Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Ховард Маркел Страница 14

неделе горел. Нам постоянно напоминают, что из-за местной авиабазы Кембридж – военная цель»{194}. В другом письме она извиняется за скверный почерк (всю жизнь ей мешавший) и проявляет сугубо девичьи интересы{195}. Еще в одном просит мать: «Пожалуйста, напиши мне, какие там у вас ходят слухи», а также: «пришли вечернее платье (фасона тюльпан) и к нему нижнюю юбку. Еще туфли, которые в нижнем ящике гардероба (золотые или серебряные). Это нужно для торжества наподобие вечера выпускниц, который будет на следующей неделе. На него приглашены и нынешние студентки… потому что слишком мало выпускниц смогут приехать»{196}. После страшной бомбардировки она соединяет экстренную необходимость с повседневной: «Пожалуйста, нельзя ли прислать мне ПРОТИВОГАЗ!! Еще мне нужны пижама и носовые платки, отданные в стирку на прошлой неделе, и ремешки из правого ящика моего шкафа орехового дерева. Они необходимы для катания на коньках»{197}. В более поздней переписке она интересуется делами отца и сочувствует ему по поводу трений с несколькими несговорчивыми членами правления его обожаемого детища – Рабочего колледжа: «И правда, в голове не укладывается, что люди могут так все разрушить!»{198}

В 1940 г. Франклин написала родителям о встрече с видным физиком – французской еврейкой Адриенн Вайль, потерявшей на войне мужа и бежавшей из Парижа в Англию. Сначала Вайль с дочерью поселились в общежитии Ньюнем-колледжа, позднее открыли гостиницу для беженцев из Франции. Для Франклин она воплощала прямую связь с важнейшей фигурой среди женщин-ученых – Мари Кюри, так как училась у той в Институте радия[26] в 1921–1928 гг.{199} В Кембридже Вайль занималась исследованиями в области физики и металлургии в Кавендишской лаборатории под руководством Брэгга. Побывав на лекции Вайль о работе Кюри, Франклин в письме родителям поделилась своим восторгом: «Она первая из множества французов, оказавшихся теперь в Англии, с кем я познакомилась… Она восхитительный человек, о многом может рассказать, и самый интересный собеседник на любую научную или политическую тему… Ее лекция просто заворожила меня»{200}. Как часто случается с молодыми людьми, имеющими научное призвание, но не встречающими понимания в своей семье, общение с Вайль стало для Франклин поворотным моментом в жизни{201}.

За столом у Франклинов часто говорили о политике и религии. По молодости Розалинд использовала эти темы, чтобы дразнить родителей, особенно любящего, но требовательного отца. Она тяготела к либеральным, если не социалистическим взглядам, в противоположность консервативным воззрениям Эллиса Франклина. В годы войны он сильно обидел свою дочь, заявив, что она принесла бы больше пользы, если бы бросила научные штудии и занялась конторской работой в государственном учреждении, а по вечерам скатывала бинты и заваривала чай для солдат в увольнении. По воспоминаниям знакомых, она не забывала этот выпад. И когда Розалинд хотелось серьезно поговорить о своей работе с родным человеком, которому могла бы довериться, она почти никогда не обращалась к отцу{202}.

Эллис Франклин существовал в мире акций, облигаций, закладных и бухгалтерских балансов. Что касается иудаизма, то для него были непреложны принципы, которым учит Тора: слава Господа безгранична, а евреи – Его избранный народ. Розалинд же отказывалась принимать на веру подобные утверждения, не доказанные фактами и логикой. В возрасте шести лет она потребовала у матери доказательство существования Бога. Какие бы ответы ни давала в раздражении верующая мать, девочка моментально громила их дальнейшими вопросами, не по годам проницательными, вершиной которых стал риторический перл: «Откуда ты знаешь, что это Он, а не Она?»{203}

Летом 1940 г. бомбардировки были такими интенсивными, что в Кембридже поговаривали о том, чтобы закрыть университет на осенний семестр. На четырехстраничном письме, написанном в разгар этого хаоса, двадцатилетняя Франклин ответила на обвинение отца, что она делает из науки религию. Она не согласилась с ним в том, что существует высший авторитет – Бог или «научная истина», – причем выразила свое несогласие так блистательно, тактично и любяще, что трудно себе представить отца, который не гордился бы этим поединком с более острым умом дочери.

Ты часто утверждаешь, и это подразумевается в твоем письме, что у меня сложилось совершенно однобокое видение мира, что я на все смотрю и обо всем мыслю с позиции науки. Я считаю, что это совершенно ошибочное представление. Да, научная подготовка повлияла на мой способ мышления и рассуждения – будь это не так, эта подготовка была бы пустой и провальной. Однако ты видишь в науке (по крайней мере, так ты говоришь о ней) этакое человеческое изобретение, подрывающее моральный дух, нечто оторванное от реальной жизни, нечто такое, за чем нужно внимательно присматривать и держать подальше от повседневного существования. Но науку и повседневную жизнь невозможно и не следует разделять. Наука, на мой взгляд, дает частичное объяснение жизни. Насколько это возможно, она опирается на факты, эксперименты и опыт. Ты придерживаешься теорий, в которые тебе и большинству людей проще и приятнее всего верить, но, насколько я могу судить, у них нет иного основания, кроме того, что они дают более привлекательную картину жизни (и преувеличенное представление о нашей значимости).

Я согласна, что вера принципиально важна для успеха в жизни (успеха любого рода), но не приемлю твоего понимания веры, а именно веры в жизнь после смерти. По-моему, для веры необходимо лишь одно – убеждение, что, делая все возможное, мы приближаемся к успеху и что успех, к которому мы стремимся (улучшение всего человечества в настоящем и будущем), того стоит. Любой, кто способен поверить во все то, что религия считает самоочевидным, должен иметь такую веру, но я имею в виду, что в этом мире прекрасно можно иметь веру, не веря в иной мир… Еще один момент: в основе твоей веры – будущее тебя самого и других индивидов, а моей – будущее и судьба наших потомков. Мне представляется, что твоя вера более эгоистична.

Мне только что пришло в голову, что ты можешь заговорить о творце. Творце чего? Я не могу приводить аргументы из области биологии, поскольку это не моя область… Я не вижу рациональной причины верить, что творец протоплазмы или первичной материи, если бы таковой существовал, имел бы какие-то основания интересоваться нашей незначительной расой в крохотном уголке Вселенной, а тем более конкретно нами, еще более незначительными индивидами. И я не вижу причины, чтобы убежденность в нашей незначительности уменьшала нашу веру – как я ее определила… Ладно, перехожу к обычному письму…{204}

Энн Сейр предполагала, что борьба Франклин с отцом и его неприятие и неодобрение психологически навредили ей{205}. В начале 1970-х гг. Сейр и Мьюриэл Франклин в переписке спорили о том, верно ли это. Мьюриэл, естественно, не могла не защищать память своего покойного мужа. Она заявила, что он всей душой поддерживал выбор жизненного пути, сделанный Розалинд, и что несправедливо утверждать противоположное, а также настаивала, что между отцом и дочерью никогда не было серьезных разногласий{206}. В одном из последующих писем Мьюриэл оспорила характеристику, данную Сейр Эллису Франклину, – «узко мыслящий, консервативный викторианский папаша», – возразив, что Розалинд иногда выдумывала обиды и что кое-кто это намеренно подчеркивал и преувеличивал, искажая ее образ{207}.

Сейр, уверявшая, что обсуждала эти вопросы с самой Франклин в середине 1950-х гг., не отступила от идеи конфликта отца и дочери. В письме к Мьюриэл Франклин от 30 октября 1974 г. она пояснила свою точку зрения так: «Розалинд видела в себе человека, которому пришлось бороться с предубеждениями и преодолевать противодействие, и выражала это столь настойчиво и столь многим людям, что такую позицию следует считать частью ее личности». Сейр готова была допустить, что Мьюриэл права, настаивая на отсутствии реального противодействия ее намерениям или устремлениям со стороны отца. Однако, с точки зрения Сейр, реальность здесь мало что значила: «Розалинд считала, что противодействие было, и это убеждение – пусть по существу ошибочное – оказало на нее многообразное влияние»{208}.

Несколько десятилетий спустя Джеймс Уотсон, Морис Уилкинс и Фрэнсис Крик воспользовались этим кажущимся разладом, чтобы изобразить отношения отца и дочери конфликтными, проникнутыми взаимным неодобрением, что якобы стало причиной проблем в общении Франклин с мужчинами. Без всяких на то подтверждений они говорили, что Франклин безнадежно разочаровала своего отца, отказавшись принять традиционную судьбу молодой женщины из хорошей семьи – роль жены, матери и благотворительницы. Подобные заявления демонстрируют полнейшее непонимание сложности и специфики отношений дочерей и отцов, особенно в тот период, когда подросшая девочка осуществляет естественную для развития личности потребность в индивидуализации и отдаляется от первого значимого мужчины в своей жизни{209}. Розалинд Франклин по всем меркам была хорошей и любящей дочерью, близкой с родителями,