Саморазвитие по Толстому - Гроскоп Вив Страница 16

Для человека с дизентерией Таня была очень полезным знакомством. Она обладала необходимой квалификацией как медик, имела доступ к некоторым лекарствам и лично приходила обо мне позаботиться, заставляя меня глотать какой-то черный порошок — как я поняла впоследствии, это было не что иное, как молотый уголь. Тогда я не знала, что уголь широко применялся при проблемах с кишечником в Средние века. Есть вещи, которым можно научиться только на собственном опыте. Или даже только путем неоднократного поедания угля.

Она читала мне Ахматову и совершала странные ритуалы с моим телом (одетым, спешу добавить), делая пассы руками, как будто чувствуя присутствие чего-то невидимого, закрывая глаза, издавая гудящие звуки и отгоняя «зло» пальцами. Мне это казалось крайне странным, но я не хотела подвергать сомнению ее авторитет. Я также хотела казаться русской, а не изнеженной иностранкой. Поэтому я делала вид — и перед Таней, и перед самой собой, — что все это абсолютно нормально. Позже я поняла, что Танин подход был очень похож на рейки, альтернативную медицину, которая сейчас так популярна в Голливуде. Так что Таня опередила время. После недели сильных болей и страданий, а также поглощения огромного количества угля, я победила дизентерию. Возможно, помогли 150 долларов, которые я заплатила за визит американского врача, прописавшего антибиотики.

После этого выяснилось, что Таня участвует в поэтических вечерах, на которых она и другие участники с драматической экспрессией декламируют стихи Ахматовой. Мне кажется, ничего более русского я никогда не видела. Будучи склонной к театральности, амбициозной и все больше воображая себя в глубине души русской, я решила, что тоже должна участвовать в этих вечерах. Я попросила Таню стать моей наставницей по художественному чтению одного ахматовского стихотворения. Чтение Ахматовой про себя можно сравнить с умыванием холодной водой. Заучивание ее стихов наизусть и чтение вслух в комнате, полной ее поклонников, больше похоже на танцы в обнаженном виде под струями водопада.

Теперь я каждый день проводила много часов дома у Тани в попытках улучшить свое произношение, особенно гласных, чтобы стихотворение в моем исполнении звучало как можно более лирично и аутентично. Она торжественно кивала и цокала языком, когда я запиналась. Подозреваю, что это было похоже на попытки научить полицейского из сериала 1980-х «Алло, алло!» читать Шекспира. (Этот персонаж был англичанином, но притворялся французом, хотя его французский — передаваемый по-английски — был ужасен: «Good moaning. I was just pissing by your door»… [44]). Я понимала, что коверкаю лирическое «бьется мелкий метельный снег» [45], которое в итоге звучало из моих уст как что-нибудь вроде «пьется мелко- модальный снэк», но мы не сдавались. Во время наших репетиций у Тани ее пятилетний сын обычно играл со своим игрушечным грузовиком в углу. Он знал, что я из Англии, поэтому каждый раз, когда я уходила, ровно через полчаса он с сожалением говорил Тане: «Наверное, она сейчас над нами пролетает». Он думал, что я каждый раз прилетала из Англии на самолете и улетала обратно. На самом деле я жила в четырех станциях метро оттуда.

Благодаря своей простоте стихи Ахматовой легко запоминаются — даже для такой идиотки-иностранки, как я. Единственная проблема состояла в том, чтобы они прозвучали достаточно по-русски, чтобы не оскорбить память Ахматовой. К тому моменту, когда мы с Таней наконец пришли на свою первую декламацию Ахматовой, я репетировала несколько месяцев и могла читать на настолько естественном русском, насколько вообще была способна. Отбросив все мысли о франко-английских полицейских, я читала стихи: «Все как раньше: в окна столовой бьется мелкий метельный снег…» В конце Таня меня поцеловала. «Ты справилась». Мы подняли тост. Не «за прекрасных дам» — «за Ахматову». Надеюсь, она бы нами гордилась. Во многих воспоминаниях Ахматова просит налить ей водки, когда остальные пьют вино. Когда даже в самые темные времена ты можешь поднять тост за жизнь — остается надежда. Понимаете, о чем я? Это настоящий оптимизм.

4. Как пережить неразделенную любовь: «Месяц в деревне» Ивана Тургенева

(Или: «Не стоит влюбляться в жену лучшего друга»)

Всякая любовь, счастливая равно как и несчастная, настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь.

О существовании Тургенева я узнала в один из самых важных моментов своей жизни. Перейти от той стадии, когда я, подросток, сходила с ума по «Анне Карениной», к решению, что выучить русский язык — моя судьба, было несложно. Еще проще — что, впрочем, неудивительно — оказался переход от помешательства на русском языке к помешательству на сомнительных мужчинах, говоривших по- русски. Кульминацией этого процесса стало знакомство с человеком, чье имя — Богдан Богданович — переводится как «Дар Господень, сын Дара Господня». Во многих отношениях он оправдывал свое имя.

Я любила этого человека со всей страстью, которую Анна Каренина чувствовала к Вронскому в самом начале, но он относился ко мне примерно так же, как Левин — к дамам, от которых несет vinaigre de toilette. И вот тут появляется Тургенев. Никто не писал лучше о неразделенной любви. Реальная жизнь состоит из тихих, медленных, неловких эпизодов унижения. А с каким унижением может сравниться любовь к человеку, который любит тебя гораздо, гораздо меньше, чем ты его? Это то самое стыдное, идущее изнутри возбуждение, которое так хорошо умеет описывать Тургенев — как считается, самый английский из всех русских писателей. Герой «Месяца в деревне» влюбляется в жену лучшего друга. Я не западала на чужого мужа. Но я влюбилась в мужчину, который на самом деле вовсе не хотел мне принадлежать.

В августе 1994 года мне был двадцать один год, и то лето я провела на Черном море, в Одессе. До конца моего «заграничного года» оставалось несколько месяцев. В моей памяти от того лета осталось туманное пятно из крепких сигарет, черного хлеба, чая и варенья, шепота в субботний вечер: «Одну маленькую рюмочку». — «Ну давай, пятьдесят грамм». Большая часть моего времени была занята распитием самогона, поеданием сала и влюбленностью. Он был соло-гитаристом в рок-группе. Группа пела песни на ужасном английском языке с названиями вроде «I’m Not Drunk, It’s Only Fucking Funk». Я была его фанаткой. Он был для меня всем. Мы вместе ходили на его концерты. Мы вместе ходили на другие концерты. Мы всюду ходили вместе. Мы целовались. Мы смеялись. Мы ели сало, то есть свиной жир. Свиной жир — это украинский деликатес. Я привыкла есть его большими шматами на куске черного хлеба. Мне это даже нравилось. В этом раю была только одна проблема. Я довольно часто была пьяна, но никогда не напивалась так, чтобы забыть о главном: Дар Господень, сын Дара Господня, не любил меня так, как я любила его.

Где-то в глубине моей души пряталась тоска по Англии, а еще глубже — понимание того, что я все сильнее погружаюсь в ситуацию, в которой мне придется сделать выбор между двумя мирами. Чем ближе был сентябрь, тем меньше мне хотелось домой. Чем сильнее я напивалась, тем больше любила его. Чем сильнее я напивалась, тем более русской я себя чувствовала. Чем сильнее я напивалась, тем больше я хотела остаться… и тем сильнее я влюблялась в того, кто абсолютно мне не подходил и не любил меня в ответ. Меня постоянно сопровождало это ужасное чувство, когда ты хочешь чего-то, чего точно не должна хотеть и что точно не принесет тебе ничего хорошего, — но все равно этого хочешь.

Анна Каренина не могла мне помочь. У них с Вронским было множество проблем, но неразделенные чувства к ним не относились. К счастью, получилось так, что в это время я не только продиралась со словарем через Толстого, но и читала пьесу Тургенева «Месяц в деревне» в переводе. Это жестокая, но и очень смешная поучительная история о неразделенной любви. Сам Тургенев находился в этом печальном состоянии на протяжении примерно всех шестидесяти четырех лет своей жизни. С 1840-х и до своей смерти в 1883 году Тургенев боготворил замужнюю оперную певицу Полину Виардо. Характер их отношений продолжает служить предметом жарких дебатов. Но, так или иначе, они представляются мне одним из самых экстремальных примеров неразделенной любви в истории человечества. Она, конечно, любила его до какой-то степени, но явно меньше, чем он ее. Свои сложные чувства по поводу этого состояния души Тургенев выразил в образе несчастного главного героя «Месяца в деревне», Ракитина.