Жак Эргон - Повседневная жизнь этрусков Страница 17

Так называли коренных жителей Фессалии, порабощенных после нескольких волн дорийских завоеваний. Прикрепленные к земле, как илоты в Спарте, они за известную долю доходов и гарантии защиты от насилия и лишения имущества возделывали землю хозяина и в случае необходимости несли военную службу в его отряде. Демосфен рассказывает нам о благородном фессалийце Меноне из Фарсала, который во время похода Кимона на Амфиполис предоставил Афинам 12 талантов серебра и «300 всадников, набранных среди пенестов». На таких же условиях лукумоны созывали на помощь Вейям ополчение своих вассалов. Сравнивая их с пенестами Фессалии, Дионисий уточняет, что этрусские крестьяне были свободными людьми, выступавшими по отношению к хозяевам в роли клиентов, однако, в отличие от Рима, этрусские господа относились к своим клиентам с презрением, поручали им грязную и тяжелую работу и подвергали телесным наказаниям, словно они действительно были рабами, купленными на рынках Греции или Азии. Дионисий этого как будто не замечает: будучи сторонником теории об автохтонности этрусского народа, своим упоминанием о пенестах он предоставляет лишний аргумент тем, кто видел в крепостных-клиентах на полях Этрурии дальних потомков народа Виллановы, арендующих земли, которые отняли у них завоеватели.

Когда он укоряет этрусских вельмож, что те заставляют своих «пенестов» заниматься работой, недостойной свободного человека, на ум приходят самые тяжелые виды труда — в рудниках и карьерах, где во времена античности трудились только рабы. Мраморные карьеры Луны (Каррара) начали разрабатываться только к концу Римской республики. Но очевидно, что горная промышленность, заложившая основы этрусского могущества в Популонии и Кампильезе, использовала рабский труд в огромном количестве, а оружейные мастерские, которые в одном лишь Арретии изготовили в 205 году до н. э. для флота Сципиона Африканского три тысячи щитов и столько же шлемов, 50 тысяч дротиков, гезумов[18] и копий, не считая топоров, лопат и кос, могли работать в полную силу только за счет многочисленных familiae рабочих-металлургов.

Ювенал рассказывает о наказании для ленивых и изнеженных городских рабов, если те совершали ка-кой-либо проступок Их отсылали в Луканию, на полевые работы, или же в Tusca ergastula — «тосканские эргастулы»{105}. Некоторые толкователи понимают здесь слово «эргастул» в его первом значении: «мастерская», от греческого «эргастерион». В Популонии, в устье По и в этрусских деревнях наверняка были такие эргастулы — пещеры или бараки, где запирали на ночь шахтеров или рабочих, занимавшихся осушением болот. Но условия жизни в них были настолько невыносимыми, что вскоре термин «эргастул» стал синонимом тюрьмы для рабов, где с заключенных — vincti — никогда не снимали пут. Так что Марциал в конце I века н. э. безо всяких риторических преувеличений заявлял, что в латифундиях Этрурии слышится постоянный звон цепей{106}.

Восстания рабов

Как мы видим, сохранившихся свидетельств о жизни низших слоев населения мало, они скудны и неточны. Но в них упоминается о частых и бурных социальных волнениях, которые с конца IV века до н. э. потрясали самые оживленные города Этрурии — Арретий{107}, где наглое обогащение Цильниев, дальних предков Мецената, вызвало вооруженное восстание, а позже Вольсинии (Реймон Блок обнаружил мощные крепостные валы этого города выше современной Больсены){108}. Революция такого рода произошла и в загадочной Oinarea или Oina, которую отождествляют то с Волатеррой, то с Орвьето, то с самими Вольсиниями, но на этот счет у нас есть свидетельство почти современника — грека III века до н. э., которое приводится в «Mirabiles Auscultationes» — произведении, приписываемом Аристотелю{109}.

О падении Вольсиний рассказывал Тит Ливий в книге, которая, к несчастью, была утрачена, однако многие его последователи и перелагатели, в том числе Валерий Максим, Флор, Дион Кассий{110}, донесли до нас суть его рассказа, историческая ценность которого весьма значительна, несмотря на морализаторство и романические повороты сюжета.

В 280 году до н. э. Вольсинии были вынуждены покориться Риму. По неясным причинам, среди которых Тит Ливий называет прежде всего последствия сибаритства, но также от отчаяния и отвращения местная знать отошла отдел и переложила всю ответственность за них на своих рабов. Псевдо-Аристотель, обладавший более острым политическим чутьем, говоря о событиях, происходивших параллельно в Ойнарее, считал главной причиной этого самоустранения угрозу тирании, которую знать либеральных взглядов думала отвести, оперевшись на рабскую чернь.

Как бы там ни было, в Вольсиниях, в результате поспешных демократических преобразований, произошло массовое освобождение рабов. За неимением собраний наподобие римских, которые выражали волю народа и направляли ее в нужное русло, вчерашние вольноотпущенники получили прямой доступ в сенат. И не медля хитростью забрали всю власть в свои руки. Псевдо-Аристотель пишет, что городские власти сменялись ежегодно.

Последователи Тита Ливия не устают перечислять бесчинства новой власти: новоявленные господа заставляли писать завещания по своей указке (то есть производили реформу собственности и перераспределение земель), запрещали ранее свободным людям устраивать встречи и пиры (то есть лишили их права собраний), женились на дочерях своих хозяев (то есть отменяли все ограничения на брак между свободнорожденными и вольноотпущенниками, которые в Риме сохранялись вплоть до эпохи Августа). Более того (если только это правда), они издали особый закон, оправдывающий их развратные действия в отношении вдов и замужних женщин и запрещающий девушкам выходить замуж за свободнорожденных, не предоставив одному из новых господ «право первой ночи».

Оказавшись в таком отчаянном положении, партия знати и обратилась к римлянам. Вот тут летописцы — предшественники Тита Ливия — дали волю своему воображению. Они сочувственно описывали прибытие тайных послов, которые пожелали быть принятыми сенатом в частном доме, чтобы никто ни о чем не узнал. К несчастью, случилось так, что один самнит, гость хозяина дома, к тому же хворый, спрятался там, подслушал весь разговор и раскрыл заговор. По возвращении послов арестовали, пытали и казнили.

Это произошло в 265 году: консула Фабия Гурга отправили в Вольсинии; опрокинув армию, шедшую ему навстречу, он осадил город. Он был смертельно ранен, и его заменил консул-суффет[19] Публий Деций Мус, которому пришлось отразить мощную вылазку осажденных. Вольсинии удалось взять только измором, год спустя. 1 ноября 264 года до н. э. консул Марк Фульвий Флакк праздновал триумф de Vulsiniensibus{111}. Вольноотпущенников перебили в тюрьме, уцелевшую знать восстановили в правах, но отправили жить в Больсену. Сами Вольсинии разрушили, а двумя тысячами бронзовых скульптур, вывезенных из города, украсили Рим.

Вольноотпущенники

Мы не скрывали затруднений, которые испытывали, пытаясь точно определить формы зависимости низших классов Этрурии от высших. Мы не знаем, как точно их назвать: рабами, крепостными, клиентами, вольноотпущенниками?{112} Да и древние вынужденно использовали лишь приблизительные определения, сознавая их неточность. Греки, избегая слова douloi (рабы), использовали только oikétai и thérapeuontes — «дворня» и «слуги». Можно подумать, будто революцию в Вольсиниях совершили повара и музыканты! Дионисий Галикарнасский только однажды, упоминая о сельских крепостных, прибегнул к метафоре, которая достаточно ясно показывает недостаточность обычной терминологии. Ему пришлось искать в далекой Фессалии то слово, которое отражало бы социальное положение сельского населения. Этруски были настолько древним народом, что не походили ни на один другой — их пенесты, если позволительно применить к ним ранее данное определение, были свободными людьми, с которыми обращались как с рабами. Дионисий Галикарнасский, живший в Риме в начале Империи, не мог найти в традициях этого удивительного общества хорошо известных юридических форм, четко обозначенных в mancipium: праве собственности хозяина на раба, определенном римским законодательством. Если по закону положение сельских работников казалось ему похожим на статус клиентов по отношению к хозяину, он не мог не видеть, что их истинное положение мало чем отличалось от положения рабов. Вот проблема, которую ставило изучение этой странной и архаичной цивилизации перед историком, привыкшим мерить вещи категориями собственного времени и собственной страны.