Эзопов язык в русской литературе (современный период) - Лев Владимирович Лосев Страница 2

В 1981 или 1982 году8 в Мичиганском университете Лев Лосев успешно защищает диссертацию «Эзопов язык в русской литературе». Однако русскоязычная (и, видимо, оригинальная) версия диссертации никогда не была опубликована, в отличие от сокращенной англоязычной, которая была издана в Мюнхене очень маленьким тиражом в 1984 году9.

Русскоязычной аудитории не очень привычно видеть публикацию диссертационной рукописи. Обычно такие рукописи тяжеловесны и переполнены «волапюком»10 (непонятным научным языком), чтобы сделать текст более солидным и понятным только узкой группе посвященных. Книга Лосева совершенно не такова. Он в принципе писал легко и интересно, а научные концепции умел объяснять буквально несколькими словами. Если бы мне пришлось подбирать литературный жанр, с помощью которого можно было описать книгу Льва Лосева, я бы сказала, что это интеллектуальный детектив. По ходу чтения нам придется искать второе дно в каждой предложенной фразе и заниматься дешифровкой невинных детских стишков.

С тех пор как книга Лосева упала мне в руки, мне страстно хотелось ее издать и написать для нее предисловие. Кроме личного интереса, у меня есть и академическая цель. Несмотря на то что к помощи эзопова языка прибегали поколения советских авторов и читателей, хороших академических исследований советской системы иносказаний практически не существует (легкость и непрозрачность предмета исследований – одна из причин этого игнорирования). А интерес среди россиян к эзопову языку растет, особенно сейчас, в 2024 году. Поэтому я чувствую необходимость (может быть, излишнюю) в этом предисловии объяснить читателю некоторые вещи, которые не вошли в книгу Льва Лосева.

Во-первых, мы подробно обсудим, что такое эзопов язык, насколько он уникален, в каких отношениях он находится с системой других «тайных языков» и чем они различаются, а также в чем заключается функция эзопова языка. Только ли сокрытие информации является его главной задачей?

Во-вторых, я бы хотела подробно остановиться на главном открытии Льва Лосева – его семиотической концепции: как устроена передача автором эзоповых сообщений для идеального читателя, на чем основывается шифрование (то, что Лосев называет «экраном») и дешифровка («маркер» в концепции Лосева).

Ну и наконец, наверняка к этому моменту бдительный читатель уже обратил внимание, что книга Лосева построена на литературных примерах, а в начале моего текста речь шла про устные разговорные формы. Это не случайно. Эзопов язык не мог бы стать таким успешным приемом в советской литературе 1970‑х годов, если бы вокруг него в устном общении не существовало еще больше иносказаний. И поэтому мое вступление называется «тайные советские языки». Если книга Лосева – о тайном языке в литературе, то мое предисловие – про эзопов язык вне ее.

Антиязыки: конспирация и подмигивание

Перед тем как перейти к истории советского эзопова языка, нам необходимо спросить себя: а откуда он берется? Ведь советский эзопов язык не возник сам по себе. Существуют социальные причины, которые приводят к развитию иносказательной речи в том или ином контексте, и это означает, что мы должны посмотреть на эзопов язык и его «родственников» (о которых речь пойдет ниже) как на системное явление и задаться вопросом – каковы функции этого явления?

Нам всем знакомы слова бухать (в значении ‘употреблять алкоголь’), лох (‘простофиля’) и клево (‘хорошо’). Но не все знают, что слова эти пришли в наш повседневный язык через воровской жаргон из тайного профессионального языка бродячих торговцев11. Они называли себя суздала, масы или масыки – мы же знаем их под названием офени12. В XVIII и XIX веках масыки ходили от ярмарки к ярмарке во Владимирской губернии, продавали иконы, а также всякую контрабанду. Им нужен был свой тайный язык, чтобы скрывать информацию от посторонних и узнавать своих (масы – самоназвание офеней – происходит от слова «я, наш, свой»13). И кстати, знаменитая «блатная феня» (криминальное арго) – это искаженное слово офеня14.

Кроме офенского наречия, на российских дорогах в XIX веке можно было встретить совершенно непонятную для непосвященных речь шерстобитов, шаповалов, коновалов, олонецких стекольщиков и рязанских портных, вятских бурсаков, тульских нищих и гродненских лаборей15, харьковских невлей16 и киевских лирников17. И это если еще не считать тарабарщину – воровской язык.

Это – тайные профессиональные «языки». Слово «языки» здесь неслучайно написано в кавычках: они не являются полноправной естественной языковой системой. И киевский лирник, и офенский торговец могли говорить и на обычном повседневном языке, когда им не требовалась конспирация или демонстрация принадлежности к своей группе. Такие «языки» – «надстройка» над существующим языком, и поэтому лингвисты предпочитают называть это явление не «языком», а «регистром» (это набор языковых практик, которые возникают только в очень определенных социальных контекстах)18.

И лингвисты, и социальные антропологи, которые изучали тайные языки, долгое время считали, что они существуют для сокрытия информации от внешнего нежелательного цензора, например от полиции. Такой точки зрения некоторые лингвисты придерживаются и сейчас. Например, в 2009 году в Петербурге вышла основательная двухтомная монография «Тайные и условные языки в России. XIX век», автор которой, лингвист Мария Приемышева, исходит из предпосылки, что тайные языки – это «различные способы языковой игры, намеренно используемые в конспиративных целях», а возникают они «с целью замкнутого общения»19.

Я совершенно не отрицаю необходимость в сокрытии информации (особенно в лагере или тюрьме – об этом речь пойдет в разделе «Эзопов язык в неволе»), но тем менее мне кажется важным обратить внимание читателя на другую функцию тайных языков, практически проигнорированную современными отечественными исследователями. На эту особенность в страшных обстоятельствах обратил внимание известный филолог Дмитрий Лихачев. В 1928 году будущий академик был арестован и до 1931 года находился в Соловецком лагере, где имел несчастье близко изучить этнографию и язык преступного мира. В 1935 году, после возвращения из «Соловков», он пишет статью о воровской речи (причем пишет ее на эзоповом языке – если читатель не знает, где Лихачев собирал материал, то никогда не догадается). И в этой статье Лихачев пишет о том, что криминальный жаргон, который он наблюдал довольно близко, вовсе не использовался для конспирации. «Воровская речь может только выдать вора, а не скрыть задумываемое им предприятие: на воровском языке принято обычно говорить между своими и по большей части в отсутствии посторонних»20.

Спустя 40 лет лингвист Бхактипрасад Маллик, изучавший бенгальское криминальное арго, спросил 400 своих собеседников, зачем им этот жаргон21. Самым популярным ответом было ожидаемое объяснение про необходимость конспирации (39,5%), но вслед за ним шло и другое, не менее популярное: это просто «просто тяга к красоте речи», стремление выделиться с ее помощью