Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 40

Лучшие рациональные идеи лучших умов человечества запросто оказываются ложными в свете опыта, полученного в ходе развития.

К чему это приводит в бизнесе, мы все сегодня понимаем. Это приводит вовсе не общему кризису капитализма и не к торможению развития, как полагали еще недавно советские марксисты, а к эффективной конкуренции и к созидательному разрушению (по терминологии выдающегося экономиста-австрийца Йозефа Шумпетера). Если выясняется, что бизнес-стратегия в одной фирме ложная, то данная фирма несет существенные убытки или даже прекращает свое существование, однако при этом другие компании на рынке продолжают работу, демонстрируя, что идеи, заложенные в их стратегии, были правильными. Неудачники же при этом оказываются вынуждены признать ошибки, разрушить то, что у них было, обновить оборудование и двинуться по тому пути, который проложили творцы лучших идей.

Похожим образом, если несколько упростить проблему, обстоит дело и с развитием обществ. Разные люди в разных местах предпринимают попытки изменить жизнь человечества. В ходе конкуренции разных стратегий преобразования выясняется, что одни идеи провальны, тогда как другие – способствуют развитию. И выясняется это на практике, где может запросто случиться конфуз даже в том случае, когда апологеты некой теории объявляют ее «единственно верным учением».

Цивилизация – результат накопленных проб и ошибок

Как бы ни было унизительно для человеческой гордости, следует признать, что прогресс и даже простое сохранение цивилизации зависит от максимума возможностей для случайных событий» [Там же: 51].

Глядишь, где-то обстоятельства случайно складываются так, что мы продвигаемся на новый уровень развития. Причем не обязательно на тот, на который сперва нацеливались. Например, можно заметить, что европейцы в XVI–XVII веках пролили реки крови, стремясь разобраться, как следует правильно верить в Бога. К единой трактовке религиозных проблем они не пришли, зато «на выходе» получили экономическое чудо, которое трансформировало общество и со временем даже привело к секуляризации.

«Цивилизация – результат накопленных проб и ошибок» [Там же: 86]. Лишь когда пробы вдруг дали наконец неожиданный результат, лучшие умы человечества стали порождать лучшие идеи и рациональным образом вести работу над ошибками в тех странах, которым не посчастливилось ранее случайно прийти к успеху. Идеологи стали объяснять правителям и народам, где развитие лучше удается и чей опыт следует позаимствовать. Реформа пошла за реформой. Модернизация изменила облик Западного мира. А мыслители задним числом объяснили человечеству, что Просвещение привело к Прогрессу. Но вообще-то, отмечает Хайек,

эволюцию общества нельзя назвать прогрессом, потому что она не является плодом человеческого разума, стремящегося при помощи известных методов достичь поставленной цели. Было бы правильнее думать о прогрессе как о процессе формирования и изменения человеческого интеллекта, процессе адаптации и обучения, в ходе которого постоянно изменяются не только известные нам возможности, но и наши собственные ценности и желания [Там же: 63].

В «Конституции свободы» вся эта логика развития намечена лишь отдельными штрихами. Если бы за шесть десятков лет, прошедших со дня выхода книги, не появилось множества трудов в области экономической истории и исторической социологии, показывающих, как на деле все в мире получалось, я не только не смог бы предложить всей этой интерпретации идей Хайека, но, наверное, даже не смог бы адекватно понять его идеи. И вот загадка: все эти труды были созданы не в рамках австрийской школы. Некоторых авторов даже отличает такая левизна взглядов, от которой Хайек пришел бы в ужас. То есть, хотя он и был признан великим пророком в своем либеральном «отечестве», данное направление его мысли последователи проигнорировали. Историческая социология в австрийской школе остается «тайным учением», которое не скрывают, конечно, но и не пропагандируют.

Это не значит, что в рамках австрийской школы нет ценных экономико-исторических работ. Они есть, и в большом количестве. Один лишь Мюррей Ротбард чего стоит! Но историческая социология, ставящая своей задачей объяснить общую логику, причины и последствия модернизации, австрийскую школу, насколько мне известно, не заинтересовала. А заинтересовала совсем другие научные школы, представители которых на Хайека даже не ссылаются. Возможно потому, что просто не читали его и к близким по духу выводам пришли самостоятельно через несколько десятилетий после выхода в свет «Конституции свободы».

Человечество в сетях

Бескрайний социальный мир Майкла Манна

Эту огромную книгу я почти беспрерывно изучал, несколько месяцев. Не только долгими зимними вечерами погружался в толстенные тома, но также утром и днем работал со сложнейшим историко-социологическим текстом, пытаясь понять логику автора. Если не считать студенческого штудирования «Капитала» Карла Маркса, никогда не доводилось мне еще, пожалуй, столь долго работать с трудами одного ученого. Но в данном случае иначе не получалось. «Источники социальной власти» английского социолога Майкла Манна – это четыре толстенных тома, создававшихся автором на протяжении трех десятков лет. В нашем издании (М.: Дело, 2018) огромный второй том еще и разделен на две книги так, что в целом получился даже пятитомник из трех тысяч страниц большого формата.

Общества не существует

Описать это все невозможно даже вкратце, но можно понять, зачем автор посвятил жизнь такому труду. Майкл Манн предложил нам два новых подхода к истории.

Во-первых, он отметил, что общество строится на четырех источниках социальной власти – экономической, политической, военной и идеологической, – причем ни один из них не может считаться важнее другого. Все переплетено [Манн 2018, т. 1: 30]. Бывает, политика проистекает из экономики. А бывает наоборот. И даже военная власть может порождать серьезную трансформацию в экономических системах. Причем «четыре источника власти не похожи на биллиардные шары, которые катятся по своим собственным траекториям, меняя направление при столкновении друг с другом. Они переплетаются» [Манн 2018, т. 2, кн. 1: 18].

Во-вторых, согласно социологии Майкла Манна, общество – это вообще не система. Четыре механизма власти – это не дубинки, обрушивающиеся на нас из столицы, а сети, раскинувшиеся в разных направлениях и на разные расстояния. Какие-то территории покрыты всеми имеющимися сетями, а какие-то нет.

Хотя Майкла Манна называют веберианцем, в исторической социологии трудно найти более амбициозную попытку пересмотреть все сложившиеся подходы:

Я отклоняю все теории систем: весь холизм, все попытки оправдать общества. Не существует отдельно взятого американского или французского общества (имеют место только одноименные национальные государства), индустриального или постиндустриального общества, «мир-системы», одного-единственного процесса глобализации, мультигосударственной системы, где доминировала бы одна логика политического реализма, не существует логики патриархата. История не знает фундаментальных сражающихся единиц, как то история классовой борьбы, или борьбы способов производства, или «эписистем», или «дискурсивных формаций», культурных кодов, или фундаментальных структур мышления, управляющих языком, ценностями, наукой и практиками эпохи, и все это не обусловлено единственным процессом власти, пронизывающим человеческую деятельность. Это только примеры сетей с относительно четкими границами [Манн 2018, т. 1: 7].

Понять выстроенную Майклом Манном конструкцию нелегко. Кратко описывать в небольшом тексте бессмысленно. Но невозможно при этом посвятить данному автору пару отдельных текстов, как делаю я в этой книге с некоторыми другими историческими социологами, поскольку «Источники социальной власти» – единая интеллектуальная конструкция. Поэтому для простоты я сейчас попробую наложить теорию Майкла Манна на современную Россию, то есть привести такой пример, который автору четырехтомника даже в голову не приходил.

«В действительности всё не так, как на самом деле»

Эта знаменитая фраза Станислава Ежи Леца постоянно приходит в голову при попытке применить методологию Майкла Манна для анализа известных событий.

Вся Россия покрыта у нас сетью политической власти. Военная (силовая) в основном с политической совпадает. Но, скажем, Чечню силой покорить не удалось. И Кремль привязал ее к Москве политически (сделав Рамзана Кадырова чем-то вроде вассала, лично заинтересованного в сохранении лояльности сюзерену), тогда как федеральным силовикам вход в Чечню чуть ли не запрещен. А вот контроль Москвы над социалистическим лагерем до бархатных революций 1989 года был, наоборот, построен на том, что военная сила контролировала всю Центральную и Восточную Европу, состоящую из отдельных государств. И силовой контроль сохранялся даже тогда, когда политически Кремль ослаб: авторитета не было, но были танки. И лишь когда Горбачев сказал сателлитам, что танки вводить не станет, за один год система рухнула, и наши политические «союзники» оказались вскоре союзниками США.

Сети экономической власти раскинулись сегодня далеко за пределы России, что в целом характерно для эпохи глобализации.