Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков Страница 17

Один из наиболее пышных праздников, воспоминание о котором сохранилось до наших дней, был устроен 18 апреля 1176 года в Бокэре[87], точнее, на острове Жарнег, расположенном посреди Роны, между Тарасконом и Бокэром. Бокэр, наряду с Сен-Жилем, опорой графских владений в землях д’Аржанс, был основан около 1080 года Раймоном де Сен-Жилем, дабы соперничать с Тарасконом, построенным на другом берегу Роны, во владениях Дус Прованской, принадлежавших к домену каталонских графов. И по сей день две башни — одна в Бокэре, другая в Тарасконе — горделиво, подобно двум непреклонным соперникам, высятся на берегах разделяющей их реки. Очевидец этого праздника, все тот же лимузенский хронист Жоффруа де Вижуа описал его в своем труде. Поводом для торжества послужило примирение графа Раймона V Тулузского с Альфонсом II Арагонским и графом Барселонским (самым знаменитым покровителем трубадуров), произошедшее при посредничестве Генриха II Плантагенета, короля Англии и супруга Альеноры, внучки первого трубадура Гильема Аквитанского. По словам Жоффруа, в тот день в стенах Бокэра разместились десять тысяч рыцарей (то есть сто отрядов по сто рыцарей) со свитой. Десять тысяч — цифра, скорее всего, вымышленная, магическая, взятая из волшебных сказок.

В архивах сохранились документы, свидетельствующие о существовании нескольких проектов мирного соглашения, предложенных по случаю праздника. Так, известно, что в апреле 1176 года, то есть весной, в сезон, располагающий как к войне, так и к мирным торжествам, обе враждующие стороны достигли договоренности соблюдать границы о разделе Прованса, зафиксированные в договоре от 1125 года. Чтобы компенсировать своему противнику территориальные потери, король Арагона пообещал заплатить ему тысячу тридцать марок серебром.

Согласно Жоффруа, на всем протяжении торжеств, устроенных по случаю заключения мирных соглашений, граф Тулузский щедро раздавал дары: к примеру, один из его приверженцев, Раймон д’Агут, «великолепный рыцарь» и покровитель лимузенского трубадура Гаусельма Файдита, получил сто тысяч солей, чтобы дать достойное приданое своим пяти дочерям, ибо приданое, которое в те времена на юге и прилегающих территориях положено было давать за графской дочерью, равнялось двадцати тысячам солей. Каждый, кто на этом празднике хотел выступить в роли покровителя, большого либо малого, сумел завербовать себе новых сторонников. Ходили слухи, что некий Гильем Гро де Мартелло, прибывший с тремя сотнями рыцарей, сжег «просто так» несколько связок восковых свечей, не посчитав нужным пустить их на освещение или же пожертвовать какому-нибудь святому… А Раймон Вернуль, если верить слухам, сжег тридцать лошадей, животных, являющихся неотъемлемой частью рыцарского снаряжения и свидетельством богатства их владельца! Какой скандал! — возмущается Жоффруа, вконец обескураженный подобным расточительством.

Все дни, что продолжался этот небывалый праздник, сильные мира сего, казалось, соперничали в расточительстве. Говорили, что «добрая» графиня д’Уржель, в которую влюбился трубадур Раймбаут Оранский, отправила в подарок некоему Гильему Мита, преданному человеку из свиты своего друга, корону стоимостью сорок тысяч солей! Разумеется, Жоффруа де Вижуа возмущен столь бессмысленными тратами владетельных сеньоров. Почтенный клирик, он в своих оценках ориентируется на комментарии проповедников и моралистов Северной Франции, где отнюдь не одобряются вольные нравы и мотовство южан.

Сохранилось крайне мало письменных свидетельств о тогдашних танцах, занятии, интересующем нас прежде всего как исключительно придворное развлечение. Если судить по многочисленным запретам, можно с уверенностью сказать, что церковники питали подлинное отвращение к этому виду искусства, сохранившемуся с языческих времен, искусству, явно доставлявшему удовольствие не только духу, но и телу. В 1209 году на соборе в Авиньоне Церковь устанавливает регламент на танцевальные увеселения, ограничивая их практику определенными местами и датами, а также сделав их составной частью торжественного обрядового действа на праздниках святых.

Похоже, однако, что танцевальные напевы с самого начала обладали литургической функцией; вплоть до XIII века это подтверждается документальными источниками. Как указывает Робер Лафон, влияние танцевальной культуры можно обнаружить в самых ранних текстах на окситанском языке, в частности в «Песни о святой Вере», предназначавшейся для песенного исполнения; к сожалению, музыки к ней не сохранилось. Это самая ранняя поэма, построенная на рифме, то есть написанная в манере трубадуров; она датирована последней третью XI века[88].

Каролу, знаменитый танцевальный мотив Средневековья, умели исполнять все: движения повторялись к такт нехитрому мотиву, который можно было напеть или наиграть на самых разных музыкальных инструментах. Баллада (от глагола balar, «танцевать») является, как указывает само название, песней, под которую танцуют. Сохранилось крайне мало баллад на окситанском языке, и все они имеют много общего с песнями, написанными на популярный «сюжет о девушке, выданной замуж за немилого», как, например, баллада об «апрельской королеве».

Танец, названный эстампидой, требует от исполнителей уже определенных навыков, ибо фигуры его достаточно сложны. Танец этот возник в Окситании. Танцоры звонко, в такт, притопывали, переставляя ноги под аккомпанемент сначала только одного инструмента, средневековой смычковой виолы. Как пишет П. Бек, музыкант, исполнявший эстампиду, обычно сидел на стуле или скамье, держа инструмент в левой руке и локтем ее упираясь в слегка приподнятое левое колено; левую ногу музыкант ставил на низенькую скамеечку[89]. Для этого танца, обладавшего отчетливо выраженным ритмом, впоследствии сочинили слова, и он стал сопровождаться пением; сохранилось шесть эстампид на окситанском языке, но только одна дошла до нас и со словами, и с музыкальным текстом. Эту эстампиду, начинающуюся словами «Начало мая…» (Calenda Maia), сочинил в конце XII века Раймбаут де Вакейрас; ее сложное ритмическое построение не имеет аналогов в окситанской лирике[90]. Однако мелодия этой эстампиды, скорее всего, имеет северофранцузское происхождение. Раймбаут де Вакейрас был первым трубадуром, привившим итальянской аудитории вкус к окситанской лирике; его песни вызывали восхищение у самого Данте.

Танцевальных песен, особенно принадлежащих перу великих трубадуров классического периода, не сохранилось. Только Гираут д’Эспанья, тулузский трубадур конца XIII века, сделал танцевальную песню своим любимым жанром. К этому же времени восходят несколько анонимных танцевальных песен, самой известной из которых является хороводная песня об апрельской королеве: «Все цветет! Вокруг весна!» (A l’entrada del temps clar), состоящая из моноримных строф, исполнявшихся солистом, и припева, который подхватывал хор[91]. Веселые танцевальные песни звучали на свадьбах и торжествах, подобных тем, что последовали за бракосочетанием Фламенки. Танцевальные мелодии исполнялись главным образом на колокольцах, турецких колокольчиках, цимбалах и кастаньетах. Рассматривая нарисованные и скульптурные изображения, мы убеждаемся, что на музыкальных инструментах играли не только мужчины, но и женщины.

Очень модной игрой считалась игра в кости[92]. Археологические находки показали, что сами кубики изготовлялись из дерева или кости. По каким правилам играли в эту игру в Средние века, нам неизвестно, однако из жизнеописания трубадура Гаусельма Файдита следует, что игра шла на деньги. В 1215 году IV Латеранский собор осудил игру в кости, а в 16-м статуте запретил клирикам играть в эту игру. Святой Людовик активно выступал против изготовления игральных костей. Используя систему нумерации, просуществовавшую вплоть до XIII века, числа в определенной последовательности наносили на противоположные грани кубика. В Тулузе, в квартале Дорад, где издавна селились ремесленники, сохранилось изображение двух игроков, сидящих друг против друга. Совершенно очевидно, что азарт охватил обоих, однако мы не можем слышать той брани, которой, без сомнения, обменивались они в пылу игры; об этом упоминает Монах Монтаудонский, составляя вперемешку список «того, что невыносимо», этот своеобразный перечень «недостатков» своего времени[93].

Не менее высоко ценилась на юге и игра в шахматы, изобретенная в Индии и в XI веке завезенная арабами в Европу. В музее Барджелло (прикладного искусства) во Флоренции хранится шахматная фигурка — рыцарь из слоновой кости, выточенный в конце XII века на юге Франции; это одна из шести видов фигур, задействованных в игре. Рыцарь изображен готовым к сражению, в полном воинском облачении, характерном для эпохи трубадуров: на нем боевая кольчуга, поверх которой надето обшитое галуном сюрко. Голова и нижняя часть лица полностью защищены кольчужным капюшоном, под которым надет цилиндрический шлем — сервельер. Игра в шахматы воспроизводит поединок, участники которого, подобно бойцам на турнире, попадают в ситуации, сходные с боевыми. Названия основных фигур переводятся с арабского: «шах» стал «королем», «визирь», к великому курьезу, превратился в «королеву» (совр. «ферзь»), «скала» стала «башней» (совр. «ладья»), «рыцарь» («всадник») сохранился (совр. «конь»), а «офен» позднее стал «слоном»[94].