Константин Логинов - Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты Страница 19

Традиционная зыбка водлозеров (реконструкция). Фото автора

С помощью «паука» – четырех веревочек, закрепленных по углам колыбели – зыбка подвешивалась к тонкому концу «очапа», или «очапели»: нетолстой пружинистой сосновой жерди. Свободный конец жерди продевали в железное («очапно») кольцо, закрепленное неподвижно на потолке, и упирали в потолок. Жердь зыбки, согласно предположению Д. А. Баранова, воспринималась традиционным народным сознанием как «путь для душ будущих детей» (Баранов, 1997, с. 49). Должно быть, как раз это лежало в основе запрета качать пустой зыбку во избежание многодетности. Иногда вместо кольца опорой жерди служил «подбалочник» – бревно, проходящее в избе чуть ниже матицы. В этом случае появлялась возможность перемещать зыбку вдоль избы. Снизу к колыбели крепилась веревка с парой петель на ней. За эти петли колыбель можно было качать вверх-вниз рукой или ногой за счет упругости шеста, к которому подвешивалась колыбель. В больших семьях иногда связывали петли сразу двух или трех колыбелей, чтобы их одновременно можно было качать одному человеку. При этом боковые зыбки раскачивались уже не строго вверх-вниз, а под некоторым углом. Иногда в перегородке, отделяющей избу от светелки, проделывалось отверстие, сквозь которое продевалась веревка, ведущая к зыбке. Это давало возможность качать зыбку, висящую в другой комнате, либо две зыбки: одну в избе, другую – в светелке. Потребность в такой системе одновременного качания колыбелек в XIX – начале XX в. была делом насущным: в старину в избе одной патриархальной семьи нередко качались сразу три-четыре зыбки с младенцами (АНПВ, № 2/82, л. 27). Не ранее, чем с 1930-х гг., колыбели стали подвешивать к потолку на стальных пружинах. «Качки» в виде кроваток на двух поперечных дугообразных полозах, которые раскачивали рукой, толкая от себя, появились в Водлозерье в начале 1960-х гг. Первое время их изготовляли по тем же старинным правилам, что и зыбку, не применяя ни одной железной детали (НАКНЦ, ф. 1. оп. 6, д. 628, л. 69). Подвесить зыбку в избе без особого труда мог бы любой взрослый, однако эту работу по старинному обычаю полагалось сделать отцу (Там же, д. 490, л. 63). Мать клала в зыбку матрас, набитый соломой, маленькую подушку и одеяло. Летнее одеяло сшивалось из старых лоскутов, зимой одеялом служил кусок шубы. В зыбку клали высушенную пуповину ребенка и другие обереги от сглаза и призора, от негативного влияния духов низшей мифологии (см. части 2 и 3 раздела 6 главы 2).

В старину руки младенцу из пеленок начинали освобождать в возрасте от полутора до трех месяцев. Чтобы ребенок не расчесывал себе лицо, на кисти рук надевали так называемые накулачники (нечто вроде холщевых мешочков с двумя завязками – НАКНЦ, ф. 1., оп. 6, д. 628, л. 44). В зыбке, если в доме не было холода и сквозняков, младенцам начинали давать возможность лежать без пеленания, но укрытыми по грудь старыми тряпками («гунями»), одетыми в распашонку и шапочку. Делалось это для того, чтобы младенец мог подвигать руками и ногами. С освобождением рук из пеленок в зыбку начинали класть импровизированные игрушки – какой-нибудь безопасный предмет вроде деревянной ложки или поварешки. Но наперед мальчику давали схватиться руками за кусок рыбацкой сети, молоток или какой-нибудь иной инструмент. Верили, что в своей жизни он потом обязательно освоит хорошо ту мужскую специальность, отношение к которой имеет вещь, за которую впервые в жизни он схватился (Там же, д. 404, л. 195). Девочкам, «чтобы были рукодельницами», старались подсунуть в зыбку до игрушек прялку или веретено. Веретено быстро отбирали, чтобы ребенок случайно себя не поранил острыми концами.

Если дитя начинало хныкать, каждый член семьи считал своим долгом подойти к зыбке с младенцем, несколько раз качнуть ее, попытаться определить, от чего ребенок заплакал. Возможность качать младенца в зыбке для водлозеров имела принципиальное значение. Брать мальчиков на руки и укачивать на руках, как это делается ныне, было запрещено до возраста трех месяцев, а девочек – до четырех. Считается, что в наши дни из-за раннего ношения детей на руках они становятся капризными, часто плачут (Там же, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 8). По данным И. И. Набоковой, до девяти месяцев детей на руках не подкидывали из опасений, что «золотники стряхнутся» (Набокова, 2009, с. 126). Что такое «золотники» применительно к младенцам, осталось без пояснений. Трехмесячный возраст новорожденного был очень важным рубежом в развитии младенцев. Водлозеры утверждают, что мальчик с этого момента начинает «очеловечиваться» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6.628, л. 68–69), т. е. узнавать окружающих, реагировать на интонацию человеческой речи, меньше кричать без видимой причины. Девочки, по представлениям водлозеров, начинали «очеловечиваться» позже мальчиков – в возрасте от 4 до 6 месяцев. Поэтому показывать посторонним девочек, как и качать их на руках, начинали позже, чем мальчиков. Процесс «очеловечивания», по мнению водлозеров, окончательно завершался к полутора годам, после чего детей переставали держать в зыбке.

Предполагалось, что слабо защищенным от враждебных сил ребенок в зыбке оставался до прорастания у него первого зуба (Там же, д. 628, л. 68). В норме зубы прорезались в период от 6 до 9 месяцев. Рождение же ребенка с уже прорезавшимися зубами рассматривалось как не вполне счастливое предзнаменование. Верили, что такой ребенок вырастет «злым», что ему нелегко будет вступить в брак. Процесс прорезания зубов всегда был болезненным, дети плакали, у них поднималась температура, а обычные знахарские способы успокоения от плача не помогали. Наличие прорезающегося зуба определяли визуально или на слух. В последнем случае ребенку в рот клали металлическую ложку: если зацокает зубом о ложку, значит, зуб действительно режется (Там же, д. 628, л. 67). Чтобы справиться с детским криком в период прорезывания первого зуба, младенца носили заговаривать в жаркую баню или заговаривали в доме у печи с горячими углями. На раскаленные угли брызгали трижды водой, приговаривая: «Как быстро вода на углях отшипела, так быстро бы зубы прорезались», – после чего смазывали десны грудным молоком матери (Там же, д. 404, л. 182–183). Домашние, узнав, что у ребенка прорезался первый зуб, устраивали небольшой торжественный ужин, на который приглашали крестных родителей и ближних родственников. Приходить без подарка на этот праздник не полагалось, но подарком мог быть только «серебреный» рубль или «серебреные деньги» от одного до трех гривенников (от 15 до 45 копеек). В наши дни на первый зуб приносят любые подарки, металлические рубли дарят лишь в память былой традиции (То же, л. 187).

Чтобы ребенок быстрее развивался, с ним надо было чаще играть, говорить. Времени для общения с младенцем у матери в старину часто не хватало. В какой-то степени это компенсировалось исполнением колыбельных песен при укачивании в зыбке. Колыбельные песни в просторечии звались «байки-побайки». Ритмическое пение способствовало усыплению младенцев, а тексты некоторых колыбельных песен содержали элементы магии. Они обнаруживаются, например, в самой распространенной по всему Русскому Северу колыбельной «Котенька-коток». В Водлозерье она звучала так:

Котя, котенька, коток,Приходи к нам на часок.Приходи к нам ночевать,Нашу (имярек) качать.Уж ты, котенька-коток,Издалёка к нам притек,Сну и росту наволок,Клал во зыбку в уголок.

Кот выступал в роли некого мифического существа, приносящего сон и рост издалёка. Таким образом, «котенька-коток» есть существо того же порядка, что и Сон, Дрема или Угомон (Мартынова, 1975; Виноградова, 1988; Лойтер, 1991), которые выступают антагонистами ночным Плаксам или Криксам. Колыбельных песен исследователями из Института ЯЛИ КарНЦ РАН в Водлозере было записано более десятка (НАКНЦ, ф. 1, оп. 1, колл. 133/25; ФА ИЯЛИ, № 3292/23, 3293/40 и др.). Среди колыбельных песен водлозеров имелись и такие, в которых звучали пожелания смерти младенцу (НАКНЦ, ф. 1, оп.1, колл. 73/179). О магической сути таких колыбельных песен автор однажды уже высказывался (Логинов, 1993б, с. 77–78). В наши дни записывать данный песенный жанр удается редко. Старухи нынче нечасто нянчат своих внуков и правнуков, поскольку чаще всего живут одиноко или с немолодыми бездетными сыновьями. Они уже основательно забыли, что когда-то пели младенцам. Молодые мамы поют детям любые эстрадные песни с медленным музыкальным темпом. Из старинного репертуара в наши дни записываются обрывки колыбельных песен, вроде: «Кыш, кыш, кыш, что ты не спишь, из-под печки бежит мышь, ладит Люсеньку съисть» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 59).

Общение с малышом посредством колыбельных песен ускоряло развитие младенца, но влияние это не было решающим. В старину в возрасте девяти месяцев дети часто не могли еще поднимать самостоятельно голову в лежащем положении. Даже наиболее развитых детей водлозеры начинали усаживать в зыбке только после сорока недель, т. е. девяти месяцев (Там же, д. 628, л. 68). Нынешние дети, особенно девочки, в девятимесячном возрасте часто уже начинают ходить. После того как младенец начинал ползать, родным приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить на него, а также чтобы не переступить через малыша. Считалось, что ребенок останется малорослым, если через него будут часто переступать.