Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет" Страница 17

Да, наше время странно, необычно:

Но ведь по-своему толкуют люди

Явленья, смысла их не понимая.

Придет ли Цезарь в Капитолий завтра?

– И услышав утвердительный ответ, быстро уходит, чтобы уже ни разу не появиться в действии трагедии. Хорек спешит забиться в нору. Но о нем еще вспомнят дважды. Первый раз – в кульминационный момент составления антиправительственного заговора, когда к заговорщикам примыкает Бpyт.

 Кассий

Не стоит ли склонить и Цицерона?

Я думаю он тоже будет с нами.

 Каска

Нельзя нам упускать его.

 Цинна

 Конечно.

 Метелл

Вы правы. Серебро его волос

Нам купит oбщее расположенье.

Bсe будут восхвалять нас, говоря,

Что ум его направил наши руки;

И нашу юность, наш порыв мятежный

Он скроет величавостью своей.

 Брут

О нет, ему не надо открываться.

Он никогда поддерживать не станет

Того, что начали другие.

 Кассий

 Верно.

 Каска

Он непригоден нам.

– Дальше про Цицерона как бы забыли, и мельком вспомнят тогда, когда перед решающим сражением с Антонием и Октавием заговорщики будут обмениваться новостями.

 Брут

И что еще?

 Мессала

Проскрипцией вне всякого закона

Октавий, и Антоний, и Лепид

Предали смерти сто сенаторов.

 Брут

В том наши письма разнятся немного,

Мне пишут о семидесяти павших

Сенаторах, в числе их Цицерон.

 Кассий

Как Цицерон?

 Мессала

И Цицерон казнен,

Проскрипция коснулась и его.

– Какая поучительная и страшная судьба! Сенатор, проявивший мудрую осторожность, единственный, кто внял жутким предзнаменованиям мартовских ид, и, по-видимому, прочно засел дома, дабы оказаться вне схватки («подчиненный, не суйся между старшими в момент, когда они друг с другом сводят счеты»). Но и это не помогло. Закон политической борьбы жесток: здесь нет никого, кто мог бы пережить бурю, отсидевшись в стороне. Весь этот пассаж я позволил себе отнюдь не потому, что убежден, будто Гамлет, вспомнив о Росции, намекает Полонию на судьбу Цицерона, хотя в этом тоже есть некий смысл, если вспомнить о том, что чуть позже уже впрямую Полоний изберет себе роль Цезаря, а Гамлет — Брута, а потом эта театральная ассоциация станет жизненной реальностью. Важно другое: вспомнив о Росции, Гамлет (независимо от Горацио) несомненно возвращает ситуацию в Эльсиноре к ее Римской аналогии. Особенно показательна здесь ассоциативная связь, создавшая крайне напряженный идейный контекст, в котором прочитывается проблема «актер — политик», актер, дающий уроки политику, политик, не брезгающий дружбой с актером, сыном раба. И в этом напряженном художественно-ассоциативном окружении бьется мысль Гамлета о той роли, которую могут сыграть актеры в его собственной судьбе, в затеянной им опасной игре. Но Полоний глух к этим громовым раскатам, предвещающим приближение бури. Он пока видит за всей ситуацией только конкретный бытовой факт: «Актеры приехали, милорд». Такая политическая глухота советника на может не вызвать зловещую иронию принца:

— Неужто! Ах-ах-ах!

— Ей-Богу, милорд!

— Прикатили на ослах...

Полоний сбит с толку: ведь до сих пор он прекрасно понимал все подтексты «безумного» претендента на любовь Офелии, а потому он начинает расхваливать прибывшую труппу. Такая бестолковость совсем развеселила Гамлета: неужели же никто не понимает, что сейчас начнется, – подумал бы хоть о своей дочке, старый Евфай, если ты так над ней трясешься, а я вижу, что ты трясешься над ней, сентиментальный дурак!

Тут Полонию хватит сил и достоинства поставить принца на место:

— Если Евфай — это я, то совершенно верно: у меня есть дочь, в которой я души не чаю.

Как просто и славно сказано! — Но эта-то человечная глубина искреннего отцовского чувства вызывает в Гамлете негодование, бешенство и злобу. Человечность — вот что нужно уничтожить в себе, чтобы выиграть. И, брызжа слюной, завизжал изгоняемым бесом:

— Нет, ничуть это не верно... Рок довершил, что Бог судил... мы будем сейчас развлекаться.

— Бросился Гамлет к вошедшим актерам и обласкал их, как никого никогда. Умница, Цицерон! Не гнушался дружить с сыном раба! А вы смотрите, что будет. Скорей, скорей проверить гениальную идею, прямо сейчас, здесь, вот на этих шпионах, на этом сановном старикане!

— Ну! Какой-нибудь монолог.

— Какой монолог, добрейший принц?

Речь идет о вещи, которую «никогда не ставили или не больше разу — пьеса не понравилась» (кому?). Потом Гамлет скажет и про «не в коня корм» и про «большую публику». Но, думается, дело здесь не в толпе, которая не могла оценить пьесу и не в эстетической чуткости Гамлета и других «еще лучших судей». Скорее всего, пьеса была запрещена по идеологическим соображениям, по свой крамольности, иначе, какой смысл ее сейчас вытаскивать Гамлету на свет?

Некоторые комментаторы (в частности, и М.М. Морозов) считают, что Гамлет вспомнил монолог о Пирре, как о сыне Ахилла, мстящем троянцам за гибель отца. Таким образом, Гамлет вроде бы как отождествляет себя с Пирром. Вот типичная ошибка литературоведческого подхода, исходящего из прямой ассоциации на уровне текста, и игнорирующего контекст действенной ситуации! Ведь помимо прямого тематического и сюжетного совпадения судеб, которое здесь, конечно, достаточно существенно, есть и другой аспект, а именно — та оценка, которая дается Энеем (от чьего имени произносится монолог) событиям, происшедшим в Трое. А выглядит Пирр в его оценке (хоть он и мстит за своего отца) — предельно непривлекательно. «Свирепый Пирр», «весь в крови», «Пирр безбожный», «убийца», могучий воин, который обрушился на беззащитного старика, а потом издевается над несчастной старухой. Сомнительно, что Гамлет (при всем своем желании переступить нормы человечности) хотел бы видеть себя в столь отвратительном облике. Он не подозревает, что через несколько часов станет действительно похож на этого Пирра. Сейчас он занят другим, он действительно раскручивает крамольный сюжет: убийство своего отца. И, конечно, прав тот же М.М. Морозов, утверждающий, что Эней здесь упомянут не случайно, а, как «сын, исполнивший долг» (он вынес своего отца из горящей Трои). Но дальше литературоведение начинает путаться в этих двух сыновьях – мстящем и спасающем — и, поскольку мстящий оказывается по сюжетной видимости ближе к Гамлету, — делает ложный вывод. На самом же деле, на мой взгляд, Гамлет отождествляет себя с Энеем. Не случайно он сам начинает читать его монолог. И хотя Эней — сын Анхиса, а не Приама, но отношение его и к Приаму вполне сыновнее. Пирр же ассоциируется для Гамлета, безусловно, с Клавдием. Минутой позже в знаменитом монологе «Что он Гекубе?» — Гамлет будет поносить Клавдия словами, буквально совпадающими с оценкой Пирра Энеем: «изверг», «блудливый шарлатан», «кровавый, лживый, злой, сластолюбивый»… И смысл пьесы, отрывок из которой сейчас просит исполнить Гамлет (строфы из которой он даже знает наизусть!) — заключается именно в протесте против владычества Фортуны, покровительствующей убийце.

А каковы теперь отношения Гамлета с внеземными силами? — Я не стал бы придавать решающее значение словам, сказанным с целью дать материал для доноса королю. Однако существенно, что в сердцевине крамольных разглагольствований принца — поношение всего и вся «по вертикали»: Земля – небесный свод – человек – все мерзко и отвратительно.

Та же вертикаль присутствует и в монологе о Гекубе, исполненном приезжим актером:

— Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,

О боги, отымите колесо,

Разбейте обод, выломайте спицы

И ось его скатите с облаков

В кромешный ад!

Ни Гамлет, ни Шекспир ни на минуту не забывают о борении противоположных начал иного мира. (Вспомним, кстати, что и встреча с друзьями-соглядатаями началась тоже с «вертикали» и с упоминания о Фортуне: «Мы не верхи на колпаке Фортуны».)

Но вернемся к прочитанному актером монологу. В этом восклицании: «Стыдись, Фортуна!» — звучит почти публицистический пафос. Конечно именно, крамольность, а не «неинтересность» пьесы, послужила причиной ее забвения, и именно по цензурным соображениям Полоний сейчас предпринимает попытку прекратить хулиганскую выходку Гамлета:

— Слишком длинно.

Тогда совсем по-иному звучат его якобы похвалы чтению Гамлета: «С хорошей дикцией и чувством меры», и восклицание: «Хорошо! «Поруганной царицы» — хорошо!» От чего же тут придти в удовольствие официальному лицу, каким в данном случае является Полоний? — Подтекст здесь явно противоречит прямому смыслу фразы: Полоний упрекает Гамлета за то, что тот как раз не проявил «чувства меры» и позволил читать такой безнравственный и крамольный монолог.

Тогда все становится ясно и логично: Гамлет убедился в том, как крамольное искусство выводит из себя людей (здесь – Полония), как в реакции на игру актера проговариваются их чувства. Теперь — вперед!