Беззаветность исканий - Лев Соломонович Айзерман Страница 14

отвезли в Боткинскую, где она пролежала двенадцать дней с подозрением на самое худшее. В сентябре сделали операцию, худшее подтвердилось, но Ксения Федоровна, считавшая, что у нее язвенная болезнь, почувствовала улучшение, стала вскоре ходить, и в октябре ее отправили домой, пополневшую и твердо уверенную в том, что дело идет на поправку. Вот именно тогда, когда Ксения Федоровна вернулась из больницы, жена Дмитриева затеяла обмен: решила срочно съезжаться со свекровью, жившей одиноко в хорошей двадцатиметровой комнате на Профсоюзной улице».

Так начинается повесть, и на последующих ее страницах и рассказывается об этом обмене. Но все поняли: главное в повести не этот обмен, а другой.

«Не обмен квартирами в центре внимания, а обмен души человека. Доброта, чуткость, честность, совесть, нежелание кривить душой меняются на бездушие, пошлость, равнодушие к чужой боли, бессердечность».

«Постепенно происходит обмен человечности на пошлость, интеллигентности — на мещанство. И оказывается, что жизнь не сложилась, потому что человек обменял, а вернее, разменял главное в своей жизни на мелочи, дрязги, пустяки».

«Люди меняют любовь на непонимание, на равнодушие, свои лучшие человеческие чувства и качества на нечто ложное и поддельное».

«Здесь рассказано об обмене совести и чуткого, отзывчивого сердца на покой и удобства».

«Он обменял мир, где труднее, потому что там живут по строгим нравственным законам, на мир, где жизнь легче, где не судят строго за поступки, где можно убежать от угрызений совести, свалив вину на обстоятельства».

«Ксения Федоровна говорит сыну: «Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел... Это было очень давно. И бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся Витя, не сердись. Просто так незаметно». Да, обмен происходил каждый день».

Но как и почему произошел этот обмен? — Этот вопрос и стал главным в наших размышлениях над повестью.

Жестко и беспощадно говорили девятиклассники о Лене, жене Дмитриева, о Лукьяновых, ее родителях, но прежде всего и больше всего предъявляли счет самому Дмитриеву. И, на мой взгляд, достаточно полно ответили на этот вопрос.

«Дмитриев потихоньку сдавался. Но все это было так обыденно, буднично, что он этого не замечал. Что-то проглядел, чему-то не придал значения, иногда уступал, часто там, где можно было бы отстоять свое мнение. А ведь сколько было хорошего. А потом все как-то закружилось, закрутилось, понеслось, забылось в мелочах жизни».

«Сначала все казалось ему житейской мелочью: и то, что Лена забрала все чашки, и то, что портрет отца Дмитриева повесили в проходную комнату, и то, что ее родители, обидевшись, уехали. «Ах, чепуха. Стоит ли говорить?»

«Человеку свойственно ошибаться — мудрая истина. Но нередко бывает так, что свойственные ему, с первого взгляда кажущиеся легко поправимыми ошибки в действительности оказываются роковыми, за которые приходится расплачиваться всей своей жизнью».

Это справедливо выдвинуто, как исходное. Читая повести В. Быкова, мы видели, как человек проверяется и проявляется в ситуации исключительной, крайней, в испытании перед лицом смерти. Трифонов проверяет своих героев бытом, буднями, повседневностью, мелочами жизни. (Понять значение этого испытания, уметь увидеть его нам, как, наверное, и писателю, помог Чехов.)

И оказывается, что это тот же экзамен, нелегкий, трудный, экзамен, который, увы, не все выдерживают. Может быть, в частности и потому, что мелочи жизни так и воспринимаются всего лишь как мелочи, просто как мелочи.

И еще. Здесь, в текучке будничной повседневности, совесть легче самоуспокаивается (в частности, и по той же причине: мелочи, чепуха), а потому и обмануть себя здесь проще, да и удобнее.

И об этом — о том, как Дмитриев успокаивает себя, урезонивает свою совесть — девятиклассники говорили особенно обстоятельно, хорошо поняв, что в этом-то и состоит внутренний механизм обмена. При этом они хорошо видели все ступени этого самообмана, а потому самообмена.

«Он делает слабые попытки спорить с женой, обвиняет ее в бесчеловеччости, недоразвитости чувств, но каждый раз покоряется, смиряется, успокаивается. И появляются мысли о том, что Лена хочет сделать лучше для семьи, что обмена хотела и сама Ксения Федоровна. Фактически согласившись на обмен, Дмитриев совершает сделку со своей совестью, он преступает. Теперь перед ним стоит лишь одна преграда: как сказать об этом матери? И здесь он находит, чем оправдаться, и тоже преступает, но преступает «по совести». Ведь «чем скорее обменяются, тем лучше. Для самочувствия матери. Свершится ее мечта. Это и есть психотерапия, лечение души! Когда хирурги бессильны, вступают в действие иные силы». С такими благими намерениями любимый сын Виктор шел к матери».

Таков первый обычный аргумент самоуспокоения: да так же лучше для дела, для другого человека. Но совесть потому и совесть, что она неуступчива. Уж очень трудно забыть Дмитриеву, как Лена отказывалась от этого обмена прежде, до болезни матери.

И тогда появляется другой, тоже привычный в таких ситуациях, резон: ведь это не я, я что, я только... Помните Рыбака, принявшего участие в казни Сотникова из повести Быкова: «Разве это он? Он только выдернул этот обрубок. И то по приказу полиции». В принципе то же самое и в «Обмене».

«Потом история с Левкой. Ведь Виктор предал товарища, но недолго мучился. Объясняя друзьям и знакомым, что все затеяла Лена, что это ее идея, он успокаивается и сам начинает верить в то, что он ничего не смог сделать».

И обмен ведь тоже затеяла Лена. Но и здесь нелегко обмануть себя. И вот тут-то услужливая мысль подсовывает самый весомый и самый «беспощадный» аргумент, каким в таких случаях куда как легко себя ублажить: а что можно сделать? Так всюду, так везде, так все, да и всегда.

«Сначала он стыдился, мучился, тяготился несправедливостью, а потом все вставало «на свои места», ведь так же «очень многие делают, все так живут».

«Вот он занимает место, к которому так долго стремился и которого добивается его друг. А Дмитриев ведь и не хотел туда попасть. Это решила Лена, увидев выгодность места, а Виктор понимал гадость, подлость этого поступка, но подчинился воле Лены. «Три ночи не спал, колебался и мучился, но постепенно то, о чем нельзя было и подумать, не то что сделать, превратилось в нечто незначительное, миниатюрное, хорошо упакованное, вроде облатки, которую следовало — даже необходимо для здоровья — проглотить, несмотря на гадость, содержащуюся внутри». И опять успокаивала мысль: «Этой гадости никто ведь не замечает. Но все глотают облатки».

«Сознавая свою слабость и неумение противостоять напору хамства, он пытается найти для себя оговорки: «Все олукьянилось окончательно и безнадежно. Но, может быть, это не так уж плохо? И