Александр Мень - Церковь и мы Страница 11

Каковы причины столь быстрого роста числа христиан во времена апостола Павла?

[…] Главная сила христиан была в двух вещах — в вере и в любви. Вера во Христа двигала ими, а любовь прокладывала дорогу. Потому что первые христиане ничем не могли удивить мир. Ничем. Обрядами? — Они были у всех — древние, пышные. Нравственные изречения? — были отличные повсюду. Мистерии? — мир был сыт этим. На самом деле самым сильным дей–ственным фактором было созерцание облика самих христиан. Это не идеализация, об этом говорят нам исторические документы. Главной движущей силой был все‑таки дух христиан. Это и обращало язычников! Как в Евангелии сказано: «пойди и посмотри»[37].

И наша задача — тоже к этому приблизиться. «Пойди и посмотри». Чтобы можно было прийти и посмотреть. Конечно, если человек придет, посмотрит, — а тут всякие безобразия творятся… Даже если он придет скуки ради или из каких‑то личных симпатий, он скажет, как сказал один человек: у вас так же, как и у других. А у нас не должно быть так.

17 мая 1985 г.

Церковь и мы

Мир, в котором было возвещено Евангелие, был многоплановый, и поэтому христианам пришлось решать несколько проблем. Первая проблема: мы и Ветхий Завет. Предлагалась концепция: выбросить весь Ветхий Завет целиком. Соблазн был большой, но Церковь на него не пошла. И, как говорит святой Иустин, «мы поклоняемся и веруем тому же Богу, Который вывел вас, израильтян, рукою крепкой и мышцей высокой из Египта, ибо нет другого Бога». Поэтому те, кто пытался отвергнуть Ветхий Завет, оказались в числе еретиков, последователей Маркиона[38]. Но все-таки это решение о Ветхом Завете не было однозначным, оставалась все‑таки тенденция, и довольно сильная, дискредитировать иудейство как таковое, потому что отношение к нему выработано еще не было. Против него начиналась борьба, часто не очень добросовестная, и можно сказать, что ее объявлением стало появление во II веке послания лже–Варнавы.

Послание лже–Варнавы проделало такую операцию над Библией, что все в ней, что могло касаться Израиля, целиком переносилось на Церковь, а Израиль вообще выпадал. Это послание — одно из самых резких антииудаистских сочинений первохристианских времен. Потом началась мучительная борьба, гонения, притеснения, преследования, которые длились в течение многих веков.

Собственно говоря, было бы странно, если бы какой‑нибудь бурят стал ненавидеть индийцев зато, что Индия не приняла буддизма. Бурят, будучи буддистом, наоборот, относится к Индии с благоговением, потому что это родина Будды, хотя Индия не стала буддистской и вытеснила буддизм из своей страны.

Но у христиан возник такой странный парадокс, как бы направленный против них самих: они все время притесняли тот народ, из которого вышел Христос и из которого вышло Священное Писание — и Ветхий Завет, и Новый. Этот конфликт, конечно, сильно мешал и христианизации иудеев, и многих других… Это была не просто человеческая нетерпимость, а это было нечто особенно гнусное, потому что гнали именно людей, с которыми были духовно связаны.

Вторая проблема встала через поколение, примерно во II веке, когда разыгрались те же бури: как быть с языческой культурой?

Одна тенденция очень ярко выразилась у апологета Гермия, который написал книжку «Осмеяние языческих философов». Его сторонники поносили все языческое: боги — это дьяволы, а то, что они породили, — это дьявольское, философы были дураками, статуи надо разбивать, храмы — разрушать, и вообще все это никуда не годится. Правда, насчет разбивать и разрушать стали говорить уже попозже, но платформа для этого уже была создана.

Святитель Василий Великий

Однако Церковь этого тоже не приняла, и в лице ведущих Отцов, таких, как Юстин Мученик, Климент Александрийский, Ориген, а потом уже Василий Великий, в лице Отцов золотого века она не только признала необходимость принять принципы античной культуры, но тем самым заложила основание для новой христианской культуры вместе с поэзией, живописью, музыкой…

Такие «антикультурные» тенденции были особенно среди тех христиан, которые ждали конца мира. Действительно, строить культуру, когда знаешь, что завтра будет «новая земля», — бессмысленно. Но опять–таки, было бы односторонне говорить, что эта проблема была полностью и благополучно решена. Она тоже, как и с Ветхим Заветом, не была решена до конца. Если войдя в какой‑то контакт с иудейством и приняв Ветхий Завет, приняв его элементы в богослужение, встроив их в церковную символику, все‑таки его от себя сильно оттолкнули, то с язычеством получилось несколько иначе: осудив его вероучение как таковое, вошли в контакт с его культурой. Но культура была сакральная, священная, и поэтому через эту языческую культуру в христианство просочилась масса языческих элементов. Они нахлынули со всех сторон, особенно начиная с IV века — как раз с эпохи отцов Церкви и началось не только обмирщение Церкви, но, выражаясь научным языком, ее «паганизация»[39].

Эта «паганизация» шла в нескольких направлениях. Первое направление — самое безобидное: когда торжественные и красивые ритуалы или обычаи язычества христианизировались. Скажем, день рождения Солнца язычники праздновали 25 декабря; христиане, которые не знали, когда праздновать день, в который родился Христос, стали праздновать его тоже в этот день, поэтому Рождество празднуется 25 декабря.

Существовала языческая тризна, которая первоначально была жертвой духу усопшего или богам, а христиане превратили ее в поминовение, в молитву за усопшего, и потом в совместную трапезу, на которой вспоминали умершего, говорили о его достоинствах, — он как бы невидимо присутствовал за братской трапезой членов семьи, родных и близких. Это тоже, в общем, все невинные вещи.

Но были, конечно, вещи и опасные. Я не буду сейчас их перечислять, но скажу только кратко о магическом отношении к культу, о попытке «заработать» у Бога при помощи произнесения какого‑то количества молитв или совершения каких‑то внешних действий. Вот молящийся говорит: «Я же Тебе делал то‑то и то‑то, Господи, а что ж Ты мне в ответ ничего не даешь?» — это отношение к Богу порой становилось грубым. Человек мог думать, что с крестом можно идти в агрессивный поход, кого‑то сжигать, уничтожать города, что можно таким образом, например, отвоевывать Гроб Господень.

Мы можем привести достаточно примеров, но поскольку антирелигиозники уже в течение многих десятилетий не устают их приводить, то нам уж нечего их вспоминать. Здесь все: и инквизиция, и нетерпимость, и прочее. Но даже не это важно, потому что такие вещи настолько очевидны по своему безобразию, по своему противоречию основам Евангелия, что проблемы никакой нет. Просто нет! Как в том фильме, «Все остается людям», который многие смотрели: там наш советский ученый спорит со священником, с которым дружит, потому что священник — брат его жены; значит, они сидят, играют в шахматы, и ученый говорит: «Вот вы считаете, что сейчас упадок нравов… Что ж, Вы думаете, это оттого, что люди от Бога отошли, отвратились от Него? А ведь что раньше было? Вот они были с Богом, а были и инквизиция, и Крестовые походы, и науку душили». Священник смущенно молчит, но потом начинает ему возражать…

Но что бы он мог ему ответить? Он мог бы ему сказать, что те люди, которые устраивали инквизицию и прочие злодеяния, — они отпали от Бога, они изменили Христу, изменили Евангелию, делали совсем противоположное тому, что там написано. Таким образом, они все были иудами, и нет никаких оснований говорить, что они были с Богом. И совсем неважно, как они себя называли.

Здесь важнее другое (что, кажется, еще как‑то недостаточно осмыслено), что компромисс с язычеством проникал в самые высокие сферы христианского умозрения и созерцания. И в будущем предстоит тщательная и очень осторожная работа — все эти накипевшие вещи необходимо понять.

Приведу вам два примера. Первый — это средневековое миросозерцание, та стройная статичная иерархическая конструкция мира, которая отображена у Данте: наверху Бог, эмпиреи, потом в кругах Рай, Чистилище, Ад — все это существует статично. Такое представление навеяно античным язычеством, в Библии его нет, в Библии мир динамичен. Он все время развивается, разворачивается вперед, он никогда не остановится, пока не придет Царство Божие, а уж как там будет, мы просто не знаем…

И подобное статичное представление о Вселенной рождает и определенный тип благочестия: есть строй мира, есть строй культа, они связаны между собой, и человек должен в это включиться. Все неизменно: неизменен культ, неизменна Вселенная, как неизменен Бог. И поэтому у человека нет по–настоящему каких‑то задач, как и у мира нет перспективы и целей. Так было во всех античных философских системах и в самом мирочувствии античного человека, который знал, что мир таков и никогда не будет иным; он может погибнуть, потом снова возродиться, но он будет таким же — или полностью тождественным, или аналогичным, и в нем все будет опять то же самое.