Ирина Млодик - Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости Страница 9

– То есть ты специально? Ты знал, что она отреагирует именно так? За что она тебя так ненавидит, папа? За Лерочку? За то, что ты с такой страстью любил не ее?

– Думаю, это ревность. Ей даже помыслить страшно, что ты можешь любить кого-то еще, кроме нее. Я полагаю, что она позволила тебе влюбиться в этого твоего Вадима только потому, что ты не рвалась замуж, а все, что не замуж, для нее как бы не по-настоящему. Временное, пройдет… Думаю, она ликует. Когда ты с Вадимом своим рассталась, ну, точнее, когда он так опрометчиво отверг твою любовь, она всем вокруг говорила: «Я так и знала, что этим кончится. Эта безответственная молодежь совсем не умеет любить, и уж тем более не представляет, что такое узы брака». Представь себе, так и сказала: «Узы».

– Она все эти годы ждала, что я вернусь, даже не знакомилась с Вадимом, а мне говорила, что это ненадолго, что Настоящий Мужчина, который мог бы любить женщину, еще не родился. Пап, расскажи, а как вы с ней познакомились? Ты же понимаешь, что она сама никогда мне об этом не рассказывала.

– Как… Я учился в Питере, тогда Ленинграде, по распределению поехал в Кокчетав, но проработал там недолго: пришлось вернуться в родной город, потому что мама моя, твоя бабушка, уже начала болеть. По специальности в нашем городе устроиться я не мог, вот и пошел в школу. В Алину школу. Она меня с радостью взяла, мужчинам в педагогике всегда приоритет. Бывает, что и физкультуру женщины ведут, не хватает мужиков. А тут я, да еще и предметы важные: литература, русский язык, английский… Английский я вел в самой сильной группе. В школе ко мне тепло отнеслись. Женщины сразу окружили заботой. Кто печенье принесет, чтобы угостить, кто яблочки из своего сада. Всем хотелось меня накормить, я ж худой тогда был, не то что сейчас… Я им говорю: «Да что вы, я с мамой живу, она отлично меня кормит». Мама, повар в прошлом, прекрасно готовила, несмотря на больные ноги, и все это знали. Но дело не в этом, просто была такая женская конкуренция. Они, Тань, такими трогательными были…

– Что, даже Светлана Сергеевна?

– Она вообще была нежным созданием. Ну да, колючая, как еж. Сосредоточенная, строгая. Так физик же. Физика обязывает. Но иногда она бывала такой… слабой, что ли. Беззащитной… Особенно когда сын у нее болел – сама не своя ходила. Я ей травки всякие доставал через знакомых с Севера. Ты бы видела, как она их принимала: с такой благодарностью невероятной. Это сейчас она постарела, озлобилась, устала. Трудно столько лет сражаться с тем, что победить нельзя.

– Ну, так что, ты и мама? Она в тебя влюбилась или ты в нее?

– Был новогодний праздник, дети свое уже отгуляли, мы сидели, салаты, шампанское, музыка – все как всегда. А у нас тогда работала Натали-воробышек, такая маленькая, темненькая, одевалась всегда со вкусом, голос с хрипотцой… На Эдит Пиаф похожа, среди детей у нее и кличка такая была, только сократили ее, засранцы, но стало еще точнее – Пиф. Французский преподавала. Так вот она и поставила французскую музыку. Ну, ты знаешь, эти песни всех переносят в иные миры: будто бы и не в провинциальной школе мы, а где-то, где женщины пахнут духами, а не безнадежностью и страхом остаться одной навсегда. Ну, нас с Натальей и закружило… Сначала в ритме вальса, не думай. А потом… Потом твоя мама ее уволила. Сказала, чтобы с новой четверти не выходила. Я пришел защитить молодую «француженку», такую талантливую, такую… Тань, я был молод и глуп: чувствовал себя благородным рыцарем, вступающимся за прекрасную даму, цитировал… не помню, наверное Шекспира, я тогда им очень увлекался. Говорил, говорил, соловьем разливался и не замечал, что Алечка все мрачнела и мрачнела. И вдруг она взорвалась. Ка-а-ак треснет по столу. Как закричит: «Достаточно, Павел Семенович! Что вы тут себе позволяете!» И тут до меня дошло, поздновато, к сожалению: что самая несчастная, самая нуждающаяся в любви среди этих педагогических фей директорша. Такая еще молодая, а делает вид, что ей никто не нужен. Ну как не нужен? Всем всегда кто-то нужен. В общем я подошел к ней и обнял. Она сначала стала вырываться: «Что вы себе позволяете!» – а потом как заплачет. Горько так, как девочка. Всхлипывает, бормочет что-то, не понять. Вот так мы и познакомились поближе, дочка. А Пиф она все же уволила. Алечка же никому не верит. Тяжелая судьба. Мать у нее сидела, да и с отцом совсем беда. Ты знаешь эту историю?

– Нет, конечно. Разве мама хоть что-нибудь о себе расскажет… В других школах, я знаю, делали Дни памяти про бабушек-дедушек репрессированных. При мне в библиотеке девчонка одна спрашивала, как лучше подготовиться, ей какие-то книжки дали. Я маму потом спросила: «А в нашей школе такое будет?» Пап, она знаешь как на меня посмотрела? Своим любимым взглядом. А потом сказала: «Больше в библиотеку не пойдешь. Если нужны книжки, скажешь, сама принесу».

– Ну, твоя мама любит все драматизировать. Тогда же все были в мясорубке, не только ее семья. Хотя им, конечно, здорово досталось. История такая, я не все, конечно, знаю, но что-то знаю. Светлана Яковлевна, Алина мать, росла с отчимом, поскольку ее мать посадили при Сталине и отправили в лагеря. А незадолго до этого посадили отца Светланы Яковлевны. И ее мать, предчувствуя свой арест, скоропалительно вышла замуж за какого-то торгового упыря, который давно ее домогался. Замуж она пошла с одним условием: если что с ней случится, над дочкой он возьмет опекунство или удочерит, чтобы в детдом не попала. В общем, бабушка твоя росла с этим упырем, и он ее, прости за подробности, имел, как ему хотелось, интеллигентнее мне, пожалуй, не выразиться. Когда она совершеннолетней стала, оформил девчонку к себе в магазин бухгалтером, а через несколько лет повесил на нее все растраты. Ее отправили в тюрьму, где она узнала, что беременна. Упырь в какой-то момент одумался, подключил связи, вытащил ее из тюрьмы и привез домой вместе с маленькой Алечкой. Бабушку твою после тюрьмы никуда на работу не брали, но этот упырь пообещал устроить, однако с условием, что она разрешит ему взять опекунство над девочкой. Такое можно было сделать через фиктивный брак. Но она, хорошо помня, во что для нее самой вылилось опекунство, бежала с ребенком на Север то ли дорогу железную строить, то ли комбинат какой-то. Там ее взяли, закрыв глаза на ее прошлое. Взяли не в рабочие, рабочих там было хоть отбавляй, а не то товароведом, не то бухгалтером, уж не знаю точно. В какой-то момент этот упырь разыскал ее и приехал. Угрожал, умолял, просил вернуться. До такой низости докатился, что рассказал всему поселку ее историю. Ну мужики-работяги – народ прямой, они ему быстро объяснили, куда и в какие сроки он должен убраться. Уехал. Но мать и дочь жили в постоянном страхе. Светлана Яковлевна до ужаса боялась, что он может приехать и дочку украсть. Она просила Алечку сидеть в школе до последнего, а потом с учителями домой идти. Потом, Таня, и вовсе кошмар начался. Однажды Светлана Яковлевна засиделась на работе допоздна, отчеты какие-то не успевала сдать, что ли, и в магазин забрались уголовники. Места-то дикие, может, сбежали откуда-то, может, местные, кто знает. Убили они Алечкину мать, убили жестоко, по-зверски. Наверное, она сопротивлялась отчаянно, в закрытом гробу потом хоронили. Алечке было лет пятнадцать уже. Опять детский дом замаячил на горизонте как ужасная перспектива. Но, к счастью, над ней ее любимая учительница опеку оформила, пожалела. Да и вообще ее весь поселок любил, сочувствовали ее сиротству. А потом она поступать в институт уехала, в педагогический, всегда хотела стать учителем. После института в наш город попросилась. Светлана Яковлевна и ее мать из этих краев были, вот ей и хотелось к корням вернуться. Нелегко пришлось твоей матери, дочка. Натерпелась Алечка, поэтому за тебя боится.

– Какая ужасная история, папа! О господи… Бедная мама, бедная бабушка! Как же им досталось! Но почему она мне ничего не рассказывала?

– Стыдилась, полагаю. Или боялась, что ты переживать будешь.

– Буду! Конечно, буду! Как тут не переживать. Бедная мама… Теперь мне хотя бы понятно, почему она такая. Ведь это часть и моей истории, я должна была это знать! А где теперь этот упырь, как ты его называешь, ведь он мне дедушка, так получается?

– Упырь скончался от рака в тот год, когда ты у нас родилась. Как потом выяснилось, он даже оставил Алечке наследство: в Твери у него была приличная жилплощадь, но она, конечно, вступать в наследство не поехала. Плакала сильно, молоко у нее тогда пропало, и я на молочную кухню бегал. А потом она кормилицу нашла для тебя.

– Боже мой, почему я всего этого не знала! О чем я тут переживаю? Вадик меня бросил! Да все мои страдания кажутся такими глупыми в сравнении с тем, что им досталось!

– Не надо, не ругай себя, дочка, каждому свое. Страдания нельзя взвесить ни на каких волшебных весах. Им досталось свое, а у тебя свое. Нелепо говорить: «Вот наши беды – это настоящие беды, а ваши что?» Глупость какая! Наше субъективное переживание горя и потерь несравнимо и бесценно. Никто не вправе измерять наши потери своими мерками. Еще раз повторю: каждому свое. Недаром говорят: прежде чем судить меня, проживите сначала то, что мне выпало, сносите сначала мои башмаки. Так что тебе выпало, дочка?