Ирвин Ялом - Палач любви и другие психотерапевтические истории Страница 37

Я попросил ее погрузиться в свое горе глубже, изучить и выразить все его грани. Снова и снова я задавал ей один и тот же вопрос:

– Кого и что вы оплакиваете?

Бетти отвечала:

– Думаю, я оплакиваю любовь. Мой папа был единственным мужчиной, который обнимал меня, единственным человеком, который говорил мне, что любит меня. Я не уверена, что это повторится когда-либо в моей жизни.

Я знал, что мы приближаемся к территории, на которую я бы никогда не отважился ступить раньше. Было трудно поверить в то, что меньше года назад мне было противно даже смотреть на Бетти. Сегодня я испытывал к ней нежность. Я долго подбирал подходящий ответ, но все же выразил меньше, чем хотел сказать:

– Бетти, быть или не быть любимой – зависит не только от случая. Вы можете на это влиять намного больше, чем думаете. Сейчас вы гораздо больше открыты для любви, чем несколько месяцев назад. Я вижу и чувствую огромную перемену в вас. Вы лучше выглядите, лучше относитесь к людям, теперь вы более открыты и отзывчивы.

В выражении своих позитивных чувств ко мне Бетти была более откровенна, чем я, и поделилась фантазиями о том, что она станет врачом или психологом, и мы вместе будем работать над исследовательским проектом. Другая фантазия – о том, что я мог бы быть ее отцом, – привела нас к обсуждению еще одной стороны горя, которая сильно мучила ее. Наряду с любовью к отцу она испытывала также негативные чувства: стыд за него, за его внешний вид (он был очень тучным), за отсутствие у него честолюбия, за его необразованность и невежество в обращении с людьми. Признавшись в этом, Бетти не выдержала и заплакала. Она сказала, что ей было трудно рассказать об этом, потому что она чувствовала стыд за свой стыд.

Подыскивая ответ, я вспомнил слова, которые мой первый аналитик, Олив Смит, сказала мне больше тридцати лет назад. (Я их хорошо запомнил, потому что это была единственная относительно личная – и самая действенная – фраза из всех, какие она произнесла за 600 часов.) Я был в сильном потрясении после того, как выразил ужасные чувства в адрес своей матери, и тогда Олив Смит наклонилась над кушеткой и мягко сказала: «Наверное, мы просто так устроены».

Я сохранил эти слова в памяти и теперь, через тридцать лет, извлек этот дар и передал его Бетти. Десятилетия не ослабили целительную силу этих слов: Бетти глубоко вздохнула, успокоилась и села на место. Я добавил, что знаю по своему опыту, как тяжело детям, получившим образование, общаться потом со своими родителями – выходцами из самых низов.

Полтора года пребывания Бетти в Калифорнии подходили к концу. Она не хотела прерывать терапию и попросила свою компанию продлить ее командировку. Когда ей отказали, она попыталась найти работу в Калифорнии, но в конце концов решила вернуться в Нью-Йорк.

Какое неудачное время для прекращения терапии – в самый разгар работы над важными проблемами, и когда Бетти все еще пытается преодолеть преграду шестидесяти восьми килограмм! Вначале я думал, что нам крайне не повезло со сроками. Но, поразмыслив, я понял, что Бетти смогла так глубоко войти в терапевтический процесс именно потому, что наше время было ограничено, а не вопреки этому. В психотерапии существует давняя традиция, восходящая к Отто Ранку, а после него – к Карлу Роджерсу, которая утверждает, что заранее установленная дата окончания терапии увеличивает ее эффективность. Если бы Бетти не знала о том, что время терапии ограничено, она могла бы, например, потратить больше времени на достижение внутренней решимости начать худеть.

Кроме того, совершенно неочевидно, что мы смогли бы продвинуться дальше. В последние месяцы Бетти, казалось, больше интересовалась разрешением уже обнаруженных проблем, нежели поиском новых. Когда я посоветовал ей продолжить терапию в Нью-Йорке и предложил посоветовать подходящего терапевта, она уклончиво отвечала, что не уверена, будет ли продолжать терапию, и что, быть может, сделано уже достаточно.

Были также и другие признаки того, что Бетти не станет двигаться дальше. Хотя она больше не переедала, она уже не придерживалась диеты. Мы договорились сосредоточить усилия на сохранении ее нынешнего веса, семидесяти двух килограмм, и в связи с этим Бетти купила себе полный набор новой одежды.

Вот ее сон, иллюстрирующий этот кризис терапии:

Мне приснилось, что маляры должны были покрасить внешнюю отделку моего дома. Вскоре они окружили дом со всех сторон. У каждого окна оказался человек с пульверизатором. Я быстро оделась и попыталась их остановить. Они красили все наружные стены дома.

Во всем доме между половицами стали просачиваться струйки дыма. Я увидела маляра с чулком на лице, разбрызгивающего краску внутри дома. Я сказала ему, что мне нужно было только покрасить отделку. Он возразил, что получил указание выкрасить все – и снаружи, и внутри. «Что это за дым?» – спросила я. Он сказал, что это бактерии, и добавил, что они выращивали смертельные бактерии у меня на кухне. Я испугалась и продолжала повторять снова и снова: «Я только хотела покрасить отделку».

В начале терапии Бетти действительно хотела только «покрасить отделку», но неизбежно была вовлечена в глубокую перестройку всего своего дома. Кроме того, маляр-терапевт занес внутрь дома смерть – смерть ее отца, ее собственную смерть. Теперь, говорил этот сон, она зашла слишком далеко, пора было остановиться.

Когда мы приближались к последнему сеансу, я чувствовал растущее облегчение и радость, как будто у меня гора с плеч свалилась. Одна из аксиом психотерапии состоит в том, что сильные чувства, которые один из участников испытывает к другому, всегда так или иначе передаются, – если не вербально, то по каким-то другим каналам. Насколько помню, я всегда говорил студентам, что если какой-то серьезный аспект отношений замалчивается (либо терапевтом, либо пациентом), то любые другие важные обсуждения также становятся невозможны.

Однако я начал терапию с сильными отрицательными чувствами к Бетти – чувствами, которые я ни разу не обсуждал и о которых она так и не узнала. Несмотря на это, мы, несомненно, обсуждали важные вопросы и достигли прогресса в терапии. Неужели я опроверг закон? Или в терапии не существует абсолютов?

Три наших последних сеанса были посвящены обсуждению сожалений Бетти о нашей предстоящей разлуке. Должно было произойти то, чего она боялась в самом начале терапии: она позволила себе испытывать глубокие чувства ко мне и теперь должна была потерять меня. Какой смысл был вообще сближаться со мной? Как она говорила вначале: «Если нет привязанности, нет и разлуки».

Меня не беспокоило воскрешение этих старых чувств. Во-первых, когда близится завершение терапии, пациенты переживают временный регресс (и это абсолютный принцип). Во-вторых, в терапии проблемы не разрешаются раз и навсегда. Наоборот, терапевт и пациент снова и снова возвращаются к ним, чтобы закрепить полученное знание, – из-за этого психотерапию иногда называют «циклотерапией».

Я попытался работать с отчаянием Бетти и ее убеждением, что раз она теряет меня, вся наша работа пойдет насмарку, напоминая ей, что причина ее изменений не во мне и не во внешнем мире, что это ее собственное достижение, и оно останется с ней. Например, если она смогла довериться и раскрыться передо мной больше, чем перед кем-либо раньше, она сохранит этот опыт вместе со способностью делать это и впредь. Для пущей убедительности я попытался привести в пример самого себя.

– То же самое со мной, Бетти. Мне будет не хватать наших встреч. Но общение с вами изменило меня…

Она плакала, опустив глаза, но при этих словах замолчала и выжидающе посмотрела на меня.

– И, хотя мы больше не встретимся, это изменение сохранится во мне.

– Какое изменение?

– Ну, как я уже упоминал, у меня не было большого опыта с – э-э-э… – с проблемой ожирения… – Я заметил, что в глазах Бетти мелькнуло разочарование, и мысленно проклял себя за такие безличные слова.

– Ну, я имел в виду, что раньше никогда не работал с полными пациентами, и я стал по-новому понимать проблемы… – По выражению лица Бетти я понял, что ее разочарование усилилось. – Я имею в виду, что мое отношение к полноте сильно изменилось. Когда мы с вами впервые встретились, я чувствовал себя с полными людьми неловко…

Бетти с необычным для нее раздражением перебила меня:

– Ха-ха-ха! «Чувствовал себя неловко» – это мягко сказано. Вы знаете, что первые шесть месяцев вы почти не смотрели на меня? А за все полтора года вы ни разу – ни одного раза! – не дотронулись до меня, даже руки не пожали!

Сердце мое упало. Боже мой, она права! Я действительно ни разу не дотронулся до нее. Я просто этого не замечал. И подозреваю, что действительно не слишком часто смотрел на нее. Я не ожидал, что она это заметит!

Я осекся.