Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Ховард Маркел Страница 22

Каждый вечер перед сном Уотсон читал популярные романы и рассказы. В частности, на его воображение сильно подействовал роман Синклера Льюиса «Эроусмит» (Arrowsmith), в 1925 г. удостоившийся Пулитцеровской премии[39], в котором рассказывается о жизни, работе и мыслях ученого-медика{311}. Его также весьма занимало кино, в частности такие шедевры голливудской «фабрики грез», как «Касабланка», «Гражданин Кейн», комедии Чарли Чаплина и братьев Маркс.

В 1945 г. семнадцатилетний Уотсон наткнулся на книгу Эрвина Шрёдингера «Что такое жизнь?» и тут же ее прочел. «Я приметил эту тонкую книжицу в биологическом разделе библиотеки и, прочтя ее, изменился навсегда, – вспоминал он впоследствии. – Ген как сущность жизни явно более важная тема, чем миграция птиц. Прежде я не имел возможности достаточно познакомиться с этой научной темой»{312}. Так же как Уилкинс и Крик, Уотсон нашел в книге Шрёдингера больше проблем, чем ответов на вопрос о том, каким образом в хромосомах закодирована генетическая информация»{313}.

Осенью последнего года обучения в Чикагском университете Уотсон прослушал курс физиологической генетики одного из основоположников популяционной генетики Сьюэлла Райта, который восхищал Уотсона блестящим умом и стал для него идеалом ученого, о чем он с восторгом писал родителям{314}. Райт познакомил его с работой Освальда Эвери о ДНК, опубликованной в 1944 г., и поставил ряд вопросов, поиску ответов на которые Уотсон посвятил жизнь: «Что такое ген?.. Как ген копируется?.. Как ген работает?»{315} Через несколько недель после начала лекций Райта Уотсон бросил орнитологию и взялся за изучение генетики. Хотя он получил степень бакалавра естественных наук и в 1947 г., в возрасте девятнадцати лет, был принят в «Фи Бета Каппа»[40], но понимал, что должен еще очень многое сделать, чтобы разобраться в загадках генов. Прежде всего следовало поступить в аспирантуру, где есть возможность овладеть соответствующими задаче методами исследований и получить «билет» в научные круги – степень PhD.

В Калифорнийском технологическом институте отвергли заявление Уотсона о приеме в аспирантуру. Ему пришло приглашение из Гарвардского университета, но Джеймс сам отказался – отчасти из-за того, что там на биологическом факультете до сих пор ковырялись в вековой давности основах таксономии, а экспериментальной работой не занимались. Была и более материальная причина: в Гарвардском университете ему не предложили стипендии, покрывавшей расходы на обучение, проживание и питание, из-за чего переезд в кампус, расположенный в Кеймбридже (штат Массачусетс), оказался невозможным по финансовым соображениям. Больше повезло в находящемся не слишком далеко Индианском университете в Блумингтоне, предоставившем Уотсону полную стипендию, в том числе на жилье и питание, в рамках аспирантской программы по биологии. Индианский университет был не заурядным учебным заведением, а центром научных исследований в области генетики. Это направление возглавлял Герман Джозеф Меллер, чья работа по возникновению мутаций у Drosophila (плодовых мушек) под действием рентгеновского излучения в 1946 г. принесла ему Нобелевскую премию по физиологии и медицине.

В Индианском университете было еще два преподавателя, привлекавшие Уотсона. Один из них – Трейси Соннеборн, который учился в Университете Джонса Хопкинса, собираясь стать раввином, однако закончил его зоологом. Он изучал генетику одноклеточного организма Paramecia (инфузории туфельки). Другой – Сальвадор Лурия, врач еврейского происхождения из Турина, бежал от фашистского и антисемитского режима Муссолини сначала во Францию, затем в США{316}. Он стал наставником Уотсона и его другом на всю жизнь. Лурия изучал бактериофаги, которые, как и все вирусы, не способны сами размножаться, а проникают для этого в живые клетки, за счет которых реплицируются{317}. Благодаря тому что репликация бактериофагов происходит очень быстро, генетические эксперименты с ними занимают часы, а не дни, недели или больше{318}.

В аспирантуре Уотсон редко облачался в академическую мантию и с удовольствием высмеивал старомодных «студиозусов» и кокетливых доморощенных «королев» в индианском кампусе. В эпоху, когда студенты посещали занятия в костюмах и при галстуках, Уотсон предпочитал рубахи навыпуск, поношенные рабочие штаны и расшнурованные кроссовки. Он изо всех сил старался игнорировать студенческую элиту и свысока взирал на тех, кто был ему ровней. Нелестно он отзывался и о многих преподавателях биологического факультета. Когда его безусловную стипендию заменили конкурсной, он в разговоре с родителями скрыл разочарование за сомнительным предположением: «Они просто деньгами заманивают на факультет самых умных и любознательных. К сожалению, здесь таких раз-два и обчелся»{319}. Одним из этих редких обладателей первоклассных мозгов, также пришедшим в Индианский университет осенью 1947 г., был эмигрировавший из Италии врач Ренато Дульбекко{320}. Уотсон, всегда предпочитавший в качестве наставников и товарищей людей постарше, сдружился с Дульбекко на университетских теннисных кортах, куда они часто выбирались сыграть сет-другой между экспериментами.

Уотсону, занимавшему низкую ступень в академической иерархии, дали тесный кабинетик на верхнем этаже здания факультета, где все еще действовал старинный канатный лифт. А на втором этаже трудился одинокий профессор по имени Альфред Кинси, недавно бросивший изучение орехотворок и их эволюции ради все еще табуированной темы человеческой сексуальности. Его работа бесила Уотсона, потому что результаты Кинси, по его словам, «были так перегружены статистикой, что оказывали скорее слабительное, нежели возбуждающее действие»{321}.

В первый год жизни вне родного дома Джеймс продолжал наблюдать за птицами и предпринимал одинокие прогулки по Джордан-стрит, о которой он написал: «Там находились самые притягательные женские клубы, где мне попадались на глаза девушки намного симпатичнее большинства особ, встречавшихся в научных учреждениях». По субботам ему нравилось бывать на университетских футбольных матчах в толпе 20 000 вопящих болельщиков на старом стадионе «Мемориал»{322}.

Уотсон прилежно раз в неделю писал родителям о своих научных исканиях и прочих занятиях. Эти письма, бережно хранимые в архивах Колд-Спринг-Харборской лаборатории, дают нам непосредственное представление о том периоде его жизни. В первом письме домой Уотсон пишет, что познакомился с Сальвадором Лурией и получил разрешение посещать его курс о вирусах, хотя не прослушал обязательный предварительный курс введения в бактериологию: «Он меня взял, когда я рассказал ему о своей подготовке и о намерении стать генетиком. Он итальянский еврей и, как сказал мне Ламонт Коул, обращается со своими студентами как с собаками. Однако это, безусловно, один из самых блистательных людей в кампусе. Он молод, лет 30–35, и написал отличную работу по генетике вирусов (прекрасная область). Я многому у него научусь»{323}. В другом письме он назвал Германа Меллера одним из величайших деятелей современной биологии{324}, однако неделю спустя пожаловался, что его курс и обязательные лабораторные работы «безнадежно сбивают всех с толку», зато лекции труднее и интереснее. Но Меллеру не удалось убедить Уотсона тоже заняться опытами на Drosophila. Джеймса привлекали возможности работы с микроорганизмами{325}.

Уотсон был в восторге от Соннеборна и Лурии. Курс Соннеборна по генетике микроорганизмов был, по его мнению, весьма популярным, и в пересудах аспирантов о нем отражалось безоговорочное восхищение, если не поклонение, а Лурии, напротив, многие боялись – говорили, что он высокомерно относится к тем, кто ошибается. Однако Уотсон, по его словам, не увидел в поведении профессора никаких признаков пренебрежительности по отношению к тупицам. Еще до окончания первого семестра Уотсон предпочел генетику бактериофагов, которой занимался Лурия, исследованиям инфузорий Соннеборна{326}. Поначалу он испытывал естественную для начинающего неуверенность – сомневался, достаточно ли он толковый и подготовленный, чтобы быть принятым в «ближний круг» своего преподавателя; однако сумел справиться с эмоциями и не ударить в грязь лицом. «Чем больше я узнавал о фагах, – вспоминал он в 2007 г., – тем сильнее меня зачаровывала загадка их размножения, так что не прошло и половины осеннего семестра, как я передумал делать диссертацию под руководством Меллера»{327}.

Уверенность Уотсона, что изучение генов на Drosophila – это вчерашний день, а на бактериофагах – завтрашний, является превосходным примером его дальновидности и интуиции. Он то и дело проявлял сверхъестественную способность предугадывать путь развития науки и сосредоточиваться на очередном прорыве. В студенческие годы в Чикагском университете Джеймс предпочел генетику орнитологии и классической описательной биологии, на первом году аспирантуры в Индианском университете занялся генетическими экспериментами на микроорганизмах, а не на плодовых мушках. В то же время он серьезно рисковал, предпочтя в качестве руководителя относительно неизвестного Лурию нобелевскому лауреату Меллеру, слава которого сама по себе могла бы впоследствии обеспечить ему академическую должность. Что ж, это был профессиональный риск – один из многих, с которыми Уотсон сталкивался в жизни; он окупился в дальнейшем, хотя сначала это