушивать: «грузинские песни... русские народные песни очень любил... Ему нравились песни хора Пятницкого».

«Театральные вкусы Сталина, — отмечает Чарльз П. Сноу, — были еще основательней... Когда еще до Первой войны он побывал на спектакле в Московском Художественном театре, впечатление оказалось настолько сильным, что он пожелал, чтобы то же самое представление в точно такой же постановке шло «вечно». И руко­водителям театров в Москве «не приходило в голову слегка посето­вать на засилье консерватизма во МХАТе».

Однако отец не терял надежды оторвать Сосо от «духовной карьеры». Он несколько раз возвращался в Гори, пытался прими­риться с семьей и, не сломив строптивости супруги, прибегает к «экономическим санкциям»: он отказывается платить за обучение сына. В результате в 1891 году «за невзнос денег (на) право обуче­ния» его исключают из училища — Кеке не имела необходимых средств (25 рублей в год). Это было крушением не только материн­ских надежд, это было несчастье. Но нашлись доброжелатели спо­собною мальчика, и ему назначают стипендию (3 рубля 30 коп. в месяц). Его восстановили в училище и перевели во второй класс

В мировоззренческой борьбе по влиянию на сына свободолю­бивый горец терпит поражение. Затянувшийся семейный кон­фликт в 1882 году завершается разрывом отношений между Бесо и Кеке. Сосо был еще во втором классе, когда его отец окончательно перебрался в Тифлис. Перед отъездом он еще раз просил сына ос­тавить учебу и уехать вместе с ним, но Сосо выбрал сторону матери. «Мой отец, — пишет Иосиф Джугашвили в заявлении (от 25 августа 1895 г.) на имя ректора Тифлисской духовной семина­рии, — уже три года не оказывает мне отцовского попечения в на­казание того, что я не по его желанию продолжил образование».

Уже значительно позже Екатерина Джугашвили осознает, что ее победа тоже оказалась Пирровой и, как бы продолжая свой спор с мужем, она упрекнет сына в том, что он все же не стал свя­щенником Слова матери умилили И. Сталина.

Оставшись без поддержки мужа, Кеке берется за любую поден­ную работу. Однако случайные заработки не могли удовлетворить насущные потребности семьи; к тому же эту не избалованную жизнью и имевшую твердый характер грузинку не устраивало по­ложение нуждающейся просительницы, прислуживающей в семь­ях обеспеченных людей. Это претило ее чувству собственного дос­тоинства, и она нашла приемлемый выход. Кеке решила овладеть искусством портнихи. Она проявила настойчивость и деловую предприимчивость. Знакомые рекомендовали ее сестрам Петро­вым, славившимся в городе мастерством кройки и шитья. Научив­шись швейному делу, она стала брать самостоятельные заказы. «Кеке, — вспоминала Наталья Азиани, — себя и сына содержала шитьем, много раз она работала в нашей семье».

Поселившись на Соборной улице, Джугашвили прекратили бесконечные переезды с квартиры на квартиру. И все-таки невзго­ды, отпущенные на долю Сосо, еще не завершились, он тяжело за­болел воспалением легких, и родители снова «чуть не потеряли его». Оправившись от болезни, мальчик вернулся в училище, где ему повысили стипендию с трех рублей тридцати копеек до семи рублей и как примерному ученику стали раз в год выдавать одежду.