Ирвин Ялом - Палач любви и другие психотерапевтические истории Страница 32

Поэтому я попытался помочь ей разобраться в ее жизненной ситуации, но не слишком в этом преуспел. У нее было множество обескураживающих объяснений. Ей непросто завести друзей, заметила она, как и любой тучной женщине. (В этом меня не нужно было убеждать.) Люди в Калифорнии живут своими замкнутыми компаниями и не принимают чужаков. Ее единственным местом общения была работа, где большинство сотрудников недолюбливали ее как наставника. Кроме того, как все калифорнийцы, они были помешаны на серфинге и прыжках с парашютом. Могу ли я представить ее за этими занятиями? Я отогнал от себя картину, как она медленно опускается под воду вместе с доской для серфинга. Она была права – это занятие не для нее.

«Какие еще у меня возможности?» – спрашивала она. Мир холостяков закрыт для тучных людей. Чтобы доказать это, она описала свидание, на которое она с отчаяния сходила месяц назад – ее единственное свидание за несколько лет. Она ответила на частное объявление в местной газете, The Bay Guardian. Хотя в большинстве объявлений, помещаемых мужчинами, указывается, что ищут «стройную», в одном это определение отсутствовало. Она позвонила и договорилась пообедать с мужчиной по имени Джордж, который попросил ее приколоть к волосам розу и ждать его в баре местного ресторана.

Она рассказала, что его лицо перекосилось при первом же взгляде на нее, но, нужно отдать ему должное, он признал, что действительно Джордж и за обедом вел себя как джентльмен. Хотя Бетти больше никогда не слышала о Джордже, она часто о нем думала. При нескольких подобных попытках в прошлом она так и не дождалась мужчин, которые, вероятно, рассматривали ее издалека и уходили, не поговорив с ней.

Я отчаянно пытался найти способ помочь Бетти. Вероятно, стараясь скрыть свои отрицательные чувства, я слишком усердствовал и допустил ошибку новичка, начав предлагать ей другие варианты. Как насчет «Сьерра-клуба»? Нет, у нее недостаточно сил для пеших походов. Или «Анонимные обжоры», которые могли бы составить какой-то круг общения для нее? Нет, она ненавидела группы. Другие предложения встречали аналогичный прием. Нужно было искать другой путь.

Первым шагом в любом терапевтическом изменении является принятие ответственности. Если человек не чувствует никакой ответственности за свои трудности, то как он может с ними бороться? Именно так было с Бетти: она полностью экстериоризировала проблему. Это была вовсе не ее вина: виноваты перевод по службе, стерильная культура Калифорнии, отсутствие культурных событий, помешанное на здоровом образе жизни окружение, презрительное отношение общества к полным людям. Несмотря на все мои усилия, Бетти отрицала какую-либо свою ответственность за безнадежную жизненную ситуацию.

О да, на уровне рассудка она готова была признать, что если она перестанет есть и похудеет, мир станет относиться к ней по-другому. Но это было бы слишком далеко и долго, а обжорство казалось совсем неподвластным ее воле. Кроме того, она выставила стену других аргументов, снимающих с нее ответственность: генетические факторы (в обеих ветвях ее семьи встречались очень полные люди) и новые исследования, демонстрирующие физиологические нарушения в организме тучных людей, начиная с замедленного метаболизма и заканчивая нынешним весом, заложенным программой и почти не поддающимся коррекции. Ну уж нет, это не сработает. В перспективе мне надо было помочь ей взять ответственность, по крайней мере, за свой внешний вид – но в тот момент не видел, с какой стороны подойти, чтобы добиться этого. Я должен был начать с чего-то более непосредственного. Я знал, с чего.

Самым ценным практическим средством психотерапевта является сосредоточение на процессе. Подумайте о процессе как о противоположности содержания. В разговоре содержание состоит из смысла употребляемых слов и существа обсуждаемых вопросов; а процесс показывает, как именно это содержание выражается, и особенно что этот способ выражения говорит об отношениях между участниками разговора.

Мне как раз и следовало уйти от содержания, например, перестать пытаться найти для Бетти упрощенные решения и сосредоточиться на процессе – на том, как мы относимся друг к другу. У наших отношений была одна яркая черта – скука. И именно здесь контрперенос все усложнял: мне необходимо было разобраться, насколько скука была моей проблемой, насколько мне было бы скучно с любой полной женщиной.

Поэтому я двигался вперед осторожно, слишком осторожно. Меня сдерживали мои отрицательные чувства. Я слишком боялся проявить свою антипатию. Я бы никогда не стал так медлить с пациентом, который бы мне больше нравился. Мне приходилось пришпоривать себя, чтобы двигаться дальше. Если я собирался помочь Бетти, мне необходимо было разобраться в своих чувствах, довериться им и что-то с ними сделать.

Правда заключалась в том, что она была невероятно скучной женщиной, и мне требовалось каким-то приемлемым способом дать ей это понять. Она могла отрицать ответственность за все остальное – за отсутствие друзей, трудную одинокую жизнь, существование в убогом пригороде, – но я не собирался позволить ей уйти от ответственности за то, что она вызывала у меня скуку.

Я не решался произнести слово «скучная» — слишком расплывчатое и слишком обидное. Мне нужно было быть точным и конструктивным. Я спросил себя, что именно было скучным в Бетти, и выявил две очевидные характеристики. Во-первых, она никогда не рассказывала о себе ничего личного. Во-вторых, это ее тупое хихиканье, вымученная веселость, нежелание быть достаточно серьезной.

Было трудно помочь ей осознать эти свойства, не ранив ее. Я выбрал такую стратегию: моя основная посылка будет состоять в том, что я хочу приблизиться к ней, но ее поведение мешает мне. Я думал, что в этом контексте она вряд ли станет обижаться на критику в адрес своего поведения. Она может быть только благодарна мне за желание узнать ее поближе. Я решил начать с ее нежелания раскрыться и к концу одной исключительно сонной сессии сделал решительный шаг.

– Бетти, позже я объясню, почему я прошу вас об этом, но мне бы хотелось, чтобы вы сегодня попробовали кое-что новое. Могли бы вы оценить в баллах от одного до десяти, насколько вы были откровенны в течение нашего сегодняшнего сеанса? Представьте, что десять – это самое откровенное признание, на которое вы только способны, а один – это та степень самораскрытия, которую вы позволили бы, например, разговаривая с незнакомцем в очереди в кинотеатре.

Я допустил ошибку. Несколько минут мне пришлось слушать объяснения Бетти, почему она не ходит в кино одна. Она представляла себе, как люди жалеют ее за то, что у нее нет друзей. Бетти ощущала их опасения, что она может потеснить их, если сядет рядом. Она видела на их лицах напряженное любопытство, когда они наблюдали за тем, как она опускается в слишком узкое для нее кресло. Когда Бетти стала отклоняться еще дальше, описывая кресла самолетов и лица пассажиров, бледнеющие от страха в тот момент, когда она идет по проходу в поисках своего места, я перебил ее, повторив свою просьбу и определив «один» как случайный разговор на работе.

Бетти ответила, что поставила бы себе «десять». Я был изумлен (я ожидал два или три балла) и сказал ей об этом. Она защищала свою оценку на том основании, что говорила мне вещи, которые никогда никому не рассказывала: например, что однажды украла в аптеке журнал или что боялась ходить одна в ресторан или в кино.

Мы повторили тот же самый сценарий несколько раз. Бетти настаивала на том, что подвергает себя огромному риску, но я говорил ей:

– Бетти, вы ставите себе десять баллов, но я не чувствую, что это верно. Я не ощущаю, что со мной вы идете на риск по-настоящему.

– Я никогда никому не рассказывала об этом. Например, доктору Фаберу не говорила.

– Что вы чувствуете, рассказывая мне об этом?

– Я чувствую себя хорошо.

– Вы можете использовать какие-нибудь еще слова, кроме «хорошо»? Рассказывая об этих вещах впервые, вы должны чувствовать страх или облегчение!

– Я чувствую себя нормально, рассказывая вам об этом. Я знаю, что вы слушаете профессионально. Все в порядке. Все нормально. Я не знаю, что вы от меня хотите.

– Почему вы так уверены в том, что я слушаю профессионально? У вас нет в этом сомнений? – Осторожней, осторожней, я не мог обещать ей большей откровенности, чем был готов позволить себе. Она не справилась бы с выражением моих негативных чувств. Бетти отметала все сомнения и в доказательство рассказала о том, что доктор Фабер засыпал в ее присутствии, а я выгляжу гораздо более заинтересованным.

Что я хотел от нее? С ее точки зрения, она была очень откровенна. Я должен был точно сформулировать, что меня не устраивало. Что в ее признаниях оставляло меня равнодушным? Мне пришло в голову, что она все время признавалась в чем-то, случившемся в другое время и в другом месте. Бетти была неспособна или не хотела раскрыться в настоящий момент, в котором присутствовали мы оба. Отсюда ее уклончивые ответы «хорошо» и «нормально», которые появлялись каждый раз, когда я спрашивал о ее чувствах здесь и сейчас.