Владимир Шигин - Герои русского парусного флота Страница 9

— Отныне вы не школяры, а господа навигаторы! — объявил он им.

По весне получил Федя Соймонов с товарищами по сотне рублей на прокорм да заграничный паспорт, скреплённый гербовой печатью. Прибыли они в город Архангельский, погрузились там на судно купеческое, и поплыли в Голландию, землю им неведомую.

Страна каналов, мельниц и тюльпанов прибывших ошеломила. Вдоль берега — города богатые, верфи да порты, по каналам лодки снуют, а в море суда бесчисленные на волнах качаются. Одно слово: сказка!

На амстердамской верфи, куда прибыли российские волонтёры, каждому навигатору выдали по робе парусиновой да топору острому. И за работу! Рядом с Соймоновым его приятель — Васька Головнин. Когда дело плотницкое освоили, пошли стропы вязать. К тому времени и деньги вышли. В России по причине войны со шведами о них, поди, и совсем забыли. Как жить далее — каждый решал сам. Одни с кружкой на паперти сели, иные взялись за кистени. Фёдор с Василием решили на моря подаваться. Нанялись матросами за еду и платье. Судно — развалюха, команда — сброд, а шкипер — законченный пьяница. Побывали и в Лиссабоне, и на реке Темзе. Шкипер, трезвости их дивясь, скоро им и штурвал доверил, и лоты метать позволил. На судах жизнь тоже не малина, а потому пили сыны дворянские воду тухлую да жарили рыбку, какую удавалось словить. Но разве это беда, когда над головами навигаторов гудели ветром наполненные паруса, а впереди манил неведомый горизонт!

В штормах и походах пролетели два лихих года. Вчерашние школяры-навигаторы стали теперь просолёнными матросами, которым сам чёрт не брат. А когда в очередной раз их битый шквалами бриг завернул в Амстердам, там бравых мореходов уже ждал указ о возвращении на родину.

1715 год Фёдор Соймонов встречал уже дома. Едва вернулся, пришлось заниматься делами наследными: помер его дядюшка Семён Кондратьевич. Пока Соймонов с хозяйством разбирался, подошло время баллотироваться на чин мичманский. Председательствовать же на комиссию, к всеобщему ужасу, пришёл сам царь. Спрашивал Пётр как всегда строго, и из сорока восьми кандидатов на чин сдали лишь семнадцать. Первым из них по ответам был Фёдор. Уж какие ему вопросы каверзные царь ни задавал, а на все ответы получил.

— Хорош, ой хорош мичман будет! — улыбался Пётр. — А плавать тебе отныне на «Ингерманланде» — флагмане моём!

Друзья, после экзаменации руку Соймонову пожимая, и не знали, как быть: то ли поздравлять его, то ли жалеть.

Головнин, друг сердешный, лишь головой качал:

— Ой, Федька, тут уж не зевай! Враз тебя царь в солдаты сдаст!

— Ничего! — храбрился новоиспечённый мичман. — Сдюжим!

Ингерманландский капитан Гослер был молчалив и хмур, щуря глаза, беспрерывно пыхтел трубкой.

— Ви ест официрен маленький! — сказал он Соймонову при встрече. — А я любит болшой арбайтен!

На том наставление и закончилось.

Три кампании отплавал на «Ингерманланде» Фёдор Соймонов. Многому научил его старый голландец. Ах, как нёсся в облаках парусов их красавец корабль, и не было ему равных в ходкости среди всего российского флота, как дерзко кренил капитан Гослер корабль на разворотах!

Юному мичману пришлось показать себя в делах ратных. В кампанию семнадцатого года с лейтенантом Янсеном на двух ботах с гренадерским десантом высаживались на остров Гогланд. Вначале, постреляв, отогнали шведов от берега, потом пожгли армейские магазины, вывели из строя захваченные пушки и вернулись обратно.

Последнюю кампанию на «Ингерманланде» Соймонов проделал уже под началом нового капитана ван Вердена. Зимой 1719 года, когда вмёрзший в кронштадтский лёд корабль стоял в порту, ван Вердена и Фёдора вызвал к себе царь. Пётр был чем-то озабочен, а потому разговор его был краток:

— Следовать вам обоим в Астрахань и описывать западные берега каспийские!

Откуда ж было знать мичману Соймонову, что, видя скорый исход войны со шведами, Пётр уже приступал к подготовке будущего похода вдоль Каспийского моря, на Гилянь.

ВОЛНЫ КАСПИЙСКОГО МОРЯ

Наскоро собравшись, моряки выехали в край неблизкий. И снова повезло Соймонову с наставником. Ван Верден был происхождением голландец, служил поначалу шведам. Взятый в плен в одном из боёв, он перешёл на службу к Петру. Капитан опытный, Верден обо всём имел собственное суждение, которое не боялся говорить в глаза. Начальство за то капитана не любило, но команда уважала.

В Астрахани прибывшие времени тоже не теряли. Дорог был каждый день. И уже в самом начале мая Фёдор вывел из устья Терека шняву «Екатерина». Доверием оказанным мичман был обрадован несказанно: ведь впервые он самостоятельно ведёт судно в плавание по неведомому морю. Гидрографическая съёмка берегов — дело монотонное, кропотливое и, что самое главное, небезопасное. Места вокруг — дикие, а персы настроены воинственно. Бывало, и с берега палили, а при высадках на берег и конницей нападали. Но ничего, как-то всё обходилось: то ли провидение помогало, то ли осторожность соймоновская. Так в походах, боях и трудах навигаторских пролетело ещё два года. Наконец, моряки изыскания свои завершили, составили карту генеральную и в Санкт-Петербург отослали.

Работу Вердена с Соймоновым Пётр оценил высоко, а карту каспийскую, хвалясь, послал в академию Парижскую: полюбуйтесь, мол, что за мастера у меня есть.

— Ну а тебе, Федя, почёт от меня особый! — похлопал царь по плечу прибывшего в Петербург Соймонова. — Назначаю тебя капитаном!

Кампанию следующего года проделал капитан Соймонов на корабле «Святой Андрей» в плаваниях у Красной Горки. Своим возвышением Фёдор был несказанно горд и потому старался изо всех сил, чтоб не быть хуже иных, более опытных. А закончилось плавание — и опять высочайший указ: следовать снова на Каспий. Завершив дела шведские, Пётр I всерьёз принимался за персидские. На юг шли теперь флот и армия: гремели барабаны, устало рысила по степи конница.

— Гилянь идём у шаха персидского отбирать! — объясняли солдаты выходящим на дорогу обывателям.

Во главе армии сам император, при нём генерал-адмирал Апраксин, астраханский генерал-губернатор князь Артемий Волынский. Пётр с Волынским шли по Волге передовым ботом, Соймонов с Апраксиным следом за ними на судне «Принцесса Анна».

На одной из днёвок Волынский о капитане «Анны» отозвался с похвалой:

— Знающ, храбрец и пить умеет!

Император лишь усмехнулся в ответ, но к себе после того ещё более приблизил. А тут Соймонов в очередной раз отличился — отыскал на побережье бухту, для мелких судов удобную. Да ему ли, знатоку Каспия, не сыскать!

Осматривать бухту отправился на шлюпке сам Пётр, с ним и Фёдор. Бухтой император остался доволен вполне. А на обратном пути между Петром и его капитаном произошёл знаменательный разговор, который Соймонов много лет спустя воспроизведёт в своих воспоминаниях.

Началось с того, что, пользуясь хорошим расположением духа государя, Соймонов завёл разговор о славных мореходах Христофоре Колумбусе и Америкусе Веспуччи, о землях заморских, о берегах камчатских. Говорил, что земли те знатные и нам туда бы надо. Пётр вначале отмалчивался, на вёсла налегая, а потом оборвал Фёдора:

— То всё знаю, да не ноне нам туда надобно, а позже!

Затем повернулся к притихшему Соймонову:

— В заливе Астрабадском бывал?

— Бывал! — с натугой отвечал Фёдор, веслом загребая.

— А знаешь ли, что от Астрабада до Балха — городка бухарского и Водохшана всего двенадцать дён ходу верблюдами?

Соймонов лишь неопределённо кивнул.

— А Бухара — средина всех восточных коммерций! — продолжал свою мысль самодержец. — Там же и до Индии рукой подать. Кто нам помешать сможет? После уж и Камчаткой и Америкой займёмся!

Пётр торопился успеть всюду, словно предчувствуя, что жизни осталось уже немного.

В начале августа русская армия выступила на Дербент. Соймонов вёл караван судов с припасами к острову Чечень, где ждал его на якорях старший флагман ван Верден. Каспий штормил, суда то и дело выбрасывало на многочисленные отмели. Но моряки своё дело сделали: ядра, порох и припасы были доставлены вовремя, и вскоре Дербент пал. Наградой Соймонову за Низовой поход стал капитанский чин.

Не успела команда отдохнуть, как пришёл новый приказ — идти Соймонову вдоль берега моря к Куре-реке и вымерить в ней все протоки. Пётр готовился к продолжению завоевания Гиляни. На очереди был Баку!

Шестого ноября 1722 года Пётр лично благословил Фёдора, на прощание целовал троекратно. В тот же день Соймонов вышел в море, следом за ним ещё восемь судов с солдатами.

Весной следующего года Фёдор вернулся в Астрахань и устало раскатал перед Артемием Волынским подробнейшую карту устьев Куры.

— Можно ли плавать в сих местах? — деловито поинтересовался князь, в делах морских уже поднаторевший.