Жак Эргон - Повседневная жизнь этрусков Страница 16

Эти кортежи сообщают нам ценные сведения не только о церемониале зилатов, но и о том, что существовал у римских магистратов. Этрусская символика imperium, частично перенятая римлянами, была необыкновенно разнообразна: назначение многих атрибутов оказалось римлянам неизвестно. На фресках из гробниц Тифона в Тарквиниях и Гескана в Орвьето{96} в толпе музыкантов и ликторов стоят глашатаи, несущие на левом плече подобие кадуцея, концы которого закручены в спираль: подобного предмета нет ни на одном изображении из Рима.

Класс слуг

Ниже господ в Этрурии стояли только рабы, однако мы увидим, что они также подразделялись на подклассы. Дворцы в городах, усадьбы в сельской местности, шахты и мастерские в промышленных зонах кишели рабами, и порой кто-то из этой огромной челяди выступал из тени и появлялся на изображениях и в рассказах историков.

Поначалу челядь, которую римляне позже назовут familia urbana, проживала в Тарквиниях и Вольсиниях лишь в домах богатых людей. В Этрурии эта familia была столь многочисленной, что назначение атриума — двора с портиком в центре дома — заключалось в том, чтобы отделить от «людской» покои хозяев и защитить их «от шума, производимого толпою слуг»{97}. На фресках из склепов VI века до н. э. слуги суетятся вокруг пиршественных лож: виночерпий готов наполнять чаши, молодая служанка обмахивает опахалом хозяйку, повара месят тесто или сажают блюда в печь, один юный раб приносит стул, второй дразнит кошку под столом, а третий, сморенный сном, прикорнул в уголке. Это очень напоминает пиры римлян, и к этим картинам можно подобрать подходящий комментарий, хоть и исполненный сатирических преувеличений, в знаменитом письме Сенеки Луцилию об обращении с рабами{98}:

«Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданием искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши… Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на доли то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости. А этот — виночерпий в женском уборе — воюет с возрастом, не имеет права выйти из отрочества, снова в него загоняемый; годный уже в солдаты, он гладок, так как стирает все волоски пемзой или вовсе выщипывает их; он не спит целыми ночами, деля их между пьянством и похотью хозяина, в спальне — мужчина, в столовой — мальчик. А тот несчастный, назначенный цензором над гостями, стоит и высматривает, кто лестью и невоздержанностью в речах или в еде заслужит приглашение на завтра».

Сенека показывает нам неприглядную изнанку, но в мире этрусков эта сторона жизни порой проступала в более человечном облике. Некоторых из рабов называли по именам, они обладали индивидуальностью; близкие покойного как будто хотели доставить ему удовольствие, окружив в загробном мире заботами верных слуг — «смиренных друзей», по выражению того же Сенеки.

Те люди, которые на фресках в гробницах Авгуров или Триклиния развлекают гостей или участвуют в ритуальных играх в честь усопшего — атлеты и борцы, акробаты и жонглеры, а чаще флейтисты, танцоры и плясуньи и, возможно, актеры, — тоже рабы. У каждого тосканского правителя была своя артистическая труппа. По свидетельству Посидония, артисты были одеты более роскошно, нежели подобало их рабскому положению{99}. Мы еще расскажем об этих великолепных платьях и накидках, яркие краски которых известны всем благодаря моде на этрусскую живопись, но тем не менее их носили рабы.

Тит Ливий рассказывает по этому поводу об одном примечательном случае. Дело было в начале IV века до н. э., незадолго до осады и разрушения Вей. В Вольсиниях, в храме Волтумны, собрался совет двенадцати городов, чтобы избрать предводителя союза и отпраздновать большой ежегодный праздник Одним из кандидатов был знатный житель Вей, который больше остальных пожертвовал на проведение игр. Тем не менее он не был избран, и досада его оказалась настолько велика, что прямо посреди спектакля он неожиданно отозвал артистов, «которые почти все были его рабами» — «artifices, quorum magna pars ipsius serui erant, ex medio ludicro repente abduxit»{100}. Сорвать священную церемонию — это возмутительно, этрусское благочестие такого не прощало. Но можно представить себе возвращение по виа Кассиа этих древних «Счастливцевых и Несчастливцевых» — унылую череду повозок с расстроенной труппой, спрятавшей свои яркие костюмы в сундуки.

Крестьяне

Совершенно другими, но, без сомнения, столь же многочисленными, были деревенские рабы (familia rustica). Не стоит верить на слово рассказу Плутарха о впечатлениях Тиберия Гракха, который в 137 году до н. э. проезжал через Этрурию, направляясь воевать в Испанию, к Нуманцию: «Его поразила пустынность страны, где, среди полей и пастбищ, жили только чужеземные рабы и варвары»{101}. Это описание прибрежной части Этрурии — а Тиберий Гракх ехал по дороге вдоль берега, виа Аурелиа, — справедливо разве что для Мареммы и наименее плодородных районов Этрурии; но самое главное — его ценность имеет временные ограничения: речь идет о демографическом положении не только в Этрурии, но и во всей Центральной Италии во II веке до н. э., когда по ряду экономических и политических причин, выявленных историками, исчезновение мелких земельных наделов и распространение латифундий привели к обезлюдению сел на всем полуострове, так что пришлось использовать рабский труд, чтобы пасти скот на убранных полях. «Чужеземные рабы и варвары» — очень точное описание, и историки полагают, что речь идет, скорее всего, не о греках, а о карфагенянах, сардах, галлах, испанцах, которых войны массово выбросили на невольничьи рынки. Но в ранней Этрурии сельское население было несколько иным.

Тот же Тит Ливий сообщает нам несколько ценных сведений по этому вопросу. В конце IV века до н. э. римский легион под командованием консула К Фабия Руллиана прошел через дремучий Циминийский лес в окрестностях Витербо и вышел к тучным хлебным нивам Центральной Этрурии. Традиция семьи Фабиев сильно приукрасила подвиг своего героя, сохранив в качестве фона немногие подлинные факты. Неважно, родной или сводный брат консула отправился на разведку в сопровождении одного-единственного раба, сумев ускользнуть из всех ловушек, расставленных природой и врагом. Всё это сказки, однако детали до удивления достоверны. Этот римлянин знал этрусский язык, поскольку воспитывался в Цере в местной семье, с которой Фабии поддерживали дружеские связи.

Чтобы не быть узнанными, оба разведчика нарядились местными жителями: «Они пошли, одетые пастухами, взяв себе деревенское оружие — по серпу и по две рогатины». И когда основные силы углубились вслед за ними во вражескую территорию, то обнаружили там только небольшие отряды этрусских крестьян, спешно собранных их хозяевами: «tumultuariae agrestium Etruscorum cohortes repente a princibus regionis eius concitatae»{102}.

Итак, когда римляне оказались в окрестностях Клузия, Арретия и Перузии, они увидели возделанные поля, протянувшиеся вдоль обширных лесов (злаки и лес всегда были основными ресурсами Клузия), а среди них — оседлое население, весьма примитивное и не практикующее разделение труда, поскольку оно занималось скотоводством («они переоделись в пастухов»), земледелием (серп, чтобы жать хлеб) и охотой (рогатины). Эти крестьяне должны были по тревоге явиться на военную службу, используя свою утварь в качестве оружия, и образовывали импровизированные войска, боеспособность которых, похоже, была весьма невысокой.

Дионисий Галикарнасский назвал этрусских крестьян «пенестами»: это конечно же метафора, но очень удачная. Во время одной из легендарных войн между Римом и Вейями, которую историческая традиция относит примерно к 480 году до н. э., Вейи обратились за помощью к лиге двенадцати городов. «Подкрепления пришли со всей Этрурии», — пишет Тит Ливий{103}. Но Дионисий Галикарнасский уточняет: «Со всей Этрурии прибыли самые могущественные правители, ведя с собой пенестов»{104}.