Татьяна Поздняева - Воланд и Маргарита Страница 12

В романе возникают еще три внешне религиозных порыва. И у кого же? В одном случае – у Чумы-Аннушки, пролившей масло и ставшей косвенной виновницей смерти Берлиоза. Читаем у Булгакова: «Аннушка перекрестилась и подумала: „Да, уж действительно квартирка номер пятьдесят! Недаром люди говорят!“» (с. 711). Перекреститься, увидев во дворе лошадей и свиту Воланда, пробует и кухарка, но ее крестное знамение прерывает возглас Азазелло: «Отрежу руку!» (с. 788). И последний персонаж, довольно театрально демонстрирующий свою религиозность, – Никанор Иванович Босой. На вопрос, откуда он взял валюту, председатель домкома номер триста два-бис по Садовой ответил следующее: «Бог истинный, Бог всемогущий… все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою» (с. 578). Он и крестится, и требует «окропить помещение».

Вот и все о тех, кто хотя бы формально вспомнил в трудные минуты Бога. Однако их божба пуста, как у Аннушки, остающейся «чумой», и театральна, как у Босого. Босой хоть и не любит театра и отчасти пострадал из-за него, но по воле Булгакова обнаруживает в своем страстном монологе подражание Пушкину, явно пародируя безумного царя Бориса.

Возвращаясь к временнóму ходу событий, отметим, что каждый из проходящих перед читателем дней имеет свое кульминационное событие. Вечер среды ознаменован смертью Берлиоза, и все события связаны с ней. В четверг (тоже поздним вечером) состоялось представление в Варьете. Однако уже с утра начинаются активные действия Воланда и его свиты. При этом если в среду действуют трое (Воланд, Коровьев и Бегемот), то в четверг появляются Азазелло (утром) и Гелла (к вечеру).

Две темы становятся главными в четверг: тема смерти и тема Иуды, что вполне соответствует церковным чтениям Страстного четверга.

В православной церкви утром на литургии в Страстной четверг вспоминаются Тайная вечеря Христа и предательство Иуды – канонические Евангелия читаются до допроса у Понтия Пилата. «Тема Иуды», звучащая в церковных чтениях и в романе мастера, пародийно варьируется в московских событиях днем в четверг: сначала Коровьев «выдает» Никанора Ивановича Босого Лубянке по телефону «голосом Тимофея Квасцова», а затем и самого Квасцова – хорошо известного доносчика. Донос (или вариация предательства) очевиден в конфликте финдиректора Римского с исчезнувшим Степой Лиходеевым. «Донос» Коровьева на Квасцова перекликается со стремлением Римского избавиться от ненавистного ему Степы посредством Варенухи, который, со своей стороны, не в силах сопротивляться Римскому. Ночью в клинике Стравинского обыденность стукачества раскрывается в рассказе мастера об Алоизии Могарыче. Должность Римского – финдиректор, «денежная» фамилия (прозвище?) Могарыч ассоциируется с «тридцатью сребрениками» и своеобразно вплетается в «тему Иуды».[26]

Фактически весь четверг в Москве проходит под двумя знаками: доноса и соблазна нечистыми деньгами. Деньги любят все, они необходимы, от них нет сил отказаться. Соблазняется Никанор Иванович Босой, соблазняется вся публика, пришедшая в Варьете. Не остается ни одного человека, не поддавшегося соблазну, каждый обнаруживает свою слабость. Сон Никанора Ивановича Босого связан с валютой. Тема «люди гибнут за металл» вырывается из реального времени, развиваясь в нематериальном пространстве.

Мистическое время находит отражение в земных событиях.

Донос и нечистые деньги связаны с ложью. Днем, во время грозы, Варенуха, обвиненный во лжи и хамстве, превращен присными Воланда в упыря. Во лжи уличен конферансье Жорж Бенгальский; тройная жизнь Семплеярова подвергнута «полному разоблачению».

Вечером в церкви в Страстной четверг читаются Двенадцать Евангелий – по три отрывка Страстей из каждого евангелиста до погребения Христа.

Тема смерти пародийно обыгрывается в этот день несколько раз. Во-первых, Степа Лиходеев, потрясенный свитой Воланда, теряя сознание у себя в спальне, думает: «Я умираю…» (с. 500), однако «воскресает» в Ялте и опять падает в обморок. Избиение Варенухи в саду – трагикомическая репродукция убийства Иуды из Кириафы в Гефсимани – соединяет произведение мастера с московскими событиями: донос вовремя остановлен и наказание смягчено, но ассоциативно эта сцена приводит нас к гибели Иуды. Иван Бездомный в клинике размышляет о смерти Берлиоза. И наконец, в «театральном представлении» Воланда этот мотив звучит в полную мощь. Трюки Воландовой компании сопровождаются скандалами, остановить которые уже никто не в силах. Однако все многочисленные доносы, соблазны, мнимые смерти – воскресения подаются как цирковые фокусы, их сопровождает веселье зрителей. Так, еще до сеанса в Варьете Тимофей Квасцов, «захлебываясь от удовольствия» (с. 518), рассказывает, как «замели» председателя домкома; Варенуха, торопясь «изобличить злодеев», предвкушает что-то приятное: «Так бывает, когда человек стремится стать центром внимания, принести куда-нибудь сенсационное сообщение» (с. 528).

Публика на улице злорадствует, видя разбегающихся в нижнем белье дамочек после представления в Варьете.

Выступление в Варьете началось в 10 часов вечера. Воланд появился перед Римским после безуспешной попытки финдиректора позвонить по отключенному телефону. Таким образом, с появлением Воланда Варьете как бы теряет связь с внешним миром, становясь замкнутым магическим пространством. В среду представлению в Варьете предшествует «мини-шабаш» в Грибоедове, приостановленный слухом о смерти главы МАССОЛИТа. Скандал в Грибоедове переродился в более шумное беснование в Варьете; от Варьете нить потянулась к балу у Воланда в пятницу. Скрепляет три этих «представления» тема головы: отрезанная у Берлиоза, оторванная у конферансье и украденная из гроба у того же Берлиоза. Беспорядки, начавшиеся с появлением Воланда и его свиты, в четверг растут неотвратимо: и вот уже не один милиционер помогает отвезти одного сумасшедшего в клинику, а в разных местах Москвы раздаются милицейские свистки и цепочкой едут за город машины, доставляя пациентов к Стравинскому. В Варьете «адский хохот» перемежается со страшными криками, злорадные шутки сменяются недоумением, страх соединен с фарсом. Смерть скалит зубы: оторванная голова конферансье – настоящая! Но трагедия оборачивается фокусом, впрочем далеко не безобидным для пострадавшего, что совершенно не важно для публики, охваченной жаждой еще более скандальных зрелищ. Смерть, с которой начинается роман Булгакова, властно врывается в Варьете, где она на миг приоткрывает свое беспощадное лицо и тут же его прячет. Зритель пребывает в некотором недоумении: была ли оторвана голова у конферансье или это всего лишь искусный трюк «гипнотизеров»? А бесы демонстрируют свою силу: они уверяют публику, что человеческая жизнь – игрушка в их руках. Возвращение головы Жоржу Бенгальскому можно рассматривать как соперничество с чудом Христа, вернувшего стражнику отсеченное Петром ухо. На эту мысль наталкивает и сближение временны́х пластов: чудо со стражником было совершено в четверг, в момент ареста Христа. Воланд как бы стремится превзойти это чудо, приставляя к шее конферансье оторванную голову. Толпа, от жестокости переходящая к «милосердию», от смеха к скандалу, – это та же толпа, которая в древнем Иерусалиме кричала «Распни его!» после того, как восторженно приветствовала въезд Христа в город. Толпе безразлично качество зрелища – оно должно возбудить, захватить, взвинтить нервы: Варьете становится такой же новой кумирней, как ресторан Грибоедова. В сознании нет Бога, но есть жажда зрелища; пусть «cатана там правит бал» – лишь бы бал состоялся. Подлинная трагедия неотличима для массового зрителя от иллюзорного фокуса, смерть искусно сплетается с театром. В морге лежит тело покойного Берлиоза с отрезанной головой; потерявший на миг и вновь обретший свою голову Жорж Бенгальский, случайно заглянувший за пределы жизни, еще плачет и стонет, а на ночных улицах Москвы уже раздаются хохот и улюлюканье.

Одновременно с началом представления в Варьете перед Иваном Бездомным появляется мастер: «дом скорби засыпал» (с. 532). А расстался мастер с Иваном, увидев, что «ночь валится за полночь», т. е. когда в параллельном временнóм срезе перепуганный Геллой и упырем Варенухой финдиректор Римский в ужасе убегает из Варьете. Рассказ мастера о себе и представление Воланда перед московской публикой, таким образом, совпадают по времени.

6. Пятница

Наступила пятница – «беспокойный день», как сообщается в заглавии 17-й главы. Пятница – единственный день временнóго совпадения в параллели Москва – Ершалаим.

Соотнеся московские события с романом мастера, мы заметим продолжение «темы Иуды», а именно – странствие «нечистых денег», оборачивающихся бумагой: так странствует мешок с деньгами, полученными Иудой за выдачу Иешуа Га-Ноцри, от Каифы к Иуде, от Иуды к убийцам, от них – к Афранию, от Афрания – к Пилату.