Что необходимо знать о Михаиле Булгакове - Дмитрий Евгеньевич Галковский Страница 10

Но самое смешное, что главный антисоветчик в повести сам Шариков. Он не знает культурного кода усваиваемой им мифологии и говорит, что не согласен с Энгельсом. В 1925 году это срок. А дальше УБЬЮТ ВСЕХ.

В период коллективизации замороченные советской пропагандой крестьяне писали товарищу Сталину письма в таком духе:

— Совсем ты Сталин, глупый человек. Сам рассуди, что делаешь: отбираешь скот у крестьян, сгоняешь в холодные сараи, а коровы там дохнут. Если не понимаешь ничего в сельском хозяйстве, так и не суди, раз не знаешь, а то люди смеются.

Далее шла дата, подпись, домашний адрес. Оставалось только приехать и увезти дурака.

Впоследствии стали говорить, что массовое «раскулачивание» крестьян в 30-е годы было уничтожением наиболее умной и инициативной части деревни.

Но в значительной степени это было уничтожение «непуганых идиотов», сначала по глупости и жадности купившихся на провокационные посулы большевиков и эсеров («бери чужое!»), а потом удивившихся, когда им сказали «отдавай своё!» В 1917 им казалось что они «скинули Николашку», поэтому в 1930 они стали писать гневные письма «Оське».

Мегаломания закончилась быстро и страшно. Последних идиотов убили в 1937. Один из молодых литераторов решил выщелкнуться и отвесил товарищу Сталину изысканный комплимент:

— Все мы, товарищи, ошибаемся. Иногда совершает ошибки даже наш учитель и отец, величайший гений Иосиф Виссарионович Сталин.

Однако никаких комплиментов было уже не нужно — ни толстых, ни тонких. Чудаку сломали ребра, после того как сдал родственников — расстреляли. Рабам не следует говорить комплименты своим хозяевам — это неслыханное нарушение субординации. Рабы должны работать, если хозяин попросит — ублажать: например чесать хозяину растопыренные пятки. Диалектика тут не нужна.

А всё, началось, как мы помним, с героической борьбы оболваненных обывателей с «Кольками» и «Сашками».

Шариков тоже начинает бороться с «Филипком» Преображенским.

Особая нелепость ситуации в том, что Шариков в лице профессора замахивается на высшее существо, которое может с ним сделать всё что угодно (и уже однажды сделало). Власть Тараса Бульбы над своим сыном ничто по сравнению с властью Преображенского над Шариковым. Потому что это не сын, а ничто. Пар. А Преображенский не отец, а творец. То, что с ним сделал в конце профессор это даже не убийство. Здесь нет дилеммы Раскольникова. И нет уголовного деяния.

Советская культура сделала культурой бескультурье. Сморкание на ковёр и вытирание жирных рук о волосы стало дипломатическим этикетом. Колониальным аборигенам сказали — ничего не надо и так хорошо. Всё уже есть. Внук мусорщика, сын уголовника — вот и генеалогическое древо. Надо только поместить его в рамку и дать льготы. Это социальный кретинизм, ставший национализмом. При национализме такая тактика оправданна хотя бы потому что «национальные обычаи» схематичны и бесполы. Это маркеры свой-чужой, уровень культуры тут проявляется только в области эстетики (у одного народа хоровое пение ничего, у другого — вой или его нет совсем).

СССР поставил во главу угла не схему, а содержание. Плохие люди — хорошие, хорошие — плохие. Сентиментальная европейская стилизация про бедняжек-рабочих стала государствообразующей практикой.

Что это такое с точки зрения метафизической? Вероятно культ смерти. Последнее что видит Шарик перед тем, как столкнуться с советской культурой и превратиться в человека, плывущие в лодках «очень весёлые загробные небывалые розовые псы».

Как бороться с подобной культурой? Никак. Бороться с ней невозможно, материал должен выгореть изнутри.

Оба брата Булгакова после революции оказались в эмиграции. Средний стал учёным-биологом и кавалером ордена Почётного легиона. Младший, как полагается в русских сказках, оказался дураком: всю жизнь играл в эмигрантских трактирах на балалайке.Как там в «Собачьем сердце?

«Очень неустойчиво, с залихватской ловкостью играли за двумя стенами на балалайке, и звуки хитрой вариации "Светит месяц" смешивались в голове Филиппа Филипповича со словами заметки в ненавистную кашу. Дочитав, он сухо плюнул через плечо и машинально запел сквозь зубы:

— Све-е-етит месяц… светит месяц… светит месяц… Тьфу, прицепилась, вот окаянная мелодия!

Он позвонил. 3инино лицо просунулось между полотнищами портьеры. — Скажи ему, что пять часов, чтобы прекратил. И позови его сюда, пожалуйста».

Что было бы, если бы братья Булгакова остались в Советской России? Вероятно, было бы то же самое. Но орден дали бы балалаечнику, а брата-учёного довели до степени сбора хлебных корок по помойкам, обвинив в «вейсманизме-морганизме». Что дальше? Дальше такое общество должно рухнуть, всё должно вернуться на круги своя.

Преображенский в конце повести выталкивает поднявшего руку на творца Шарикова из смертоносной извращённой культуры в его естественное состояние. Шарик довершает свою социальную карьеру и вполне доволен жизнью. Живется ему и вправду хорошо. В человеческой проекции больше всего эта жизнь напоминает службу почтенного английского слуги-бастарда.

XII

В «Мастере и Маргарите» руководителя организации советских писателей зовут Михаил Берлиоз. Иван Бездомный совершенно серьёзно полагает, что все обязаны знать, как он говорит, «Мишу Берлиоза», а то, что однофамильцем «Миши» является знаменитый композитор для него малозначительный штрих к биографии выдающегося деятеля советской культуры.

Бездомный живет в мире, где «перепутаны вывески», то есть иерархия авторитетов, всегда являющаяся основой культуры, искажена до неузнаваемости.

Это смещение шкалы ценностей делает невозможной литературную критику. Даже в постсоветском пространстве, таковая может существовать только в виде площадного фарса.

Одним из ведущих литературоведов начала 21 века в России считается поэт Дмитрий Быков. Недавно он выпустил исследование «Воланд — вчера, сегодня, завтра». Половина авторитетов, на которые он там ссылается, это его соседи по коммуналке, которых никто не знает. Более того, знание о таких людях часто неприлично. Например, он там цитирует вирши некоего «Льва Лосева»:

«Вот, подванивая, низколобая проблядь

Канта мне комментирует и Нагорную Проповедь».

Для Быкова Лосев это огромная величина. Для культурного человека само знание