Евгений Белозерцев - Образование. Историко-культурный феномен Страница 22

Бесчисленные недостатки не помешали Бэрингу любить Россию, с удивлением и уважением относиться к русскому народу. «Недостатки России – оборотная сторона положительных качеств ее, столь ценных, что они перевешивают недостатки». И в природе России Бэринг указывает достоинства: тургеневский пейзаж, очарование весны, красоту зимы. Он находит в России проблески красоты редкостной; русские песни и музыка трогают сердце; русская поэзия – ближайшая к природе и человеку; человеческая любовь – ближайшая к Богу. «Русская душа полна человеческой христианской любви, более теплой, простой и искренней, чем я встречал у других народов»; «отсюда проникновенность русской музыки, искренность и простота религий, манер, общения, песни, стиха, искусства, деятельности, – одним словом, искусства, жизни и веры». «Для меня Россия полна единственной и покоряющей прелести». «То, что я люблю и чему удивляюсь в русском народе, имеет не варварский, живописный или экзотический характер, но представляет собою нечто вечное, общезначимое и великое, – именно его любовь к человеку и веру в Бога».

Говоря о различии характеров великороссов и малороссов, Бэринг отмечает, что это – более северные и более южные русские, вроде того, как итальянцы в Пьемонте и южные итальянцы или как северные и южные французы. Малороссы более беспечны, менее предприимчивы, у них более живой ум и воображение, они менее положительны, более индивидуальны, а великороссы склонны к кооперации. К славянскому племени великороссов присоединилась примесь финнов, но не татар; татары имели политическое влияние на Россию, но не расовое. Примесью финской крови Бэринг объясняет такую черту характера великороссов, как упорство.

Леруа-Болье указывает в своей книге о России на то, что великороссы и малороссы, северное и южное племя, своим характером дополняют друг друга; такое единство, говорит он, «создает величие всех великих наций». По его мнению, украинцам-сепаратистам следовало бы понять, что разделение двух русских племен на два государства привело бы к снижению значительности и ценности русского народа в историческом процессе.

Лосский соглашается с тем, что большая часть недостатков русского народа, перечисленных Бэрингом, действительно существует, он правильно указал, что они представляют собой оборотную сторону положительных свойств народа, «столь ценных, что они перевешивают недостатки». Неверно, однако, замечание Бэринга об отсутствии политической свободы и гражданских свобод, свободы совести, свободы печати и т. п. В 1905 г. Россия получила эти свободы. Правда, до 1908 г. они не могли осуществиться сполна, поскольку продолжался революционный террор и две первые Государственные Думы не способны были сотрудничать с правительством. Но после изменения избирательного закона третья и четвертая Думы уже начали осуществлять все более и более плодотворное сотрудничество с административною властью, и Россия быстро стала двигаться в направлении к созданию высокой формы демократии.

Что касается взяточничества, то Лосский пишет, что в значительной мере было искоренено в России в последние десятилетия перед большевистской революцией. «Живя в эмиграции в Западной Европе и Америке, мы наблюдаем гораздо более распространенное взяточничество, чем было в России. Что же касается бюрократии, в некоторых министерствах она стояла на очень высоком уровне, например, в министерстве финансов со времени Витте, в министерстве земледелия, да и везде было немало чиновников, любящих Россию и служивших ей не за страх, а за совесть».

Экстравагантное потворство себе, о котором говорит Бэринг, можно было наблюдать в жизни русских поэтов-символистов в первом десятилетии XX в. Оно было не только симптомом высокой культуры этого времени, но и следствием своеобразного избытка культуры, изнеженной «перекультуренности» некоторых кругов русского общества. Живое представление об этом явлении делает профессор Калифорнийского университета в Беркли Олег Маслеников.

Он рассказывает о фантастической жизни, которую вели такие писатели, как Андрей Белый, А. Блок, Д. Мережковский, Зинаида Гиппиус, В. Брюсов, В. Иванов. В. Ходасевич в книге «Некрополь» говорит о них, что они не жили, а «играли в жизнь». Ценные сведения об этой жизни содержатся в замечательной книге Зинаиды Гиппиус «Живые лица». Вслед за «перекультуренными символистами» явились представители не избытка культуры, а ее упадка, такие «хулиганы», как, например, В. Маяковский, И. Северянин. И в области живописи возникло печальное разложение. О нем говорит С. Маковский в книге «Силуэты русских художников»: «Буйно расплодились, как грибы после дождика, замысловатые измы наших бунтарей от живописи. Десятки художников оказались сразу главами собственных школ. Групповые, кружковые и одиночные выступления, прикрытые иностранным ярлыком, зачастую совершенно не соответствовавшим своей доморощенной теории, соперничали в дерзании. И все дерзающие требовали исключительного признания, не жалея себя, воюя друг с другом, фокусничая наперегонки, издеваясь над публикою и раздражая ее, хотя и давно ко всему приученную, широковещательным самовосхвалением, малограмотною словесностью в печатных брошюрах и непечатною руганью на своих митингах; кубисты, футуристы, кубо-футуристы, футуро-кубисты, супрематисты, орфеисты, лучисты, имажинисты и т. д. В этом торопливом бунтарстве без руля и без вертил, в этой неистовой погоне за немедленной известностью и впрямь сказалась какая-то анархическая сущность нового века и, вместе, очень национальная черта: страстный безудерж россиянина-самородка, закусившего удила».

Н. О. Лосский пишет: «И в изощренной сверхкультуре символистов, и даже в хулиганстве разных футуристов действительно проявляются национальные русские свойства: широкие натуры, анархизм, отсутствие сдерживающих начал, изобретательность, хватающая через край. Не следует, однако, преувеличивать значение таких явлений и воображать, будто эти болезненные направления разложили всю русскую жизнь. Все эти экстремисты представляли собою очень ограниченный круг общества, не имеющий широкого влияния. Именно начало XX века было роскошным расцветом первоклассной культуры. Напряженный серьезный труд наполнял жизни профессоров высших учебных заведений; в средней школе, особенно в частных школах, совершенствовалось преподавание; врачи, инженеры, юристы, земские деятели стояли на высоком уровне культуры. Все лучшие качества русского народа были источником этого цветения культуры. Понятно поэтому, что даже и писатели, враждебно относящиеся к России, часто признают значительность русского народа. Немец Нетцель, двадцать лет живший в России, описывает недостатки русского общества. Политический деспотизм, цензура, крепостное право, говорит он, породили как противовес духовный деспотизм, именно доктринерское служение интеллигенции предполагаемому ею благу народа и вражду ее к Церкви. Идеалы русской интеллигенции он характеризует как субъективизм, т. е. оторванность от жизни и утопизм. Однако он признает, что, освободившись от этих недостатков, русский народ будет вместе с Западною Европою прогрессировать „и многое говорит в пользу того, что он в некоторых отношениях будет впереди нас“.

Японцы в общем отрицательно относятся к России, ко всей Европе и особенно к христианству. Однако во время первой мировой войны в газете „Ерозу“ появилась статья „Культурность русских земледельцев-крестьян“. В ней сказано следующее о русском человеке вообще и особенно о крестьянах. „Благочестивое стремление к осуществлению своего идеала есть признак великой будущности русских крестьян. Искренность отношения к своей вере и искренность чувства у русских есть выдающаяся черта среди других наций Европы. Подобная искренность является принадлежностью не одних только крестьян, но все русские имеют таковую“. Интеллигенция под влиянием Запада теряет религию, а крестьяне сохраняют ее. „Весь мир должен обратить внимание великое на русскую христиански крестьянскую культуру, как на один из важнейших факторов будущего“».

Самым внимательным образом Лосский изучает мнение авторитетных российских авторов о качествах русского народа.

«Русские люди в большинстве случаев глубоко любят Россию и русский народ. Но, с другой стороны, будучи чуткими ко всякому злу и несовершенству, они нередко бранят Россию и русский народ так страстно, как будто ненавидят свою родину. Пушкин в письме к жене 18 мая 1836 г. сказал: „Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом“, а через полгода, когда было напечатано первое „философское письмо“ Чаадаева, презрительно оценивавшего прошлое России, он писал Чаадаеву: „Клянусь честью, ни за что на свете не хотел бы я переменить отечество или иметь иную историю, чем история наших предков, какую Бог нам дал“. Белинский в своих беседах с приятелями резко критиковал Россию; он „бил по щекам свою мать“ Россию, говорит Достоевский в „Дневнике писателя“. И вместе с тем Белинский писал: „Чем больше живу и думаю, тем больше, кровнее люблю Русь“. „Любовь моя к родному, русскому – страдальческое чувство“. Глинка в письме 8 марта 1841 г. говорил: „Увезите меня отсюда – я достаточно терпел эту гнусную страну – довольно с меня. У меня сумели отнять все, даже энтузиазм к моему искусству – мое последнее прибежище“. И вместе с тем, по сообщению И. И. Панаева в его „Воспоминаниях“, Глинка горячо любил Россию и охотно беседовал о будущности ее. Любовь к русскому народу он выразил делом, поскольку искал национальную форму в своем музыкальном творчестве посредством связи с народным искусством.