Елена Лазо - Условность как способ существования искусства. Условность в литературе Страница 6

Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется – никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь, Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь – господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Вот и опять улица, – ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то. А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивиться, уж и смеётся, а у него болят уже пальчики на ножках. А на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие – миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, Господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, – только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, – вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что они есть! И плакать-то ему хочется, но так смешно-смешно на куколок. Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, и присел за дровами: «Тут не сыщут, да и темно».

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть: «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, – подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, – совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку.

– Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!

– Пойдем ко мне на елку, мальчик, – прошептал над ним вдруг тихий голос.

Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, – о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом всё куколки, – но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеётся на него радостно.

– Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! – кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. – Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? – спрашивает он, смеясь и любя их.

– Это «Христова елка», – отвечают они ему. – У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… – И он узнал, что мальчики эти и девочки были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестнице к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своей матери (во время самарского голода), четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, и все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…

А внизу, наутро, дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у Господа Бога в небе.

И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, – то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа – уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.

Вопросы к рассказу:

1. Каково первое впечатление от рассказа?

2. Как вы почувствовали, что мальчик – маленький?

3. Найдите строки в рассказе, где вы словно слышите, как говорит мальчик.

4. Почему у мальчика нет имени?

5. Какой холод стал причиной смерти мальчика?

6. Почему в рассказе часто встречается слово «вдруг»? Найдите эти места.

7. Проследите за изменением света в рассказе. Где самые яркие (по свету) сцены?

8. Почему рассказ называется «Мальчик у Христа на елке»? Сколько в рассказе елок?

9. Зачем в конце рассказа писатель повторяет первые слова?

10. Какое значение имеет то, что действие происходит накануне Рождества?

Три рода литературы

Содержательность художественной формы. Эпос, лирика и драма. Условность жанров

Род литературы – способ подражания миру (по Аристотелю). Существует три рода литературы.

Рассмотрите таблицу и определите, в чем особенность каждого рода литературы.

Жанры лирики

Эпиграмма – жанр сатирической поэзии (древнегреческая эпиграмма – краткое изречение, написанное чаще элегическим дистихом), небольшое остроумное стихотворение, высмеивающее кого-либо.

Эпитафия – небольшое стихотворение, представляющее надгробную надпись, посвящение. Мотивы – смерть, кладбище, память. Элегическое настроение. Шуточная эпитафия (= эпиграмме) – адресат жив. Самоэпитафия.

Мадригал — комплимент, краткое стихотворение хвалебного содержания, предназначалась часто для записи в альбом.

Молитва – стихотворение, являющееся обращением лирического героя к божеству.

Послание – древнейший жанр поэзии, стихотворение, в котором поэт, как бы беседуя с адресатом, обращаясь к реальному или вымышленному лицу, высказывает свои суждения по какому-либо важному вопросу. Жанр, близкий к письму.

Сатира – большое стихотворение, посвященное осмеянию какого-либо лица или явления. Обличение пороков, пропаганда нравственных норм. Сатира всегда поучает и с чем-то активно борется.

Ода – (в античности – хоровая песнь) в классицизме – большое торжественное стихотворение, посвященное важной, политической или исторической, теме. Ораторская интонация, высокий стиль, риторические приемы. Четырехстопный ямб – любимый размер оды.

Элегия — стихотворение грустного содержания, лирический монолог от первого лица, мотивы разочарования, одиночества, бренности жизни, ушедшего счастья, несчастной любви. Отсутствие четкой композиции, любимый жанр сентиментализма и романтизма.