Константин Логинов - Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты Страница 20

Общение с малышом посредством колыбельных песен ускоряло развитие младенца, но влияние это не было решающим. В старину в возрасте девяти месяцев дети часто не могли еще поднимать самостоятельно голову в лежащем положении. Даже наиболее развитых детей водлозеры начинали усаживать в зыбке только после сорока недель, т. е. девяти месяцев (Там же, д. 628, л. 68). Нынешние дети, особенно девочки, в девятимесячном возрасте часто уже начинают ходить. После того как младенец начинал ползать, родным приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить на него, а также чтобы не переступить через малыша. Считалось, что ребенок останется малорослым, если через него будут часто переступать.

Ходить в старину дети начинали поздно, в возрасте около года (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 196). Учили ходить детей в специальных «ходунках». Для их изготовления брали кусок широкой доски, длиною до 80 см, прорубали в доске круглое отверстие, чтобы в него легко проходил младенец, и укрепляли в четыре небольших отверстия по углам доски круглые ножки (высотой около 50 см) под углом примерно 80 градусов. Нижние концы ножек крепили попарно в двух полозах, с загнутыми спереди и сзади концами, чтобы они не зацеплялись за неровности пола. Иногда отверстие для помещения ребенка в ходунки обвивали полоской холста, чтобы младенцу не было больно при ударах грудью о доску. На краю ходунков привязывали блестящий предмет, обычно оловянную ложку. Ребенок, пытаясь достать игрушку, делал шаг вперед, от чего ходунки тоже двигались вперед. Этот процесс быстро заинтересовывал младенца. Передвижение в вертикальном положении начинало доставлять ему удовольствие. От ходьбы в ходунках до самостоятельного хождения оставалось сделать еще одно усилие – преодолеть страх и начать самостоятельно ходить. К этому шагу ребенка, как и в наши дни, провоцировали. Кто-нибудь из родных поддерживал его на полу в вертикальном положении, а второй с небольшого расстояния манил к себе на руки. Если ребенок делал самостоятельный шаг, не опускаясь на четвереньки, мать или ее свекровь тут же хватала нож и лезвием (а без ножа – ногтем безымянного пальца правой руки) сзади чертила по полу косые кресты, приговаривая: «Страсть (вариант – страх) рублю, страсть рублю, страсть рублю» (Там же, л. 183). На магическом уровне это означало рассечение невидимых пут, которые мешали ребенку начать ходить самостоятельно.

В старину, чтобы помочь ребенку, изредка исполнялось магическое действие, несколько отличное от вышеописанного. Как только ребенок делал первый шаг, мать подхватывала его под мышки полотенцем и помогала совершить путь в вертикальном положении от порога до лавки (Там же, д. 490, л. 65; д. 491, л. 66). Кресты по полу позади младенца при этом могли и не чертить. Видимо, надеялись на магию полотенца, отождествляемого в традиционном сознании с дорогой. В обряде использовалось не любое полотенце, а только с вышитыми концами. Его мать откладывала в короб при рождении девочки как початок ее будущего приданого.

Когда дети начинали ходить, им запрещали садиться на порог («не вырастут», «не женятся», «замуж не выйдут»), а также проходить под столом («не вырастут, маленькими останутся» – Там же, д. 628, л. 80–81). В старину иногда было принято на Первую троицу после того, как младенец научится ходить, сажать березку напротив окон. Сажали ее старательно. Могли даже подложить в посадочную яму ведро навоза. Притоптав землю вокруг только что посаженного деревца, поливали под корень воду и приговаривали: «Как это деревце растет, так и мое дитятко (имярек) растет» (То же, л. 81). В экспедициях у южных карелов, а также у русских в северном Прибелозерье автор записывал, что дерево на имя ребенка высаживалось не на Троицу, а по достижению младенцем годовалого возраста. Везде, где имел место этот обычай, «именное» дерево охраняли, чтобы кто-то случайно не поломал. Считалось, что судьба человека, на имя которого посажена береза, и судьба этой березы с момента посадки связаны между собой на мистическом уровне. Верили, что гибель дерева у родного дома вызовет гибель человека, и наоборот. Собственноручно члены семьи такое дерево никогда не рубили. Новый хозяин дома, если желал, мог вырубить все эти деревья у себя под окном, но это уже, по народным поверьям, никак не сказывалось на судьбе тех, на чьи имена они высаживались.

До года детям не подрезали ножницами ногти и не стригли волос на голове, «чтобы не укоротить жизнь» (Там же, д. 404, л. 183). Ногти на руках младенца мать обгрызала зубами. У старообрядцев состриженные ногти принято было хранить до самой смерти (Куликовский, 1894в, с. 417). У православной части населения состриженные ногти обычно сжигались или бросались в воду. Считалось, что на сгоревшие в огне или унесенные водой волосы никакой колдун «не сможет навести порчу» (Харузун, 1894, с. 315). По достижению годовалого возраста, обычно в день рождения, производился обряд первого пострижения волос и обрезания ногтей ножницами. Ногти стригли на лавке, посадив младенца на колени, а волосы постригали у печного столба, с начала XX в. – у устья печи. Обряд пострижения волос имел магическую цель. Делалось это для того, «чтобы у ребенка волосы гуще росли». Поверья, что этот обряд предохраняет от лысины в зрелом возрасте, у водлозеров, видимо, не было. Знахарка В. А. Куроптева даже посмеялась над вопросом автора на эту тему. Мол, если бы это уберегало от лысины, то ее сыновья ни за что не облысели бы в 30 лет (НАКНЦ, ф. 1, оп. 10, д. 10, л. 37). Три первые прядки волос принято было сохранять, чтобы показать их ребенку, когда ему исполнится семь лет. Остальные волосы бросали в печь. Обрезанные волосы никогда не выкидывали на улицу, чтобы птицы не унесли их в свои гнезда. Считается, что в таком случае у человека будет болеть голова, пока волосы не сгниют в гнезде. Получить сведения о том, имелась ли в старину традиция подпоясывания у печи ребенка по достижении года или нет, не удалось.

Говорить дети в старину начинали тоже позже, чем ныне. Происходило это через год после рождения и позже. Если ребенок в полтора-два года не мог вымолвить ни слова, совершался магический обряд. Набирали в овечий колокол («прозвонник») воды из реки или озера, давали ребенку попить из колокола, после чего остатки воды выплескивали назад левой рукой и звонили этим колоколом над теменем ребенка какое-то время (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 195).

Отучение младенца от сосания груди матери считалось далеко не простым делом (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 189, д. 490, л. 65). Начинали обычно с того, что соски мазали горчицей, натирали солью и черным молотым перцем и давали попробовать такую грудь младенцу. Если это не помогало, пытались обмануть ребенка, испугав его непривычным видом материнской груди в темное время суток. Груди мазали сажей или подкладывали поверх них щетку с жесткой щетиной, кусок шерсти, шерстяную рукавицу и т. п. Ребенку же говорили, что он уже взрослый, что пора ему от этого дела отвыкать, что «тити» больше нет, что она стала страшной Букой. После этого дитя подносили к груди. Часто это действо помогало. Наткнувшись на щетину или увидев в темноте вместо груди нечто непривычное, младенец пугался, отучался от своей привычки. Однако бывали недоверчивые дети, которых нельзя было провести подобными ухищрениями. Они обтирали грудь ладошкой от сажи или горчицы, вытаскивали щетку, шерсть или рукавицу и принимались за привычное дело. Но обман младенца бывал порой более изощренный. Сначала ребенка убеждали, что «собака съела» сначала одну грудь, а затем и вторую. Ту грудь, которую якобы «собака съела», ребенку не показывали, а ради скрытия обмана даже в баню с собой не брали месяц и дольше (АНПВ, № 2/73, л. 18). Если это не помогало, звали знахарку. Для исполнения обряда она приходила на закате солнца. В полночь просила мать выйти в сени, ставила младенца перед порогом избы, а на порог ставила миску с водой. Прикрыв дверь, чтобы осталась только небольшая щель, трижды плескала воду из миски на лицо ребенка с тыльной стороны своих ладоней и говорила: «Господи, сними тоску с младенца раба Божьего (имярек) по груди рабы Божьей (имярек). Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь» (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 628, л. 7, 29). Затем знахарка закрывала дверь на крючок, и домашние укладывали ребенка спать. После этого в доме, намочив половую тряпку остатками воды из миски, от двери до спального места ребенка «промывали» путь, шириной на взмах руки. Мать должна была ночевать у соседей или родни, с которыми об этом заранее уславливались. Потом в течение трех суток она могла появляться дома только в то время, когда младенец не мог ее увидеть. Трех суток обычно хватало, чтобы ребенок отучился от младенческой привычки.

Некоторые младенцы не отвыкали от нее ни после проведения специальных обрядов, ни после того, как молоко в грудях матери пропадало. Это могло продолжаться до старшего подросткового возраста. Такие дети отводили мать за печь за занавеску и требовали привычной процедуры. Лишь с началом полового созревания таких детей удавалось застыдить за эту привычку, никак не соответствующую возрасту. Добавим, что все вышеописанные действия по отучению младенцев от материнской груди остаются актуальными и в наши дни для мам Водлозерья.