Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Ховард Маркел Страница 28

По делам он заехал в Женеву и провел несколько дней в обществе швейцарского биолога Жана Вейгля, с которым виделся на летнем семинаре «фаговой» группы Макса Дельбрюка в Колд-Спринг-Харборе в 1949 и 1950 гг. Вейгль, недавно вернувшийся в Швейцарию из Калифорнийского технологического института, рассказал ему, что Полинг только что установил структуру белков, а это первое описание молекулярного строения биологически важного вещества. Слушая об очередном триумфе Полинга, Уотсон представил себе, как сообщалось об этом великом событии, словно сам при этом присутствовал: «Модель оставалась спрятанной за занавесом до конца доклада, когда он с гордостью предъявил свое творение. Затем Лайнус с горящими глазами рассказал о главном в своей модели – специфической конфигурации белковых молекул, называемой α-спиралью»{425}. Вейгль, слабо ориентировавшийся в рентгеновской кристаллографии, не мог ответить на град вопросов, которые обрушил на него Уотсон. Он сказал Джеймсу, что некоторые коллеги считают α-спираль, как он выразился, «очень симпатичной», но все ждут публикацию Полинга в журнале Proceedings of the National Academy of Sciences (PNAS), чтобы увериться в его правоте.

В наше время, когда можно мгновенно связаться с любой точкой планеты, трудно себе представить, как медленно перемещалась информация полвека назад. В начале 1950-х гг. для того, чтобы читатели получили свежий номер научного журнала, нужно было подготовить рукописи для типографии, там набрать все тексты вручную из металлических литер и напечатать на бумаге, проверить, внести исправления, снова напечатать и только после этих трудоемких процессов доставить в библиотеки и подписчикам на грузовых автомобилях, поездах и самолетах. Издающиеся в США журналы доставляли в Европу пароходом, так что там они появлялись на шесть недель позже. Поэтому, когда в июле 1951 г. Уотсон вернулся в Копенгагенский университет, в университетскую библиотеку лишь недавно поступил апрельский номер PNAS. Джеймс буквально вырвал его из рук библиотекарши и дважды прочел материал Полинга. Через несколько недель пришел майский номер, содержавший еще семь статей Полинга, которые Уотсон также проглотил с жадностью. Позже он вспоминал: «Терминология по большей части была для меня недоступна, и я мог лишь составить общее впечатление об аргументации. Я не мог оценить, насколько она обоснована. Единственное, в чем я был уверен, – что это хорошо написано»{426}. Несмотря на недопонимание, последнее открытие Полинга вызвало у Уотсона бурю тревог. Что, если Полинг применит свой подход к решению загадки ДНК прежде, чем у него самого появится возможность раскрыть эту тайну?{427}

К концу июля большинство сотрудников лаборатории Калькара вернулись из летних отпусков, и Уотсону стало менее одиноко. Сообщив коллегам о своем решении сменить Копенгаген на Кембридж, он привел массу причин, включая плохое влияние сырой и холодной местной погоды на его психическое состояние, отвращение к биохимии и возникший в Неаполе интерес к рентгеноструктурному анализу. В письме родителям от 12 июля он привел несколько иные аргументы: «Я чувствую, что почти исчерпал возможности копенгагенской науки. Кембридж – возможно, лучший университет в Европе, и я, наверное, поеду туда в конце сентября или начале октября»{428}. Через два дня он привел сестре еще одну подоплеку своего решения – неприязнь к Герману Калькару. Молодые люди бывают крайне нетерпимыми к сомнительным сторонам и слабостям любви, и это, безусловно, относилось к Уотсону. Он не мог спокойно относиться к адюльтеру Калькара, не говоря уже о том, чтобы работать бок о бок с человеком, «осквернившим» лабораторию, которую Джеймс почитал наподобие церкви. Один вид держащихся за руки Калькара и Барбары Райт с заметными признаками беременности угнетал Уотсона{429}.

Предоставленный Уотсону грант компании Merck и Национального научно-исследовательского совета заканчивался в сентябре 1951 г. По условиям соглашения он имел право подать заявление на второй год получения денег. Уже были достигнуты договоренности, что он станет работать в Королевском институте в Стокгольме под руководством цитолога и генетика Торбьёрна Касперссона, изучавшего биохимию синтеза нуклеиновых кислот и белков{430}. Но теперь Джеймс считал перевод в Швецию пустой тратой времени. Однако, чтобы изменить программу посреди работы, нужно было быстро написать заявку и подать ее стипендиальному совету на утверждение{431}. Здесь вновь вмешался его величество случай, сыгравший очень важную роль в судьбе Уотсона.

Далеко, в Мичиганском университете, на летнем курсе по биофизике Джон Кендрю и Сальвадор Лурия превратили надежду Уотсона перебраться в Кембридж в план действий, хотя сам Джеймс об этом ничего не знал. Душным вечером в конце июля эти двое ученых отложили преподавательские дела, чтобы пропустить по стаканчику и поговорить в неформальной обстановке. Четверть века спустя Кендрю вспоминал: «За пивом я сказал Лурии: "Мы расширяемся и ищем ярких студентов, знаете ли вы нужных людей?" – и он ответил: "Ну, есть один такой, Уотсон, сейчас он в Копенгагене и несчастлив из-за того, что его научный руководитель меняет жен"»{432}. Эта встреча повернула жизненный путь Уотсона.

В те времена студенты и аспиранты находились под строгим контролем руководства, и изменение места прохождения аспирантуры, не говоря уже о том, чтобы сменить тему или область исследования, было делом совершенно исключительным, если не запрещенным. За редкими исключениями, такого рода заявки отклонялись, поскольку большинство стипендиальных советов считали подобные переходы признаком незрелости, несерьезного отношения к изучаемой науке и слабой подготовки заявителя{433}.

В августовских письмах Уотсона домой его намерение перенести деятельность в Кембридж звучит как окончательное. 21 августа 1951 г. он сообщил родителям, что сворачивает экспериментальную работу в Копенгагене: «Я твердо решил поехать в Кембридж на ближайший академический год, поскольку знаю, что мне гарантировано место в лаборатории. Вероятно, я навсегда покину Копенгаген в середине октября»{434}. Через неделю он написал, что перед тем, как переехать в Британию, хотел бы побывать на международной конференции по полиомиелиту, которая должна была состояться в Копенгагене в начале сентября{435}. По совету Макса Дельбрюка Джеймс собирался подать заявку на грант в Национальный фонд детского паралича (NFIP) в надежде получить финансирование своей предполагаемой работы в области биофизики и попросил родителей взять копии его документов в Чикагском и Индианском университетах и отослать в управление этого фонда в Нью-Йорке{436}.

На открытии конференции по полиомиелиту после вступительных речей почетного председателя Нильса Бора и президента NFIP Бэзила О'Коннора, который некогда был деловым партнером президента Франклина Рузвельта, основавшего фонд, Макс Дельбрюк прочел пленарный доклад о размножении и изменчивости вирусов. Между заседаниями Уотсон переговорил со многими ведущими вирусологами, в том числе с влиятельным Томасом Риверсом из Рокфеллеровского института; Андре Львовом из Пастеровского института в Париже, в 1965 г. получившим Нобелевскую премию по физиологии и медицине за открытия, касающиеся генетического контроля синтеза ферментов и вирусов; Джоном Эндерсом из Медицинской школы Гарвардского университета, который вместе со своими учениками Фредериком Роббинсом и Томасом Уэллером в 1954 г. удостоился Нобелевской премии по физиологии и медицине за открытие способности вируса полиомиелита расти в культурах различных тканей, и Томасом Фрэнсисом – младшим из Мичиганского университета, который позже провел масштабное полевое испытание вакцины Солка и в 1955 г. объявил ее безопасной, эффективной и действенной{437}. «С момента прибытия делегатов, – вспоминал Уотсон, – рекой лилось шампанское (частично на американские доллары), чтобы снять барьеры для интернационального общения. Целую неделю каждый вечер устраивались приемы, обеды и ночные вылазки в приморские бары. Я впервые соприкоснулся со светской жизнью, связывавшейся в моем представлении с упадком европейской аристократии»{438}.

Уотсон был не единственным на этом мероприятии, кто завязывал знакомства. На конференции начались продуктивные профессиональные отношения Бэзила О'Коннора и Джонаса Солка. За время обратного пути в США на борту теплохода они сдружились, обсуждая методы вакцинации за капитанским обеденным столом и в шезлонгах на палубе для пассажиров первого класса{439}. Вскоре после того, как они сошли на берег в Нью-Йорке, Солк получил значительное финансирование от NFIP.

После конференции Уотсон в превосходном настроении уехал в Англию на встречу с Максом Перуцем и 15 сентября написал длинное обнадеживающее письмо родителям.

Мое решение поехать в Кембридж было принято благодаря присутствию блестящих физиков, которые работают над методами определения структуры очень сложных молекул. В будущем эта работа окажет большое влияние на наши представления в области исследования вирусов, поэтому я решил, что стоило бы изучить такие методы, пока я в Европе…