Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 25

им протогосударство обеспечило надежные права собственности и сдерживало межклановые конфликты. Прекратились набеги на караваны, расширились возможности для торговли. Теоретически, конечно, так и должно было быть при формировании твердой власти вместо того разбойного хаоса, который характерен обычно для кочевых племен. Но есть ли у нас точные сведения о событиях, происходивших в VII веке? Я еще склонен был бы поверить, что о наведении порядка в Медине можно судить по косвенным данным, но авторы тут же пишут, как в результате ирригационных работ «значительно увеличился объем сельскохозяйственного производства» [Там же: 172–173]. Это уже, конечно, чистые фантазии. Одному Аллаху известно, насколько эффективно при Мухаммеде копали каналы. У нас нет никакой возможности делать выводы о динамике экономики для столь далекого времени, и тем более связывать большие перемены с преобразованиями, совершёнными одним реформатором на протяжении короткого промежутка времени. И хотя в других местах книги приведенные авторами факты выглядят вполне правдоподобно, волей-неволей закрадываются сомнения, не подгоняются ли они под теоретические выводы.

Впрочем, не ошибается лишь тот, кто не пытается ответить на сложные вопросы, актуальные для современного общества. Чем сложнее вопрос и чем больше при ответе на него возникает таких моментов, когда нам не хватает исторических данных, тем больше вероятность допустить погрешность. Тем не менее такие смелые книги, как те, что пишут Аджемоглу и Робинсон, читать интереснее и полезнее, чем многие узкоспециализированные монографии, посвященные проблемам, с которыми наука давно уже разобралась.

Свобода и защищенность

Так Запад стал богатым, по мнению Натана Розенберга и Л. Е. Бирдцелла

Существует немало хороших книг, написанных на основе институционального подхода о том, как и почему именно западное общество стало успешным, тогда как разнообразные восточные – долгое время развивались не слишком динамично. Но из всех исследований я рекомендовал бы, пожалуй, для первичного знакомства с темой книгу Натана Розенберга и Л. Е. Бирдцелла «Как Запад стал богатым: экономическое преобразование индустриального мира» (Москва; Челябинск: Социум, ИРИСЭН, 2015). По сути дела, она представляет собой краткую экономическую историю Европы, но сделанную не формально-описательно (по принципу учебника, где есть всего понемногу, но без понимания, зачем читателю это следует знать), а весьма основательно: с важной целью, состоящей в том, чтобы дать понять читателю, почему Запад развивался, а не стоял на месте.

В отличие от нее книга классика институционализма, нобелевского лауреата Дугласа Норта (с соавторами Д. Уоллесом и Б. Вайнгастом) «Насилие и социальные порядки» написана сложновато. Книга Д. Аджемоглу и Д. Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные» проста для чтения, но состоит, по сути, лишь из отдельных очерков и не содержит последовательного описания истории. Зато книга Н. Розенберга и Л. Бирдцелла, хотя не слишком раскручена в прессе, а потому известна лишь сравнительно малому кругу читателей, содержит максимум информации в сравнительно небольшом объеме.

Четыре столпа успеха

Запад, по мнению авторов этой книги, стал богатым, поскольку в ходе своего развития смог обеспечить четыре важнейших достижения для роста, основанного на инновациях. Во-первых, люди в какой-то момент получили возможность свободно создавать предприятия (у них теперь могло не хватать для бизнеса денег или таланта, но не государственной лицензии или церковного благословления). Во-вторых, им разрешили свободно продавать и покупать все что вздумается, обеспечивая работу предприятий сырьем и обеспечивая себе доход реализацией готовой продукции. В-третьих, стало можно производить все что угодно, лишь бы это было выгодно. И, в-четвертых, бизнес получил защиту от «наездов» – от произвольных конфискаций и экспроприаций [Розенберг, Бирдцелл 2015: 41].

Говоря о важности этих условий, Розенберг и Бирдцелл вступают в спор с теми оппонентами, которые полагают, будто бы на Западе всегда существовали подобные условия для развития бизнеса. На самом деле таких условий, конечно, не было. И собственность у бизнесменов запросто отнимали, и свободной возможности производить товары не имелось из-за разного рода цеховых ограничений. «Бывало так, – пишут авторы книги, – что сюзерен, используя вооруженную силу, просто грабил чужих или своих собственных арендаторов» [Там же: 76]. И в городах дела обстояли не лучше, чем на селе: «гильдии обладали политической властью, которая делала их правила обязательными и позволяла им осуждать, штрафовать и наказывать нарушителей правил» [Там же: 75]. В итоге можно сказать, что «переход от высокоорганизованного, полностью интегрированного феодального общества времен позднего Средневековья к плюралистическому обществу Европы XVIII века стал возможен благодаря ослаблению политического и церковного контроля не только в сфере хозяйственной деятельности, но также в науке, искусстве, литературе, музыке и образовании» [Там же: 44].

Розенберг и Бирдцелл полагают даже, что в Средние века не существовало свободы ценообразования:

обычным подходом было установление твердых цен на буханку хлеба, но, поскольку зерна для снабжения рынка по твердой цене часто недоставало, разрешалось изменять величину буханки [Там же: 118].

Здесь, мне кажется, авторы книги все же сильно сгущают краски: цены на самом деле менялись, конечно, хотя государство и городские власти действительно порой стремились делать их неизменными. В целом же является фактом то, что на заре европейской экономики не существовало даже относительно свободного рынка. Предприниматель был человеком, которого часто могли обидеть, лишая свобод и имущества.

Свежий ветер подул с моря

Почему же эта ситуация переменилась со временем? Вовсе не потому, что кто-то провел целенаправленные реформы. Или, вернее, такие реформы в отстающих странах проводились, но лишь в рамках догоняющей модернизации, то есть тогда, когда уже становилось очевидно, что перемены за рубежом происходят и аутсайдерам следует поскорее догонять лидеров, уходящих в отрыв. Сами же лидеры стали таковыми, скорее, вследствие случайного стечения обстоятельств.

По мнению Розенберга и Бирдцелла, единственной сферой коммерции, где не срабатывали разные государственные ограничения свободного рынка, являлась морская торговля. Она, по понятной причине, была межгосударственной, и здесь просто некому оказалось навязывать бизнесу всякие путы. В XVI–XVII веках Голландия с Англией резко расширили свое участие в морских перевозках и в свободной торговле (порой сочетающейся с пиратством), получив от подобной деятельности большие доходы. И это заставило не имевших таких доходов правителей других стран всерьез задуматься о переменах [Там же: 118–124].

Раньше перемены в частном секторе могли происходить только в том случае, когда политическая власть их игнорировала – не замечала или не имела достаточных сил, чтобы им воспрепятствовать. В остальных же случаях стремление к переменам вполне могло интерпретироваться как ересь или нарушение установленных моральных норм, что вынуждало бизнес крутиться в рамках предложенных ему ограничений. Однако в начале Нового времени монархам и прочим правителям пришлось всерьез задуматься. Они очень нуждались в доходах, которые можно было получить взимая налоги с бизнеса и в кредитах, которые этот бизнес мог предоставить в тот момент, когда доходы еще не получены. Деньги требовались королям для обустройства армий. Ведь без сильной армии государи рисковали потерять свои земли, своих подданных и свои доходы из-за агрессии соседей. В результате оказалось, что не только бизнес зависит от властей, но и политические власти зависят от эффективной работы бизнеса.

На Западе конкурирующие центры политической власти были крайне заинтересованы в технологических изменениях, обещающих торговые или производственные преимущества и рост правительственных доходов, а потому и опасались того, что соседи опередят их во внедрении новинок. Как только стало ясно, что рано или поздно кто-либо из конкурентов выпустит джинна из бутылки, идея, что власть может противодействовать технологическим изменениям и отстаивать статус-кво, более или менее исчезла из западного сознания [Там же: 168].

Правители пришли к выводу, что у отдельных предпринимателей можно, конечно, отнимать имущество, но предпринимательство в целом следует защищать от экспроприации, ограничиваясь лишь взиманием налогов и пошлин в разумных пределах. Более того, предпринимателям надо разрешать инновации. Надо прекратить преследования бизнеса за стремление к переменам. Надо разрешить осуществление всех технологических изменений, поскольку они представляют собой не ересь, а важнейший источник пополнения казны. Таким образом, можно сказать, что конкуренция между государствами в борьбе за власть, за земли и прочие ресурсы позволила сформироваться свободной конкуренции бизнесменов в борьбе за рынки, ресурсы и доходы от бизнеса. «Между 1750 и 1880 годами, – отмечают Розенберг и Бирдцелл, – уважение западных правительств к независимости хозяйственной сферы стало буквально своего рода идеологией» [Там же: 174].

Мост инноваций

Сформировался «дикий капитализм», который романтики XVIII–XIX веков сразу же стали интенсивно ругать. Но Розенберг и Бирдцелл полагают, что

романтические представления о благополучной жизни работников доиндустриальной Европы можно отвергнуть, как чистую фантазию. <…> Если фабричный режим был жуток, то альтернативы для тех, кто голосовал своими ногами за фабрики, были еще