Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения Страница 21

С возобновлением овуляции до очередного зачатия вновь проходит некоторый срок. Статистически мало вероятно, чтобы женщина зачала во время первого овуляционного цикла. «Для значительной популяции среднее значение превышает месяц и, по крайней мере отчасти, зависит от частоты сексуальных отношений. На этот счет, как и по поводу многих других вопросов, касающихся плодовитости, данных недостаточно. Десять раз в месяц составляют приблизительную среднюю частоту для женщин от 20 до 30 лет, но диапазон возможных значений, вероятно, колеблется от 5 до 15». Свою роль играют возраст супруга, продолжительность брака, питание, физическое и нервное утомление, финансовое положение пары. Добавим к этой модели, что некоторые эпидемии, особенно эпидемия гриппа, могут приводить к появлению дополнительной переменной — периода мужского бесплодия. Ригли прибегает к параллелям из третьего мира, которыми следует оперировать с осторожностью: «В Ливане, для необразованных сельских жителей-мусульман, была установлена средняя частота — 24,5 сношения в месяц в первый год супружества». При изучении частоты сексуальных контактов с уверенностью выявляются два обстоятельства. Она может различаться по крайней мере в 4 раза в зависимости от общества. Мы увидим положительное влияние религиозных факторов, а также общего восприятия психосексуальных проблем. Кроме того, «во всех обществах она падает с возрастом, уменьшаясь примерно вполовину с 20 до 40 лет. Интервал между рождениями также может в разных популяциях отличаться на 2–4 месяца».

Наконец, следует учитывать влияние на этот интервал непроизвольных выкидышей. Смерть эмбриона; прекращение овуляции, следующее за периодом беременности; срок, необходимый для нового зачатия. В среднем задержка составляет от 5 до 8 месяцев. Если предположить — а это кажется вполне разумным, особенно для обществ, где женщины выполняют много тяжелой работы, — «что каждая третья беременность заканчивается гибелью плода, средний интервал между рождениями увеличится в соответствии с двумя нашими предельными гипотезами примерно на полтора и два с половиной месяца».

Из всего этого следует значительная изменчивость среднестатистического интервала между двумя рождениями. Теоретически минимум составляет 16,5 месяца, максимум — 31,5 месяца. При этом минимум «почти наверняка слишком мал для любой значительной популяции какого угодно времени, поскольку он требует, чтобы все факторы одновременно действовали в благоприятную сторону, а это в высшей степени неправдоподобно». Обратимся к истории и к наблюдениям за современностью. У описанных Анрипеном канадцев, обитателей исключительно благоприятного открытого пространства, этот интервал в XVIII веке составлял 23 месяца. Городское ремесленное население Вильдьё-ле-Пуаль в XVIII веке поставило едва ли не абсолютный рекорд — 20 месяцев; в некоторых областях Фландрии в XVIII веке — 20–23 месяца; в тех общинах Соединенных Штатов, которые принципиально отвергают всякий контроль над рождаемостью, с учетом условий питания XX века, — примерно 21 месяц. Эти цифры — самые низкие из когда-либо наблюдавшихся на значительных выборках. Они прекрасно укладываются в рамки модели. Э. А. Ригли полагает, что «значение верхнего предела, 31,5 месяц, также является слишком низким». Вот его аргументация. Цифры от 16,5 до 31,5 месяца практически применимы только для модели, относящейся к самым молодым женщинам, от 20 до 25 лет (период наибольшей плодовитости). В сельских областях Нормандии в XVIII веке 3/4 женщин этого возраста еще не замужем. Числовые значения, характеризующие этот случай, «очевидным образом ниже, чем средний интервал по всей совокупности рассматриваемой популяции, потому что все параметры, определяющие промежуток между рождениями, кроме срока беременности, растут с возрастом».

Последнее уточнение. Полностью исключать применительно к какому бы то ни было традиционному обществу желание в ряде случаев разделять производство потомства и сексуальные отношения в браке, — грубая ошибка. Ведь добровольное воздержание, описанный в Библии coitus interruptus и практика стимуляции выкидыша существовали во все времена и во всех культурах. Имеется впечатляющее множество текстовых свидетельств. Они известны для Франции — больше, чем для каких-либо других регионов, — и для Англии. Они вполне многочисленны и убедительны для Италии и Испании. Очевидно обратное соотношение между Францией и Испанией. В Испании контрацепция составляет проблему в XVII веке, во Франции — в XVIII.

Вернемся к модели Ригли: чтобы соответствовать реальности XVIII века, она должна учитывать доиндустриальную контрацепцию. Таким образом, весь вопрос сводится к желанию. Эти микрожелания — глубинная суть истории. Контрацепция доиндустриального времени может быть эффективной. В Европе эпохи Просвещения ее роль незначительна. Итак, в модель Ригли следует включить дополнительную задержку за счет контрацепции — как путем уменьшения частоты контактов, так и путем их прерывания. Допустим, она может составлять от 0 до 20–30 месяцев. Теперь модель учитывает все возможные случаи.

Итак, история, следуя маршрутом, проложенным философией Просвещения, все более и более решительно связывает прошлое с настоящим и настоящее с прошлым, ставя по отношению к ним одни и те же вопросы. Первый бесспорный факт — невероятное расширение демографического диапазона в эпоху Просвещения. В Европе XVIII века наблюдается взрывообразный рост то одних, то других регионов, она волнуется, она вся движение, и революция средств транспорта здесь скорее следствие, чем причина. Применительно к ней мы готовы подписаться под суждением Ригли: «Иногда говорят, что постиндустриальные общества движутся в сторону единой демографической, экономической и социологической модели. Если так, мы можем противопоставить единообразию настоящего разнообразие доиндустриального прошлого».

Таким образом, демография доиндустриальной Европы отличается исключительной вариативностью. Отметим некоторые значимые различия: восемь лет в том, что касается возраста вступления женщин в брак. Это зависит от социального слоя: среди аристократов браки заключаются раньше, чем у простого народа. Это зависит от региона: среди крестьян браки заключаются позже, чем в первых индустриальных агломерациях. Вот различия, касающиеся промежутка между рождениями: он составляет от 18–19 месяцев в некоторых замкнутых аристократических обществах и 20–23 месяцев в приграничных областях с большим градиентом, в городках с преобладанием ремесленного населения или высокой концентрацией пролетариата до 35–40 месяцев в Перигоре, в землях Ож, в «домах престарелых» на юге Канской равнины. Возьмите интервалы между двумя рождениями, учтите интервал между вступлением в брак и первыми родами: он колеблется от 13 до 19 месяцев; не забудьте, наконец, число незаконных рождений и зачатий до брака, тесно связанных между собой: в конце XVIII века они составляют от 0,5 до 30–40 % в бедных кварталах некоторых крупных городов. Комбинации всех этих факторов дают самые разнообразные коэффициенты рождаемости: от зон с удвоением численности населения за 30 лет (как известно, Мальтус выводил свои апокалиптические видения из экстраполяции данных относительно старых английских колоний в Америке и некоторых ирландских графств) до зон глубокого демографического спада — мы выделили такие микрорегионы среди нормандской равнины, они существуют в зеленой сельскохозяйственной Англии, в рисоводческих областях заливного земледелия, прилегающих к Средиземному морю: здесь наблюдается тенденция к двукратному сокращению населения за 60 лет. От увеличения вдвое за тридцать лет — до уменьшения наполовину за шестьдесят: спектр широк. Наиболее частая тенденция — увеличение чуть больше, чем вдвое, за сто лет; далее следуют пологие кривые (35–50 % за сто лет), значительно реже встречаются горизонтали. Примеры демографического равновесия на протяжении столетия наблюдались на небольших территориях земель Ож. Для центральной, густонаселенной части Европы результирующая составляет примерно 70–80 % прироста численности за сто лет; для Восточной Европы характерна тенденция к удвоению населения за 60 лет. Все это и дает для Европы в целом двукратное увеличение численности населения в течение века.

Эта исключительная вариативность ведет к большому разнообразию во времени и пространстве. Во времени Европа эпохи Просвещения оказывается где-то бинарной, где-то тернарной. Англия бинарна: почти прямая горизонталь до 1740 года, сменяющаяся стремительным ростом. Франция, Пьемонт, Испания тернарны: горизонтальная фаза, затем фаза быстрого подъема, которая сменяется плато со слабой тенденцией или к росту, или к депопуляции. В Нормандии однородные соотношения, как кажется, наблюдаются в небольших группах общин (редко более 10–15 приходов), компактно расположенных на территории одного селения или квартала. Руан, большой город, население которого приближается к 100 тыс. человек, объединяет четыре или пять демографических зон; Вильдьё-ле-Пуаль с его 2,5 тыс. жителей полностью однороден. Соотношения подчиняются скорее территориальным, нежели социальным, факторам. Социальные общности со специфическим демографическим поведением предполагают большой градиент дифференциации. Во всей Франции существует круг герцогов и пэров; но нам никогда не удавалось выделить демографическое поведение, характерное для землепашцев и отличающее их от рабочих мануфактур. Демография Вильдьё — это демография медников, и для всех жителей Вильдьё, изготавливали они кухонную утварь или нет, характерны именно такие соотношения. Да, демографическое поведение зависит от сложного комплекса факторов. Английские исследователи пришли по, чти к таким же результатам. Исследования, касающиеся Англии и западной Франции, показывают отсутствие прямой зависимости от экономической ситуации; одинаковые соотношения в рамках общностей, выделенных по чисто территориальному признаку, наглядно демонстрируют влияние коллективных религиозных представлений. Нет ничего более фундаментального, чем поведение по отношению к жизни, любви, противоположному полу и смерти. «Причинные связи и функциональные соотношения переплетаются во всех направлениях» между живыми и мертвыми, если они близки друг другу во времени и пространстве. Из этого рождается атмосфера, в которой протекает жизнь. В древних европейских государствах, возникших на основе многовековых связей человека с землей, которые проявлялись в ландшафте, общность демографического поведения была скорее территориальной, нежели социально-экономической, скорее эмоциональной, нежели экономической. Для западной Франции характерны небольшие общности, по нескольку тысяч мужчин и женщин, от силы 1; 1,5; 2 тыс. дворов, соотношения между различными общностями могут иметь коэффициенты в диапазоне от 0,7 до 2–2,5. С учетом всех переменных — внебрачные дети, возраст вступления в брак мужчин и женщин, интервалы от свадьбы до первого рождения и между рождениями, средний возраст родителей при рождении последнего ребенка — легко можно выявить до полусотни типов, обусловливающих появление самых разнообразных тенденций, от вымирания в течение двух веков до двукратного увеличения за 30 лет. Во Франции представлено примерно 2 тыс. таких базовых молекул демографического поведения, в Англии — 500–600, в Европе — 7–8 тыс. общностей такого рода, — если верна та вполне правдоподобная гипотеза, что молекулярная ткань теряет свое тонкое многообразие на тривиальных открытых ландшафтах и под унифицирующим воздействием восточной «границы». Комбинации типов меняются во времени от одного города к другому, от одной провинции или страны к другой. Можно было бы попытаться создать своего рода молекулярную тенденцию демографического поведения. Она как будто бы вполне соответствует французским и английским данным и учитывает все кажущиеся противоречия исключительного биологического разнообразия эпохи Просвещения.