Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - Элизабет Шимпфёссль Страница 9

Исследования Бурдьё возродили интерес к высшим классам среди западноевропейских и американских социологов, которые обеспечили его идеям дальнейшее развитие. Мишель Ламон проанализировала, как представители американского и французского высшего среднего класса проводят символические различия между собой и другими, используя культуру как ресурс, позволяющий им распознавать друг друга[46]. Шеймус Хан, взяв в качестве примера Сент-Пол, одну из самых престижных американских школ-пансионов, расположенных в штате Нью-Хэмпшир, показал, как элитные учебные заведения помогают воспитанникам обосновывать свое право на высокое социальное положение, убеждая их, что они талантливы и успешны только благодаря своим способностям и усердной работе.

Намеренно пренебрегая факторами социальных связей или влиятельных институтов, таких как мощные семейные династии, подобные школы по сути скрывают от воспитанников системное неравенство, которое сами и помогают воспроизводить[47]. Основываясь на эмпирическом исследовании состоятельных нью-йоркских семей, Рэйчел Шерман выявила стратегии, которые используют богатые родители, чтобы сгладить влияние привилегированных условий на воспитание детей, а также методы, к которым они прибегают, чтобы вырастить детей «хорошими людьми». Причем эти процессы, как подчеркивается в ее работах, служат легитимации как их самих, так и их потомства[48]. Михаэль Хартманн тщательно изучил немецкую элиту, включая такие аспекты, как ее деловая активность, нравы и поведение, выбор образования; сравнив ее с элитами других стран, он поставил под сомнение существование подлинной транснациональной элиты[49]. Жан-Паскаль Дало сравнил способы, посредством которых элита публично выражает себя в разных культурах и в разные эпохи, в том числе в таких непохожих обществах, как Норвегия и Нигерия. В отличие от Бурдьё, чья концепция социального различения фокусируется на естественном и не привлекающем к себе внимания выражении превосходства доминирующих классов, Дало включил в свой сравнительный анализ демонстративные формы. Такой расширенный подход делает его изыскания очень полезными для российского контекста[50].

Середина 2010-х годов ознаменовалась подъемом интереса к элитам. В частности, он был вызван тем фактом, что финансовый кризис 2008 года, вопреки ожиданиям, не сократил социальное неравенство, но, напротив, привел к тому, что быстро оправившиеся от него богатые сделали свою долю экономического пирога еще более внушительной. В революционном труде «Капитал в XXI веке», опубликованном в 2013-м, французский экономист Тома Пикетти показал, что сверхбогатые люди выступают главным генератором неравенства и что даже между ними перепады в уровнях богатства становятся все резче[51]. Это подтвердил и британский социолог Майк Сэвидж, который указал на наличие впечатляющего экономического неравенства в верхнем 1 % самых богатых людей[52].

Некоторые принципы Сэвиджа вполне подходят и для анализа российских богачей[53]. Во-первых, Сэвидж указывает на то, что верхний 1 % гораздо более неоднороден по уровню доходов, чем любая другая группа населения. Это особенно верно в отношении России. Во-вторых, Сэвидж считает, что социологический анализ должен идти рука об руку с историческим. Действительно, такой комплексный подход полезен для понимания специфических черт новой российской буржуазии, обусловленных ее необычным происхождением. В-третьих, Сэвидж утверждает, что сегодня накопленное богатство и его наследование являются более важными факторами формирования социальных классов, чем функционально-позиционные обстоятельства, позволяющие преодолевать классовые границы. Именно это мы можем наблюдать в современной России, где дети богатых не участвуют в создании богатства. В-четвертых, вслед за Бурдьё Сэвидж подчеркивает взаимную связанность различных форм капитала и возможность превращения одной формы в другие. Так, богатые русские в последние годы активно используют свой экономический капитал, чтобы утвердиться в других сферах помимо бизнеса и перейти к новому образу жизни, не сфокусированному исключительно на экономической деятельности[54].

Недавние социологические исследования элит, проведенные на Западе в русле традиций Вебера, Веблена и Бурдьё, не включали в свою эмпирическую базу российский высший класс. Это вполне объяснимо: хаотичные условия, в которых происходило формирование российской элиты в 1990-е годы, не вписываются в теоретические модели, разработанные на основе западного опыта в контексте более раннего XX века. Однако стабилизация ситуации с началом 2000-х годов устранила это несоответствие и направила эволюцию российской элиты по типовым рельсам, что делает ее анализ, сфокусированный на культурных и социальных аспектах классового доминирования, своевременным и актуальным.

Российская буржуазия

В академической литературе, посвященной элитам, можно встретить разные наборы терминов и понятий, которые отражают разнообразие теорий, стоящих за данной терминологией. Одни исследования фокусируются на экономических активах, то есть на элите как богатом классе (соответственно, в них часто используются такие префиксы, как «супер-», «сверх-», «гипер-», «мега-»). Другие изучают элиту или элиты (последние иногда определяются как функциональные или позиционные элиты) в качестве правящего или высшего класса, фокусируясь на исследовании политических, социальных и культурных ресурсов тех, кто составляет верхи общества. Именно к этой категории можно отнести концепцию доминирующего класса Бурдьё. Существуют и другие термины, которые применяются исключительно в современном российском контексте: «новые русские», олигархи, друзья Путина, денежный класс. Все они вполне допустимы в зависимости от научных целей, которые ставят перед собой ученые, однако в контексте данного исследования ни один из них не подходит полностью.

Цель, которую я ставила перед собой, предполагает изучение социальной эволюции высших слоев российского общества в условиях политической и экономической стабилизации, наступившей после хаоса 1990-х годов. Поскольку эта эволюция характеризуется переходом от соперничества индивидов и кланов к более когерентному социальному классу, я, выбирая рамочную концепцию исследования, остановилась на термине «буржуазия». На выбор ключевого понятия повлияли те соображения, что, будучи вполне устоявшимся, оно добавит работе эвристической силы, упростит анализ сходств и различий между соответствующими классами в России и в других странах, а также облегчит историческое сравнение[55].

Еще в 1840-х годах Карл Маркс, как известно, утверждал, что идеи господствующего класса в каждую эпоху оказываются господствующими идеями[56]. Его аргумент состоял в том, что, хотя философско-правовой дискурс обладает определенной автономией, со временем он перестраивается в контексте новых социально-экономических отношений. Но Маркс не стал углубляться в социологию, поскольку буржуазия интересовала его главным образом с экономической точки зрения. Важный социологический компонент добавил во второй половине XX века Пьер Бурдьё: его концепт доминирующего класса во многом сходен с понятием господствующего класса у Маркса, однако французский социолог